Дети драконов (СИ) - Кочешкова Е. А. "Golde" - Страница 78

– Опять пинается? – спросила Шуна. Она сидела в соседнем кресле и пыталась шить детскую рубашонку. Получалось так себе, но Шуну это не слишком заботило.

– Да... – Айна нащупала пальцами отчетливо выступающую под натянутой кожей коленку. Ее срок был уже близко, и желание увидеть ребенка становилось все сильней. – Скорей бы узнать кто там...

Шуна хмыкнула и покосилась на большой живот подруги.

– Лучше порадуйся последним денькам свободы!

Ее собственный сын в это время спал в своей колыбели, и Шуна пользовалась возможностью немного отдохнуть от материнских забот. Еще в Арроэно хозяйка замка предлагала ей подыскать для беспокойного оручего мальчишки кормилицу или хоть просто няньку, но Шуна сочла это лишним. «Не хочу привыкать к хорошему, – сказала она старушке Арро. – Как знать, что завтра будет...». Айне такие разговоры не нравились, она нутром чуяла, что степнячка задумала какую-то глупость, но какую именно, разгадать пока не могла, а спрашивать, конечно, смысла не было.

Вот уже две недели, как они прибыли в Эймурдин, и жизнь здесь постепенно становилась все лучше. Окна многих комнат были размурованы, и горный замок вновь наполнил солнечный свет – впервые за долгие годы. По коридорам сновали слуги, на большой кухне трудились стряпухи, а плотники и каменщики старательно восстанавливали крепость, пытаясь если уж не вернуть ей изначальный вид, то хотя бы привести к более-менее приличному образу. Шутка ли! В стенах древней колдовской твердыни нынче обитали не просто знатные люди, но сам король Закатного Края со своей семьей...

Задерживаться в Эймурдине надолго Руальд не собирался, но ему, как и многим другим, нужно было время, чтобы прийти в себя и восстановить силы.

Когда Айна впервые увидела короля, она едва не потеряла дар речи – левый рукав его дублета отныне и навсегда был теперь пуст... Эта пустота била по глазам и по сердцу, но сам Руальд, казалось, вовсе ее не замечал – потерю руки он принял спокойно, как будто лишился всего лишь пальца. Отец Фарра легко и искренне насмехался над своей новоприобретенной неуклюжестью и лишь изредка позволял себе сморщиться от боли: плечо заживало медленно и часто тревожило.

Такой же беспечной радостью искрился и брат короля. Патрик много шутил и вообще казался изрядно помолодевшим. Айна была бы безмерно счастлива видеть его таким... если бы не плотная повязка, закрывающая левый глаз принца. Эта темно-синяя тряпка смотрелась еще более удручающе, чем пустой рукав Руальда...

Не в силах молчать об этом, Айна призналась Фарру, насколько больно ей видеть родных такими, но тот посмотрел на нее как-то странно и с улыбкой покачал головой, уверяя, что это меньшие из возможных потерь. Сам он выглядел так словно разом повзрослел на несколько лет. И дело было не в заострившихся чертах лица, не в огромной усталости, которая, казалось, пропитала все его тело – иными стали глаза наследника. Глаза человека, который видел смерть и говорил с ней на одном языке.

Фарр никогда не рассказывал о том дне, когда Эймурдин по колено утонул в крови, но со слов других людей Айна поняла, что ее муж в очередной раз совершил нечто, выходящее за пределы возможностей обычного человека. Вот только далось ему это большой ценой...

...Когда они впервые встретились после расставания в Арроэно, когда Айна бросилась к нему в объятия на пороге древнего замка, Фарр обнял ее так, словно не видел целую жизнь. Он сжимал свои большие сильные руки вокруг нее, стискивал пальцами одежду у нее на спине и горячо дышал ей в плечо, словно едва сдерживал слезы или крик радости... Но все же не издал ни звука, только спустя целую вечность этого растворения друг в друге выдохнул еле слышно: «Спасибо... спасибо, что ты здесь, любовь моя...» и, подхватив на руки, сам внес ее в каменный чертог своих колдовских предков.

