Вожделение (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 44

Боже, Регина, что ты творишь?

Я сама своих мыслей испугалась. Неужели этого он и добивался? Почти Стокгольмский синдром?

Думать об этом было чертовски неприятно. Когда душевные метания дошли до предела, я уснула.

Мне снова снились кошмары, я беспокойно ворочались, вскрикивая, и только сквозь сон слышала шепот Максима, который успокаивал меня, точно дитя:

— Тшш, Регина, я рядом.

И я снова забывалась тревожным сном.

Дышать было тяжело

Вдохи получались короткими, дыхание учащалось. Я открывала глаза, видела все тот же деревянный потолок с лампой на длинном проводе, иногда мне казалась, что она покачивается, и я сосредотачивала на ней свой взгляд, пытаясь снова уловить движение, которого не было.

Определить, наступило утро или все ещё не закончилась тяжёлая длинная ночь, было сложно.

В какой-то момент я поняла, что Максима снова нет рядом. Села, закашлявшись.

Открылась дверь, впуская свет и свежий воздух, Ланских зашёл, держа в руках наполненный снегом чайник.

— Ты ворочилась всю ночь, — заметил, включая плитку.

— Кошмары, — мой голос осип, я прочистила горло, и на это ушли последние силы, — кажется, я заболела.

Максим повернулся ко мне, накрывая сухой прохладной ладонью лоб.

— Ты горишь вся, — в его взгляде мелькнуло беспокойство, — это плохо.

— Сегодня отлежусь. Надеюсь, ты не боишься заразиться.

Ланских смотрел на меня, размышляя о чем-то своем. Морщины на его лбу пролегли глубокими линиями.

Я легла обратно, ощущая слабость, болели все мышцы.

Мы молчали, ожидая, когда чайник закипит. Минут через десять Максим заварил чай, протянул мне чашку:

— Тебе надо поесть, — но я только покачала головой в ответ:

— Не хочу ничего.

Пила горячий чай мелкими глотками, почти не ощущая его вкуса. Болезнь была совсем некстати.

— Сейчас я приду, — Ланских ушел, а когда вернулся, в его руках уже была аптечка из автомобиля. Он начал рыться в ней, я слушала его с закрытыми глазами. — черт, здесь только бинты, жгут и лейкопластырь.

В голосе слышалось раздражение, обычно Максим куда лучше контролировал свои эмоции.

— Может, у хозяев на кухне осталась, — подсказала я.

Аптечка нашлась, большинство таблеток было с истекшим сроком давности, но все же, Максим отыскал парацетамол. Я выпила две таблетки, теперь меня знобило так, что зуб на зуб не попадал.

Я зарылась в одеяло с головой, дышать было трудно.

— Регина, ты себя одеялом перегреваешь, — Ланских потянул его за угол, но я возмущённо ответила:

— Мне холодно!

Больше всего мне хотелось, чтобы меня оставили в покое. Максим несколько раз выходил, трогал мой лоб ладонью, ставил градусник, что нашел все в той же аптечке. Я воспринимала все его движения как сквозь сон.

Через пару часов он заставил меня выпить ещё несколько таблеток.

— Температура не спадает, — мне казалось, он был напуган. В ответ я только закашлялась, лёгкие болели. Пробежка в мокрых носках по снегу всё-таки не прошла бесследно.

Ночь прошла в бреду. Мне снился тоннель, крысы, пытавшиеся укусить меня за ногу, острые зубы впивались в беззащитную кожу. Я вскрикивала, стряхивая их себя, и тут же заходилась кашлем.

— Регина, — Ланских навис надо мной, я с трудом сконцентрировала взгляд на его лице, — похоже, у тебя пневмония. Придется ехать в больницу.

Я не знала, верное это решение или нет. Но сидеть здесь дальше, в четырех стенах, в пыльной комнате, больше не было мочи. Я устала от жизни в режиме, будто на всем белом свете остались только мы вдвоем, и все, что у нас есть — это узкая комната-пенал, одно колючее одеяло на двоих и вечное тарахтение генератора под ухом. И каждый новый день был похож на вчерашний, на позавчерашний и будет таким же завтра, через неделю, через год…

Возможно, все эти мысли возникали у меня на фоне температуры, и я просто бредила. Здесь было безопасно, и это главное, — Максим считал так. А мне теперь предпочтительнее был ужасный конец, чем бесконечный ужас.

