Паранойя. Почему я? (СИ) - Раевская Полина - Страница 62

Оставшийся путь до дома делаю дыхательную практику. Постепенно ко мне возвращается оптимистичный настрой, и становиться стыдно перед малышом за очередной припадок.

Пожалуй, с таким нервяком родить здорового ребенка будет чудом, – проскакивает шальная мысль, но ужаснувшись, я тут же открещиваюсь от нее, обозвав себя последними словами.

– Прости, маленький, что всего боюсь! – шепчу, успокаивающе поглаживая живот. – Прости, пожалуйста. Обещаю, мама станет сильной. Мы всему с тобой научимся, и все у нас будет хорошо. С папой или без… но будет! – словно мантру, повторяю про себя весь вечер, набрасывая план действий.

Я решаю все же дождаться Долгова и поговорить с ним прежде, чем сбежать куда-то. Да и при всем желании уехать раньше я бы все равно не смогла. Денег, накопленных с подработки в тату-салоне и папиных алиментов, не так уж много, а мне предстоит серьезно раскошелиться. Нужно и на билет, и на съем квартиры в первое время, и вещи новые купить. Свои я брать не стану, дабы не привлекать внимание. А там и в квартиру может что-то понадобиться, и на продукты, и на вещи ребенку… Да куча всего! Поэтому следующие десять дней я не сижу на месте: перевожу потихонечку самые необходимые вещи в камеру хранения на вокзале, узнаю, через кого и кому можно продать свое люксовое шмотье. Покупатели находятся не сразу, и я едва не впадаю в очередную истерику.  Но, к счастью, через несколько дней удается сбыть три почти новенькие сумочки, купленные мне Долговым в Париже, и я приободряюсь. На полгода спокойной жизни у меня теперь деньги есть. С кольцом, конечно же, дела обстоят сложнее. Таких богатых людей, как Долгов больше в этом городишке нет, так что мне, скорее всего, придется ехать в столицу, чтобы его продать. Но я и не тороплюсь. Спешка здесь ни к чему. Все равно сейчас ни черта не соображаю, а дабы не продешевить, нужна холодная голова.

Хотя, если уж быть до конца честной, мне просто слишком тяжело расставаться с этим подарком. Он мне очень дорог. Да и я все же надеюсь, что по приезде Долгов возьмет все в свои руки, и мой план станет не актуальным.

Правда, чем больше дней проходит, тем меньше остается у меня надежды, зато тревоги через край. Дозвониться до Долгова так и не получается. С какого номера не наберу, он по-прежнему вне зоны доступа. Осторожно расспросив Ольку, удается выяснить, что звонит Долгов домой раз в несколько дней и вернуться собирается аккурат к Олькиному дню рождения. Это очень настораживает и пугает. Я подозреваю, что либо ведется прослушка, либо он хочет скрыть, куда поехал, поэтому недоступен.

Поняв, что, кроме, как ждать, ничего иного не остается, стараюсь занять себя по максимуму: по утрам сдаю анализы и бегаю по врачам, потом еду в колледж, чтобы маме не звонили и не жаловались на пропуски, после колледжа мы с Олькой гуляем, радуясь весне и теплу. Вечером я рисую, читаю тайком книги о беременности и родах, и, конечно же, болтаю со своим малышом. В одну из ночей решаю, как назову: если мальчик – Никитка, если девочка -Танюшка. Кого бы мне больше хотелось, я так и не определилась. Точнее, я хотела и Никишку, и Танюшку, а учитывая, что мама и Лиза двойняшки, то мое желание вполне могло осуществиться.

Четырнадцатого апреля Долгов вернулся домой. Когда Олька невзначай «обрадовала», от волнения я превратилась в какую-то растерянную клушу: весь день все теряла, забывала, не понимала, что мне говорят и никого не слышала, кроме грохота своего одичавшего сердца. Я ждала, что, увидев кучу смс с других номеров, Сережа, наконец, перезвонит, но этого так и не случилось. И меня снова накрыло унынием.

Последнее, чего мне хотелось – это вылавливать Долгова на дне рождении Оли и вообще туда идти. Мерзко это как-то, паскудно, а если еще представить реакцию Ларисы, то и вовсе невыносимо. Мне в моем положении такие нервяки противопоказаны. Однако, если бы не мое положение, я бы не стала искать встреч и как-то навязываться. Сцепила бы зубы и, как бы не было плохо, но переболела.

