Совы охотятся ночью - Горовиц Энтони - Страница 9

По мере того как я распаковывала вещи, мое уныние росло. Помещенная в гардероб дорогого отеля, моя одежда производила жалкое впечатление. Это напоминало о том, что за последние два года я почти не покупала себе ничего нового.

Черный «рейнджровер» проехал мимо конюшен и, хрустя гравием, свернул на подъездную дорожку к Бранлоу-коттеджу. Я услышала, что дверца хлопнула, и выглянула в окно как раз вовремя, чтобы увидеть: из машины выходит моложавый мужчина в ветровке и кепи. С ним была собака. В ту же минуту дверь дома открылась, и навстречу приехавшему бегом устремилась девочка с черными волосами. За ней следовала смуглая худая женщина с пакетом из супермаркета. Мужчина заключил девочку в объятия. Лиц я толком не видела, но догадывалась, что это Эйден Макнейл, а девочка – его дочь Роксана. А женщина, должно быть, няня, Элоиза. Мужчина коротко сказал ей что-то, после чего все трое направились в дом.

Я чувствовала себя виноватой, будто подглядывала за ними. Я развернулась, подхватила сумочку, где лежали деньги, блокнот и сигареты, покинула комнату, открыла противопожарную дверь и перешла в старую часть здания, где и располагался двенадцатый номер. Сама собой напрашивалась мысль, что начать стоит именно отсюда. Ларс оставил дверь открытой, подперев ее мусорной корзиной, но я не хотела, чтобы мне мешали, поэтому убрала корзину, и замок защелкнулся у меня за спиной.

Я оказалась в комнате примерно вдвое меньшей, чем та, где поселили меня. Ни кровати, ни ковра здесь не было: вероятно, они были перепачканы кровью и их вынесли. Во многих детективных романах я читала, что насильственная смерть оставляет в помещении своего рода эхо, но никогда всерьез не верила в подобное, однако в этом месте определенно присутствовала некая аура… Пустое пространство там, где должна была стоять мебель; выцветшие стены с пятнами в тех местах, где раньше висели картины; никогда не раздвигающиеся шторы. Здесь хранились две тележки, доверху забитые полотенцами и чистящими средствами, груда коробок, куча электрических приборов вроде тостеров и кофеварок, а также ведра и швабры. Короче, весь тот хлам, который не должен попадаться на глаза гостю фешенебельного отеля.

Значит, вот тут и убили Фрэнка Пэрриса. Я пыталась представить, как открывается дверь и кто-то прокрадывается в комнату. Если Фрэнк спал в момент нападения, злоумышленнику было не обойтись без электронного ключа-карты, но у Штефана Кодреску такой наверняка имелся. По расположению электрических розеток я прикинула, где стояла кровать, и вообразила лежащего в темноте Фрэнка. Повинуясь порыву, я снова открыла дверь. Петли не скрипнули, зато раздался отчетливый щелчок отпираемого электронного замка. Достаточно ли громкого, чтобы разбудить спящего? Газеты сообщали до обидного мало подробностей, и Трехерны толком дополнить ничего не могли. Где-то должен храниться полицейский отчет, из которого можно узнать, стоял Фрэнк или лежал, что было на нем надето, как именно он умер. Кладовка, обшарпанная и заброшенная, могла поведать мне очень мало.

Стоя там, я вдруг ощутила уныние. И зачем только я уехала от Андреаса? Какого черта тут делаю? Вот если бы в «Бранлоу-Холл» прибыл Аттикус Пюнд, он бы давно уже нашел разгадку преступления. Возможно, само расположение комнаты или собачья корзинка могли послужить ему подсказкой. А как насчет старинной фибулы? Это ведь нечто прямо-таки сошедшее со страниц романа Агаты Кристи, разве не так?

Но проблема в том, что я-то не сыщик. И теперь даже больше не редактор. Я полный ноль.

В самый первый вечер Полин и Лоуренс Трехерн пригласили меня на ужин, но когда я спустилась в обеденный зал отеля, то застала там одного лишь Лоуренса.

– Боюсь, у жены разболелась голова, – пояснил он.

Я подметила, что столик все равно накрыли на троих.

– Лиза пообещала присоединиться к нам, – продолжил Трехерн. – Но начать придется без нее.

