Сферы влияния (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна - Страница 111

Обращение к памяти ударило больнее резкого света, Гермиона застонала, вернее, застонала бы, если бы её слушалось горло — а так, издала невнятный булькающий звук. Намеки Малфоя, ужин в ресторане, приворот, так бездарно не замеченный ею, якобы умнейшей ведьмой своего поколения, и всё, что последовало за принятием зелья — события ночи (этой? прошлой? Гермиона не знала, какой сейчас день и час) ожили перед её глазами с мучительной натуралистичностью. Следом за Малфоем — растерянный и сам не знающий, зачем пришёл, Гарри, ванная, душ, а потом темнота.

Вслед за памятью вернулись ощущения — не смея шевельнуться, Гермиона попыталась почувствовать своё тело и поняла, что лежит на чем-то мягком, видимо, в кровати, под одеялом. Кто переложил её и как это сделал, она не помнила, но почти с ужасом подумала о том, что знает, кто это мог быть. Пожалуй, только одному человеку хватило бы бесцеремонности и, вместе с тем, наблюдательности, чтобы это сделать.

Всё ещё не открывая глаз, она почти беззвучно просипела:

— Майкр… — на полное имя её не хватило, она закашлялась и едва снова не потеряла сознание.

На лоб легла крепкая ладонь. Тёплая. Сверху раздалось:

— Не совсем. Всего-навсего я.

По щекам Гермионы без причины потекли слёзы, которые она не могла и не хотела унимать. Гарри осторожно начал их стирать, а потом сказал:

— Не пытайся разговаривать или двигаться. Зелья действуют, но им нужно время.

Несмотря на это указание, Гермиона всё-таки попыталась спросить: «Что со мной было?». Вышло только:

— Чт…

— Как минимум, непроникающая открытая черепно-мозговая травма и сотрясение мозга.

Она не помнила, когда могла получить травму, но, к счастью, Гарри не стал держать ее в неведении и пояснил:

— Когда я вернулся с «Умиротворяющим бальзамом», ты лежала в луже крови в душе. Не найдя тебя в комнате, я подумал, что ты ушла спать, но услышал звук льющейся воды и… В общем, хорошо, что я вернулся. А сейчас тебе нужно ещё поспать — «Костерост» закончил работу, но…

Что именно «но» Гермиона уже не узнала, потому что действительно провалилась в сон, мутный, бессмысленный и страшный. За ней гнались чудовища, а она была слишком слаба, чтобы прогнать их. Их зубы впивались в её плоть, рвали из неё куски и хохотали жуткими голосами, похожими на голос Брука. Она как будто снова очутилась в его жутком сознании, похожем на седьмой круг Дантова Ада, только деревья не стонали и не плакали, а бросались на неё, кололи, мучили, и каждый норовил отхватить себе как можно больше её плоти.

Когда она заорала от боли, то как будто проснулась, только не в той комнате с белым потолком, а в спальне Майкрофта, в которой ночевала однажды. Она села на постели, огляделась. Всё было как тогда — и книги, и узкий шкаф с одеждой. Хозяин комнаты был здесь же — стоял, прислонившись к стене и опираясь на неизменный зонт. Увидев, что она проснулась, он наклонил голову и вежливо предложил:

— Чаю?

Гермиона ответила что-то, и сразу же перед ней возник чайный сервиз, кровать превратилась в кресло, а комната была уже не спальней, а кабинетом Холмса на Уайт-холл. Портрета королевы на стене не было, вместо него колыхался театральный занавес. Гермиона поглядывала на него с опаской, опасаясь, что за ним, как за шторами в покоях несчастной Гертруды, притаился кто-нибудь покрупнее крысы. Впрочем, даже если какой-то Клавдий и стоял за ними, его преданность принадлежала Майкрофту. И вздумай она, уподобившись датскому принцу, проткнуть занавес шпагой, то вышло бы, что она заколола своего же сторонника (1).

— Вы знали, что я всегда был неравнодушен к театру? — спросил Майкрофт, разливая чай по чашкам и кладя себе не менее пяти ложек сахара.

— Учитывая то, как вы меняете маски, — сказала Гермиона, продолжая коситься на занавес, — меня это не удивляет.