В ту первую ночь, когда они вновь были вместе в одной постели, Айна увидела на его теле следы от несколько свежих ран, на которые сам Фарр даже не обращал внимания. Увидела и то, как сильно он исхудал... Ее муж выглядел едва ли не хуже, чем тогда, когда лежал в доме старой знахарки. Но, хвала богам, в отличие от тех дней, он не пытался помереть или вытошнить свои собственные легкие. На изумленный вопрос, что с ним такое случилось, пожал плечами и попытался отбрехатся очевидной ложью, будто ничего особенного не произошло, просто слишком трудное колдовство. Айна очень хотела побить его за скрытность или хотя бы укусить, но сдержалась – этому глупому мужчине и без того хватило... К тому же Фарр как-то очень уж ловко накрыл ее губы своими и остановил все попытки рассердиться или задать еще хоть один вопрос.

Он любил ее так, словно на месте обычной и привычной жены вдруг оказалась какая-то совершенно новая Айна... смотрел такими глазами, что у нее останавливалось дыхание. А после долго лежал без сна и все никак не выпускал из своих объятий. И почему-то вместо чистого счастья Айна ощущала то самое, ничем не выразимое чувство, когда щемящая боль переплетается с невыразимой радостью. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно, хотелось раствориться в вечности и самой стать океаном. Океаном, который омоет раны самого любимого в мире человека, укроет его от страданий, смоет и унесет прочь невыносимые воспоминания... Но единственное, что она могла – это обнимать его в ответ, покрывать лицо сотнями поцелуев и говорить, что все будет хорошо. Без конца говорить, что все будет хорошо.

И верить в это самой.

Не смотря на худобу Фарра.

Не смотря на пустой рукав Руальда и темную повязку на лице Патрика.

Не смотря на россыпь крошечных золотых цветов, что сами собой вплелись в пряди волос на голове Лиана...

Увидеть золотого дракона спящим на ложе из темно-зеленых стеблей с остроконечными листьями было подобно удару под колено. Айна знала, что не застанет его прежним, знала, что найдет совсем другим, но все равно не предполагала, насколько это будет невыносимо. От желания броситься к нему и разрыдаться над этим безжизненным телом ее удержало только осознание, что рядом стоит Шуна... Та подошла к своему мужчине первой. Долго стояла над ним, не проронив ни звука, только бездумно баюкала спящего сына, примотанного широким полотнищем к груди. В конце концов протянула ладонь и осторожно коснулась светлых волос кончиками пальцев, покачала горестно головой и, развернувшись, стремительно вышла прочь из подземной пещеры.

2

Из колыбели, что стояла у ног Шуны, послышалось тихое кряхтение, и та, со вздохом отложив шитье в сторону, склонилась к младенцу.

– Мокрый ты опять, да? – в ее усталом, не слишком-то довольном голосе звучала насмешка, но при этом он был таким нежным и ласковым, что на губах у Айны заиграла улыбка. Из Шуны получилась весьма своеобразная мать... Она почти никогда не ворковала над своим ребенком, как это обычно принято у женщин, называла его маленьким засранцем и почти все время говорила с ним так, словно он был способен понимать взрослую человеческую речь. И в каждом ее жесте, в каждом движении было столько любви и заботы...

Сменив пеленку, Шуна попыталась уложить сына обратно в его плетеную колыбель так похожую на корзинку, но тот расхныкался, распищался и умолк только когда его маленький ротик отыскал материн сосок.

– Кормилицу себе возьми сразу, – мрачно сказала подруга Айне. – Если не хочешь, чтобы котелок треснул.

Сама она уже забыла, когда в последний раз спала досыта, ела вовремя и расчесывалась.

– Элея как-то и без этого обходилась. Она своей грудью выкормила всех детей... – задумчиво ответила Айна. – У нее в доме никогда не было кормилиц, только няньки.

– Ну и дура, – пожала плечами Шуна.

– Сама ты дура, – фыркнула Айна. – Просто мы все разные... Вот тебе-то уж точно не стоило отказываться от помощи!

– Нет, – Шуна сказала это так коротко и сердито, что дальше продолжать разговор смысла не было. Спустя несколько бесконечно долгих минут в тишине она посмотрела на Айну с тоской и вдруг вывалила все то, что носила в себе последние недели: