Александр Великий или Книга о Боге - Дрюон Морис - Страница 31

• Предыдущая
• 31/77
• Следующая

Вся Греция склонила голову. Если бы Олимп раскололся надвое, она не была бы потрясена сильнее. Все полисы поспешили призвать к власти людей, настроенных в пользу Македонии, которых еще вчера считали предателями, а сегодня осыпали почестями в надежде, что они добьются милости молодого царя. Отовсюду стекались послы, принося хвалы и заверения в дружбе. Послание афинян Александр скомкал, кинул наземь и попрал ногой на глазах у посланников. Если Афины не желают себе судьбы Фив, пусть выдадут его главных противников, прежде всего Демосфена. Афины послали к Александру Демада, бывшего херонейского пленника, который на поле битвы сумел пристыдить пьяного Филиппа, и Фокиона, того, кто после смерти Филиппа ответил Демосфену, что Македония потеряла всего лишь одного солдата. Они-то и просили милости для дрожащего от страха Демосфена.

«Царь, предлагай мир дважды…».

И Александр обещал афинянам, что они будут с ним в расчете, если отстранят Демосфена от общественной жизни и начнут расследование по поводу денег, полученных им от Персии. Бесчестье Демосфена стало единственной данью, которую Александр потребовал с Афин.

От Дуная до Пелопоннеса, от Иллирии до Геллеспонта греческий мир безусловно покорился этому царю двадцати одного года от роду. Страху, которым он наполнил эти земли менее чем за одиннадцать месяцев, суждено было жить столько же, сколько ему самому.

Однажды утром Александр позвал меня и описал сон, смутивший его ночной покой: «Я увидел, как навстречу мне идет человек в высокой конусообразной шапке; он был одет в нечто наподобие мантии из белого льна с золотой вышивкой и держал в руке нож с золотым лезвием, на котором были выгравированы знаки на непонятном языке. Человек сказал, чтобы я не опасался переправиться через Геллеспонт, так как он встанет во главе моего войска и благодаря ему я завоюю Персидское царство».

На минуту я закрыл глаза, потом ответил Александру: «Повинуйся этому сну. Однажды ты встретишь этого человека на своем пути».

Осень и зима прошли между Пеллой и лагерем в Амфиполе, где Александр собирал войска всех народностей Греции и готовил поход. Он решил выступить в месяце Овна.

Многие старые македоняне умоляли Александра отложить задуманное до того времени, как он возьмет себе жену и родит сына. Он пожал плечами; что ему до будущего македонской династии, если он знает, что пришел из царства богов! Земля, на которой он вырос, всего лишь приемная земля. Незаконнорожденный сын бога, он не был царем, подобным другим, и не чувствовал себя чем-либо обязанным человеческим предкам или потомкам. Он знал о том, что должен исполнить, и это был долг более высокого порядка, чем продолжение рода или передача власти. Если только он сумеет совершить дело, к которому призван, оно будет жить после его смерти, независимо от того, родится у него сын или нет. Дети богов на Земле одиноки.

Членам вскормившей его семьи, слугам, хранившим его детство, наставникам, сформировавшим его ум изучением человеческих наук, он роздал свои земли, свои доходы, свои драгоценности, все свое добро. Из наследства Филиппа он не хотел удержать ничего, кроме принципа царской власти; все остальное было ему лишь одолжено, и он его возвращал. Один из полководцев, Пердикка, воскликнул, удивленный этой безумной раздачей: «Царь, но что же ты оставляешь себе?».

Александр ответил, улыбаясь: «Надежды».

Он избавлялся перед уходом от своего имущества, как это подобает делать людям, идущим исполнить мистическое поручение (будь то цари или пророки), ибо они не нуждаются ни в чем и должны положиться на богов, которые позаботятся об их пропитании на всем протяжении их пути.

В Пелле Александр оставлял царские полномочия Олимпиаде, а управление – мудрому Антипатру. Он дал правителю всего двенадцать тысяч человек для того, чтобы поддерживать порядок в целой Греции. Двенадцать тысяч человек, да еще страх, внушаемый с недавних пор его именем.