— Настоящее страдание — смотреть на бездарную игру посредственных актеров, — продолжил Майкрофт свою мысль. Его занавес не смущал.

— Все вокруг играют, — невнятно произнесла Гермиона. Собственный голос отдался в ушах эхом.

— И делают это посредственно, Гермиона.

Она оставалась в кресле, а Майкрофт, не шевелясь, начал вдруг расти, перекрыл собой занавес, потом и всю стену, потеснил потолок и превратился в глубокую темноту.

Снова проснулась Гермиона куда более здоровой и живой — в конечностях не чувствовалось онемения, а язык, кажется, был способен шевелиться во рту. Она приоткрыла глаза — разумеется, наверху была лепнина, значит, и Майкрофт, и занавес были просто сном.

— С возвращением, — бодро сказал ей Гарри и наклонился так, чтобы она смогла увидеть его обеспокоенное лицо. — Ты как? Сколько пальцев видишь?

Она прислушалась к себе, избегая касаться притаившихся мыслей о том, о чём не стоило думать, и сказала всё ещё хрипло, но внятно:

— Жива. Пять.

Она действительно чувствовала себя живой.

Примечание:

1. Сон Гермионы — отсылка к сцене мышеловки из «Гамлета».

Гарри оставил её одну, и Гермиона ещё несколько минут лежала в нагретой постели, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ни боли, ни дискомфорта не было, голова полностью очистилась от последних остатков дурмана, из чего следовало, что Гарри неплохо сделал свою работу. А ещё, что он наверняка знает о том, что с ней произошло.

«Да, Грейнджер, — повторила она про себя, — произошло, и ты не станешь выдумывать дикие эвфемистические конструкции, чтобы скрыть это». Прикрыв глаза, она глубоко вдохнула, прислушалась к окружавшим её запахам: пахло лекарственными зельями, чистым бельём, лавандой, тыквенным соком — и более ничем. Ничего даже отдалённо напоминавшего проклятый одеколон Холмса, который теперь в её голове прочно соединялся с овладевающим ею Малфоем.

Негромко прозвонили часы, Гермиона открыла глаза, села на постели и охнула — было уже десять утра и, если только она не ошиблась в течении времени, она вчера так и не появилась на работе, а сегодня — однозначно опаздывала, и мистер Кто наверняка будет недоволен — как минимум тем, что она так и не завершила работу со списком.

Мерлин, каким далеким показалось ей собственное исследование. Дети, их родители, чужие воспоминания, еще недавно составлявшие самое важное в ее жизни дело, показались пустой тратой времени.

Какая разница, найдет она способ вылечить обскуров или нет? Сделает ей мистер Кто выговор или нет? Какое вообще это может иметь значение?

Что-то подобное Гермиона чувствовала только однажды, когда, войдя в разрушенный Большой зал Хогвартса после битвы, вдруг вспомнила, как в том же зале волновалась из-за экзаменов. И ей захотелось тогда смеяться, хохотать, едва ли не падая на пол от осознания собственной глупости: здесь лежат тела ее погибших друзей, а еще недавно здесь же она боялась потерять балл на экзамене.

Гермиона накрылась одеялом с головой, призывая на помощь окклюменцию, но не успела очистить сознание — внизу что-то громыхнуло, и она решительно поднялась с постели.

На ней была длинная голубая рубаха из тех, в которые одевают пациентов в Мунго — похоже, Гарри не стал изменять целительским привычкам. Её палочка лежала на тумбочке, а вот парадной мантии нигде не было, и к счастью — Гермиона её сожгла бы, пожалуй.

С негромким хлопком, заставившим её подскочить на месте, посреди комнаты — светлой и совершенно безликой — появился старый морщинистый эльф, Кикимер. Он смерил Гермиону недовольным взглядом и проскрежетал, шамкая беззубым ртом:

— Мой хозяин просит свою нечистокровную подругу спуститься к завтраку.

— Спасибо, Кикимер, — вежливо ответила Гермиона, встретив, как обычно, полный отвращения взгляд. Эльф исчез, а Гермиона наконец-то узнала комнату — это была палата, оборудованная на площади Гриммо, двенадцать. Точная копия больничных покоев, только с сохранившимся от прежнего интерьера роскошным потолком: мраморные барельефы восемнадцатого века изображали битву чародеев и драконов.