Тихий маленький город (СИ) - Дашевская Анна Викторовна "Martann" - Страница 33

– Да брось, Настя, что у меня, кошек не было? С детьми справлялась, внуков вырастила, правнуки уже школьники – справлюсь как-нибудь с серым.

Правнуки? Хм, я считала, что Варваре и семидесяти нет.

В общем, уезжала я успокоенная.

Время было рассчитано до минуты: архив открывается в девять, нужный мне поезд уходит в десять с копейками и приходит в Москву к двум часам дня. «Сапсан» отправляется в четыре и прибывает в Питер в половине восьмого. Целый день в дороге, есть возможность и документы почитать, и подумать.

Примерно так всё и вышло – ну, не считая того, что Клара Гургеновна опоздала на двадцать минут и появилась тогда, когда я уже решила на всё плюнуть и заехать сюда на обратной дороге. До поезда я летела, ежеминутно поглядывая на часы, машину бросила на неудобном месте, сунув парковщику денег, чтобы присмотрел. Хотя… кому нужна хорошо поношенная, забрызганная грязью «Нива»?

Наконец, совершенно запыхавшаяся, плюхнулась на своё место.

Попила водички, достала конверт, полученный от госпожи Оганесян, и стала просматривать бумаги.

Ах, Клара Гургеновна, душечка! Беру назад все слова, произнесённые в процессе ожидания!

В конверте формата А4 оказались не только перепечатанные страницы последней из тетрадей дневника П.И., так и оставшейся безымянной компаньонки Татьяны Бухвостовой. Там лежали фотокопии нескольких страниц, три сколотых листка бумаги и записка.

«Уважаемая Анастасия Александровна! – писала мне владычица архива, повелительница бесценных сведений. – Помимо дневниковых записей, о которых мы говорили, направляю вам также и копию письма, которое выпало из последней тетради. К сожалению, читать его нелегко, чернила выцвели, а почерк сильно изменился. Но, тем не менее, это письмо от Татьяны Паисьевны, в замужестве Калмыковой, к бывшей компаньонке и подруге. Судя по пометкам, сделанным рукой П.И., женщины переписывались как минимум до тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Удачи вам в ваших поисках, и обращайтесь, если будет нужно! Ваша К.Оганесян.

P.S. Компаньонку звали Полина».

Дрогнувшей рукой я развернула листок. Положила рядом страницу дневника и сравнила обе копии. Да, это тот же почерк, и за двадцать лет он действительно изменился: рука, делавшая пометки, тряслась, некоторые буквы можно было лишь угадать.

Татьяна Паисьевна писала, соблюдая старую орфографию, с ятями и твердым знаком, хотя после реформы прошло к тому моменту уже двадцать лет. Бог её знает, было ли это привычкой или своего рода протестом?

Она делилась с П.И. событиями своей жизни, иронично называя их «старыми новостями», и заканчивала письмо словами радости, что вновь обрела старинную подругу после стольких лет разлуки. В иной момент я бы прослезилась, прочитав историю такой долгой дружбы, задумалась бы о своих подругах, которых вовсе не осталось после развода… Но мой взгляд выцепил из текста знакомую фамилию, и я вчиталась в заинтересовавший меня абзац. Потом тщательно сложила бумаги обратно в конверт, убрала его в сумку, и уставилась в окно, не замечая пролетавший мимо лес.

Итак, дочь Татьяны, внучка покойного Паисия Варфоломеевича, вышла замуж в тридцать восьмом году. Было ей девятнадцать. Муж, на десять лет старше, служил в главном управлении рабочее-крестьянской милиции при НКВД в звании майора, и фамилия его была Афанасьев. Николай Иванович Афанасьев.

Его звали точно так же, как бывшего начальника милиции города Кириллова, и если это не дед и внук, я готова съесть собственную шляпу!

А если я права, то подполковник вполне мог быть ранен не из-за ритуала в церкви, а из-за того самого участка, на который мог бы претендовать, как потомок последнего владельца. Вот чёрт, как же невовремя исчез из поля зрения Егоров! Уж он-то точно мог бы узнать, верны ли мои догадки…

Письмо было написано с той осторожностью, которую в тридцать восьмом проявляли, наверное, все. Но всё равно, было ясно, что Татьяна Паисьевна не одобряет поспешного брака дочери, не одобряет её избранника, а в особенности – места его работы.