В конце концов, у меня тоже есть гордость. И сейчас она во все горло требует послать Сереженьку с его игнором к черту, уехать и больше не вспоминать, но я понимаю, что раз я решила рожать, то как мать не имею права в таком вопросе думать только о себе и своих обидах.

Если мой ребенок и будет расти без отца, то только после того, как этот отец скажет мне в лицо, что не хочет и не собирается принимать участие в воспитании, а не потому что я вдруг психанула и свинтила. Нет уж, хватит глупостей!

Я поеду и, черт возьми, поговорю с этой неприступной скалой, чего бы мне это ни стоило.

Плевать мне на Ларису и на то, правильно это или неправильно. Мой малыш ничем не хуже той же Ольки и Дениски, и имеет все права на Долгова, и будущее, которое он может обеспечить своим детям.

С таким боевым настроем пятнадцатого апреля я сажусь в машину и, стиснув в руках розовое с серебристым тиснением пригласительное, пытаюсь немного унять нервоз.

Весь день я тщательнейшим образом готовилась: обновила маникюр, педикюр, ближе к вечеру мама вызвала мне стилиста, визажиста и парикмахера.

 Поначалу я к ним отнеслась скептически и пока они надо мной колдовали, боялась, что из меня сделают карнавальную танцовщицу с тонной макияжа и экибаной на голове, но была приятно удивлена: макияж был неброским, с акцентом на глаза, укладка – slicked back hair или по – простому «зализанные» гелем назад прямые волосы. Ну, а платье вообще сама простота: из черного бархата, расшитого по краям серебристой нитью, длиною в пол с открытыми плечами и глубоким разрезом от бедра. По описанию, конечно, ничего примечательного. Но моя увеличившаяся почти до третьего размера грудь, округлившиеся бедра и длинные ноги выглядели в нем сногсшибательно. Даже мама присвистнула и сказала, что мне нужно всегда оставаться в таком весе, ибо это «самый сок». Мне оставалось только хмыкнуть.

 Дополнив образ мамиными длинными серьгами с изумрудами и бриллиантовым браслетом, я осталась довольна своим отражением в зеркале. В этот вечер мне необходимо было быть уверенной хотя бы в том, что я неотразима. И обращенные ко мне мужские взгляды, как только я вхожу в банкетный зал под шатром на заднем дворе Долговского дома, убеждают меня, что со своей задачей я справилась на «ура». Легче мне от этого, конечно же, не становится. Я по-прежнему напряжена и взволнована, но неимоверным усилием воли заставляю себя расправить плечи и с гордо- поднятой головой, походкой от бедра пересекаю зал, зная, какое впечатление производят мои сто двадцать сантиметров мужских грез, мелькающие в разрезе платья.

Пока иду к Ольке, краем глаза ищу Долгова, но среди огромной толпы мужчин в черных костюмах и мелькающих тут и там женщин в разномастных платьях, разглядеть лица сложно, поэтому откладываю поиски. Пусть все рассядутся и тогда…

– Что ты здесь делаешь? – сталкиваюсь с Ларисой, не дойдя пары метров до Олькиного столика, где мне отведено место по правую руку.

– А по-твоему? – за секунду мобилизовав все силы, приподнимаю невозмутимо бровь, хотя внутри у меня вспыхивает пожар от нахлынувшей волны адреналина.

– У тебя совсем совести нет, тварь?! – шипит она, подойдя вплотную, вцепившись мне в руку ногтями. Я усмехаюсь ей в лицо и, преодолевая внутренний дискомфорт, снисходительно, с видом беспринципной стервы парирую:

– Да не нервничай ты так. В твоем положении вредно ведь. Скинешь еще, и чем мужа будешь удерживать?

– Ах, ты…

– Вознесенская! – не дает ей закончить подлетевшая Олька.

– С Днем Рождения, звездочка! – сменяю сучий оскал на искреннюю улыбку и, как можно незаметней высвободив руку из жесткого захвата, заключаю Проходу в объятия.

Лариса с шумом втягивает воздух и прожигает меня взглядом, полным ненависти и презрения. Как ни странно, я прекрасно понимаю ее чувства и мне ужасно стыдно за весь этот цирк, но сейчас я так же, как и она просто борюсь за своего ребенка.

– Ну, как тебе? – спрашивает Олька, когда мы усаживаемся за наш столик.