Он шел в Персидское царство не только с войной; он нес туда, кроме того, надлежащее почитание богов, дабы оно продлилось до скончания времен Амона; он нес искусства, которым боги обучили людей, чтобы они сделали из своей жизни образ божественного. Поэтому незадолго до своего отбытия Александр устроил в посвященном Зевсу городе Дионе, расположенном у подножия Олимпа, грандиозное празднество, которое заняло девять дней, по одному на каждую музу.

Первый день был посвящен Каллиопе, музе эпической поэзии, в честь той эпопеи, которую готовились пережить войска Македонии и Греции.

Второй стал днем Клио, музы истории, в которой отныне открывалась новая глава.

Третий день прошел под знаком Евтерпы, вдохновительницы лирической поэзии, благодаря которой сердце человека раскрывается красоте мира.

Четвертый день почтил Мельпомену и с ней трагедию, которая неизбежно присутствует во всякой великой судьбе.

Пятый день был отдан Терпсихоре, высокой покровительнице танца, воспроизводящего божественные жесты и ритмы.

Шестой день стал праздником любовной поэзии и ее музы Эрато, ибо не угоден богам человек, живущий без любви.

Седьмой день восславил Полигимнию за священные песнопения, в которых человек сквозь собственный голос, внимает гласу богов.

Восьмой день был отведен Урании, музе астрономии, наставнице в том единственном знании, которое позволяет нам согласовать наши поступки с движением Вселенной.

Наконец, девятый день был посвящен комедии, лицо которой нам показывает Талия; ибо мы иллюзорны и несовершенны и, что бы мы ни делали, мы должны, завершив свои труды, уметь посмеяться над своим несовершенством и тщетой своих надежд.

Так были вознесены моления и хвалы девяти сестрам, дочерям Зевса и Мнемосины-Памяти, дочери Неба и Земли. Самые великие актеры, певцы, танцовщики, музыканты и поэты Греции приняли участи в этих зрелищах (26), на которых присутствовал Александр, окруженный наставниками своего детства, а также товарищами по роще Нимф, которые все стали теперь двадцатилетними военачальниками, брили подбородок, как их повелитель, и готовились завоевать мир вместе с ним. По правую руку от себя он посадил свою мать, еще прекрасную в свои тридцать семь лет, в царских облачениях; ее глаза сверкали гордостью. Налево от него восседал правитель Антипатр.

В последнюю ночь было устроено угощение для глав городов-государств, послов и полководцев. В большой палатке из белого полотна, раскинутой под апрельскими звездами, триста гостей возлежали на более чем ста ложах.

После этого мы вернулись в Пеллу. Настало утро, когда войско, которому было суждено изменить лицо мира, ждало, опершись на копья, приказа выступать, а Александр пошел проститься с Олимпиадой и в последний раз преклонить колени рядом с ней перед алтарем Амона; затем он обнял ее и спросил: «Мать, кто стал в Самофракии моим земным отцом?».

Царица глубоко заглянула в разноцветные глаза своего дитяти: «Даже для меня, сын мой, это осталось сокровенным. Тебе смогут ответить только жрецы оракула Амона в египетской пустыне, если бог позволит».

Олимпиада была задумчива и ее сердце сжималось, когда, стоя на крыше дворца в окружении своих женщин, она присутствовала при уходе армии. Она видела, как вскочил в седло, на своего большого черного коня, золотоволосый герой, которого она породила. Антипатр склонился перед ним в последний раз; потом Александр поднял руку и запели трубы.

Парменион, старый полководец Филиппа, которому было теперь шестьдесят три года, был назначен первым командующим. Его старший сын Филота предводительствовал гоплитами – тяжеловооруженной македонской пехотой, снаряжение которой состояло из шлема, щита, поножей, меча и длинного копья. Второй сын Пармениона, Никанор, был начальником легковооруженных пехотинцев; они носили большую войлочную шапку, а оружием им служил дротик. Под началом Черного Клита находились знатные македонские всадники-гетайры, охрана царя. Фессалийские воины повиновались Каласу, а Антигон стал во главе войска греческих союзников. Затем шли критские лучники и отряд фракийских всадников в шлемах с конскими султанами и панцирях с кожаной бахромой.

• Предыдущая
• 31/77
• Следующая