За размышлениями я и не заметила, что поезд въехал в Москву; потянулись расписанные разными цветами бетонные заборы, склады, лабазы и промышленные здания. Задумалась – а скучаю ли я по столичным радостям? Ну, мои ночные рыдания в расчёт не берём, в определённые моменты любая женщина имеет право поплакать ни о чём. Перебрала сегодняшнюю свою жизнь, деревянный дом на высоком волжском берегу, вспомнила Макса и нашу московскую квартиру на двадцать четвёртом этаже… Словно змея, сменившая кожу, я не оглядывалась на ту, брошенную сохнуть и рассыпаться в прах. Только вот я не слыхала, чтобы сброшенная шкура ползла за своей бывшей хозяйкой и призывала её поговорить.

Тут я хихикнула, представив себе эту картинку, и решила больше сегодня не думать ни о чём. Ну его, это вредно для цвета лица.

Москва за время моего отсутствия изменилась мало.

В марте была грязь от тающего снега, сейчас – от июньского дождя; тогда вокруг были люди в джинсах, кроссовках и пуховиках, сейчас – в джинсах, кроссовках и ветровках. Вся разница.

А вот Питер, который я не видела два года, а не жила в нём десять лет…

Питер, мой родной город, где я ходила в школу, дралась с мальчишками, поступала в институт, падала в обморок в морге, первый раз влюбилась, хоронила маму…

Каким он предстанет передо мной?

Город оказался почти чужим, заполненным туристами, приехавшими смотреть на белые ночи, шумным. Я попала ещё и в праздник, день независимости, и сильно об этом пожалела. Надо было ехать в будни.

Да, чужой город. Хорошо, что отказалась сюда возвращаться.

Телефон я поставила на беззвучный режим ещё при выезде из Ростиславля, и теперь обнаружила в нём два десятка неотвеченных вызовов. Один от Макса, один – с незнакомого номера, остальные от майора. Прости, Егоров, но теперь уже мне не до тебя, жди моего возвращения. Не буду никому перезванивать, у меня свидание с прошлой мной.

Поужинала в каком-то итальянском ресторанчике рядом с отелем и завалилась спать. Хорошо бы за завтрашний день сделать как можно больше и оставить время на Эрмитаж…

Не буду много рассказывать о Питере.

Работники кладбища работали на совесть – камень очищен, надписи видны, цветы посажены. Я постояла возле семейного захоронения, в который раз прочла знакомые имена, фамилии, даты. Мамы здесь уже не было, это я знала точно, поэтому положила на серый гранит букет пионов и пошла в контору, платить.

Анастасия Васильевна меня не узнала. Она уже никого не узнавала, кроме сиделки, и всё цеплялась за неё высохшей ручкой, похожей на куриную лапку. И здесь мне тоже нечего было делать…

В понедельник в половине восьмого вечера я открывала свою калитку.

Несмотря на мелкий дождик, кот крутился во дворе у Ивана Ксенофонтовича. Увидел меня, взлетел на забор и одним прыжком залетел мне на руки. Облизал лицо, словно собака, спрыгнул на землю и повёл к входной двери.

Я посмотрела на соседа: стоя на своём крыльце, он смеялся и разводил руками, потом крикнул:

– Ты разбирайся, отдыхай, а я к тебе зайду через полчаса – час.

– Ладно! – крикнула я в ответ и вошла, наконец, в свой дом.

Крис вился у ног, не давая мне ступить и шагу, пришлось на него прикрикнуть. Тогда кот задрал хвост и важно проследовал на кухню. Сел возле миски и принялся меня гипнотизировать.

Я положила ему несколько кусочков ускоренно – в микроволновке – размороженной печёнки и стала разбирать сумку. Вроде бы и ездила на три дня, а опять полная стиральная машина… Убрала в ящик письменного стола конверт с архивными документами, заварила чаю, достала пирожные из «Норда», как раз тут соседи и постучали в дверь.