Было утро. Я вышла на улицу, придерживаясь за ладонь Ланских. После темной комнаты глаза слепило от снега, и хоть небо было затянуто низкими, снежными тучами, я все равно зажмурилась. Холода не чувствовала, мне было жарко, так, что хотелось распахнуть на груди чужую, не по размеру, куртку.

Но я понимала — нельзя. Это температура. Нужно потерпеть.

— Идти сможешь?

— Смогу.

По давно нехоженным дорогам мы шли, проваливаясь почти по колено, каждый шаг — испытание. По спине струился пот, я ощущала слабость в ногах, в руках.

Но Ланских тащил меня упорно за руку вперед, с какой-то несгибаемой уверенностью. В нем сил было за двоих.

Дыхание сбилось, я глубоко вдохнула колючий холодный воздух и закашлялась. Кашляла долго, до тех пор, пока в легких совсем не осталось воздуха. Максим терпеливо ждал, сжимая мою ладонь, не давая мне упасть.

Я уперлась руками в колени, тяжело дыша.

— Куда мы идем? Еще далеко?

— Нет. Осталось немного.

Свои мысли я озвучивать не стала, несмотря на болезнь, я предполагала, что мы ищем. И когда Ланских остановился у одного из домов, где в небольшом гараже пряталась другая машина, я не удивилась.

Посмотрела на него, ухмыльнулась даже — и в темных глазах Ланских отразилось понимание. Он догадался, что я знала про автомобиль. Усмешка поселилась в уголках губ.

— Садись, Регина, сейчас прогреем и поедем.

Автомобиль был чужим. Он пах чужими людьми, куревом, мужским потом. Тачка выглядела неказистой, задние окна тонированы, на лобовом тонкая длинная трещина, почти горизонтально прорезавшая стекло.

Елочка, висевшая на зеркале заднего вида, от запахов не спасала. Я сняла ее, прижала к носу — выдохлась, слабый аромат хвои был едва уловим.

— Насколько это опасно, Максим?

Мы проехали ворота, которые Ланских закрыл за нами, поднялись на шоссе.

— Не опаснее, чем пневмония.

Я могла бы поспорить, но не стала. Прикрыла глаза, откинула голову назад, устраиваясь поудобнее. На дорогу до автомобиля ушли последние силы. Я не думала о том, что будет дальше.

Дорога до больницы отняла мало времени, а может, дело было в том, что я проспала часть пути. Казалось, только закрыла глаза — и вот мы уже въезжаем во двор больничного четырехэтажного здания. Вереница карет скорой помощи возле приемного покоя, за одной из них мы припарковали автомобиль.

Максим помог мне выбраться. Медленно, очень медленно, я добрела до входа, Ланских усадил меня на свободное сидение, и ушел договариваться с врачами. Стул, на котором я сидела, был жестким и холодным, нестерпимо пахло больницей — хлоркой, чем-то еще, противным, неприятным запахом.

Больниц я с детства боялась, и сейчас, несмотря на то, что давно уже не была маленькой девочкой, которую оставили одну ночевать в отделении, без мамы и папы, — несмотря на это все, я ощущала себя снова одинокой.

Открыла глаза, взглядом ища Максима. Ему понадобятся документы, чтобы пристроить меня здесь, или деньги, чтобы сделать это без них. Ланских будто почувствовал, что я смотрю на него, повернулся и подмигнул.

Медсестра смотрела на Максима с интересом. Даже сейчас, когда он был не в своем дорогущем шерстяном пальто, он все равно смотрелся дорого. Породисто. И куртка — аляска, и свитер делали его более неформальным, чем в деловом костюме.

И персонал это понимал. Максим разговаривал тихо, не поднимая голоса, я только ловила властные интонации его фраз. Ко мне почти сразу же подбежала медсестра, сунула градусник под мышку. Пока спускался терапевт, у меня успели взять кровь из пальца. От ватки сильно пахло спиртом, кровь текла по тыльной стороне ладони, и я пыталась ее безуспешно собрать.

Максим подошел, присаживаясь рядом на корточки, в его руках был ворох салфеток. Он взял мою ладонь в руки и начал ее аккуратно вытирать, промакивая алую дорожку.

— Хочешь, подую? — он посмотрел на меня снизу вверх.