Сейчас, одетый в клетчатую рубашку слишком большого размера и красные вельветовые брюки, он выглядел старше, чем на Крите. Под глазами отчетливее проступали морщины, а на щеках виднелись темные пятна, всегда ассоциировавшиеся у меня с болезнью или преклонным возрастом. Очевидно, исчезновение дочери тяжко сказывалось на нем, и наверняка то же самое можно было сказать и о Полин, «головная боль» которой объяснялась тем же обстоятельством.

Я села напротив Лоуренса. На мне было длинное платье и танкетки, но я чувствовала себя неуютно. Мне хотелось скинуть обувь и ощутить под ногами песок.

– Это замечательно, что вы приехали, мисс Райленд, – начал Трехерн.

– Прошу, зовите меня просто Сьюзен. – Мне казалось, что мы уже оставили формальности позади.

Подошел официант, и мы заказали напитки. Лоуренс выбрал джин с тоником. Я попросила бокал белого вина.

– Как вам номер? – спросил он.

– Просто замечательный, спасибо. У вас прекрасный отель.

Трехерн вздохнул:

– На самом деле он уже не мой. Теперь им руководят дочери. Да и особого удовольствия мы сейчас не получаем. Для Полин и меня делом всей жизни стало создание и обустройство отеля, но когда случаются подобные вещи, невольно задаешь себе вопрос: а стоило ли оно того?

– Когда вы возвели пристройку?

Он удивился, как если бы я задала странный вопрос.

– Был ли отель таким, как сейчас, на момент убийства Фрэнка Пэрриса? – пояснила я свою мысль.

– А… – До него дошло. – Да, был. Мы произвели реконструкцию в две тысячи пятом году. Добавили два новых крыла: «Мунфлауэр»[3] и «Барн-Оул»[4]. – По его губам скользнула улыбка. – Идея названий принадлежала Сесили. Лунный цветок распускается после захода солнца, и сова-сипуха тоже, разумеется, летает по ночам. – Улыбка стала шире. – Вы наверняка заметили, что совы тут у нас повсюду. – Мой собеседник взял меню и показал картинку, оттиснутую золотом на обложке. – Это тоже придумала Сесили. Она подметила, что «барн оул» является анаграммой для Бранлоу, и ее осенило использовать сову в качестве нашего логотипа.

У меня екнуло сердце. Алан Конвей тоже питал слабость к анаграммам. В одной из его книг, например, все персонажи получили имена по названиям станций лондонского метро. То была странная игра, которую он затеял со своими читателями, и она вовсе не пошла на пользу его творчеству.

– Производя реконструкцию, мы добавили лифт для лиц с ограниченными возможностями, – продолжал говорить Лоуренс. – И сломали стену, чтобы расширить обеденный зал.

Речь шла о помещении, в котором мы находились. Я попала в него через круглый холл на входе и обратила по пути внимание на новый лифт. Кухня располагалась в дальнем конце, растянувшись по всей тыльной стене отеля.

– Из кухни можно попасть наверх? – спросила я.

– Да. Есть служебный лифт и лестница. Мы их устроили в то же время. А еще переоборудовали конюшни под жилье для персонала и добавили плавательный бассейн и спа-зону.

Достав блокнот, я записала всю полученную информацию. Из нее следовало, что убийца Фрэнка Пэрриса, кто бы он ни был, мог попасть в двенадцатый номер четырьмя различными способами: при помощи лифта в фасаде отеля, другого лифта в задней его части, а также по главной или по служебной лестнице. Если преступник уже находился в отеле, то мог спуститься с третьего этажа. Всю ночь за стойкой администрации должен был кто-нибудь находиться, но проскользнуть мимо него незамеченным не составляло особого труда.

Однако на Крите Полин Трехерн обмолвилась, что Штефана Кодреску видели входящим в номер жертвы. Как он мог проявить такую беспечность?

– Насколько понимаю, новостей у вас нет, – сказала я.

– Насчет Сесили? – Лицо Лоуренса исказилось. – Полицейские считают, что ее якобы зафиксировала одна из камер видеонаблюдения в Нориче, но это полный бред. У нее там ни одной знакомой души.

– Дело об исчезновении вашей дочери ведет суперинтендант Локк?