Венецианский купец (СИ) - Распопов Дмитрий Викторович - Страница 29

— Вот можешь же ты всё испортить.

— Готовьтесь, закупайте припасы и выходите в дорогу, — я похлопал его по плечу, — а я вместо вас буду тут пить вино и развлекаться с девушками.

Он, смерим меня взглядом, громко хмыкнул.

— Вот уж нет, этих я заберу с собой. Зря что ли деньжищи такие отданы.

На рынке, при покупке, я не понимал почему девственницы и девушки, стоят по-разному, только лишь из-за того, что у первых никого не было? Оказалось, да, вот только смысл всего этого был ни в какой-то загадочности и таинственности первой ночи с ними, а гораздо проще и практичнее. Девственница — это залог не подхватить чего-то венерического, а как следствие этого, если она будет принадлежать только тебе, то можно не опасаться заразиться и в дальнейшем. Вопрос только контроля, чтобы она с кем-то ещё на стороне не спала. Всё это, улыбаясь в длинную бороду, поведал мне продавец на невольничьем рынке, у которого мы и купили столь дорогостоящий товар для дяди.

Когда родственник убыл, оставив мне только десять охранников, я развил бурную деятельность, которой и собирался заниматься. Искал свободных людей, рабов, любого, кто мог обучить меня языкам или полезным навыкам. Будучи в ожидании скорого штурма, многие с удовольствием продавали старинные книги или свитки на древнем иврите, которые веками хранились у них в семьях. Все были готовы в любой момент покинуть город, поскольку зверства крестоносцев в мусульманских городах были общеизвестны. Причём самое интересное, что те, не разбираясь во время боя, кто перед ними мусульманин, а кто и христианин, с лёгкостью убивали всех на своём пути ради жажды наживы. Так что обстановка в Священном городе была нервная, все старались продать ненужные или обременительные вещи, обменяв их на ликвидный металл в виде золота или серебра. Так что моя библиотека стремительно увеличивалась, вскоре пришлось покупать только действительно редкие и древние трактаты, поскольку я физически не смог бы вывести отсюда всё, что купил.

Ситуацию подогревали не только слухи об осаде, крестоносцы то приближались к Иерусалиму, то отходили, преследуемые малыми отрядами конных лучников, так что до самой весны, продолжались эти карусели, нервировавшие людей, но в тоже время позволяя мне покупать то, что в обычное время мне бы никто не продал. Да что там говорить, узнав, что я покупаю священные христианские реликвии, а также неоднократно посещал самого Салах ад-Дина, ко мне однажды обратился слуга эмира, местного мэра Иерусалима, встретившись с которым, я был поражён его предложением. Мы сначала традиционно поговорили о пустяках, затем он огорошил меня, наклоняясь к уху, предложив продать кусочек Священного древа, а именно того, что хранилось в храме рядом с Гробом Господнем.

На мой резонный вопрос.

— А если заметят?

Он признался, что конечно такая возможность есть, но сейчас, в преддверии осады, как раз такой шанс, что на это точно никто не обратит внимания, поскольку город закрыт, посторонних в нём крайне мало, а вот поправить своё финансовое состояние он был очень даже не против.

— Цена? — я сделал вид, что задумался.

— Пятьсот динариев за одну фалангу мизинца, — озвучил он, явно не зная сколько попросить за такой сувенир.

— Уважаемый, это конечно Животворящий крест, но не часть Иисуса, — возмутился я.

— Но эта реликвия уникальна! — вполне резонно заметил он.

— Никто не спорит с этим, — согласился я, — но, во-первых, это не единственная часть, есть еще один большой кусок в Константинополе и за такую цену мне проще будет договориться там, а во-вторых, я покупаю совсем уж маленькие части. Что такое одна фаланга? Пустяк из которой даже крестика не вырезать толком.

Он задумался и снизил цену, я со своей стороны тоже, а затем целый час мы ожесточённо торговались за каждый грамм золота, наконец придя к взаимному соглашению. Причём я не показывал этого, но больше доволен был сделкой конечно я, поэтому чтобы укрепить дружбу с эмиром, после заключения сделки и личного отрезания условленной части дерева ночью в Храме, я послал ему дорогие подарки в виде пары коней и кольчуги, обошедшихся мне в весьма приличные деньги. Но с подобными людьми стоило дружить, это я знал точно.

Удивлённый и довольный подарками, он стал часто приглашать меня отобедать с ним, что я конечно же и делал, при каждом посещении преподнося дорогие подарки, закрепляя нашу «дружбу». А это позволяло мне некие вольности, поскольку стража города, постоянно видя меня в его доме, стала лояльнее относиться к моим перемещениям. Встречая в его доме разных людей, я очень быстро превратился в узких кругах местной знати, в маленькую знаменитость. Только для уважаемых людей я переводил документы на те языки, которыми владел. Писал на латыни, если арабским купцам нужно было вести дела с церковью, причём делал это абсолютно бесплатно и только для действительно уважаемых людей. Статус которых предварительно обязательно уточнял у своего знакомого эмира.

Связи, близкие знакомства и посещения домов, в которых обычному человеку и тем более чужеземцу путь был заказан, теперь широко распахнули для меня свои двери. Я легко мог найти учителя, хоть по математике, хоть по арабской или древне арабской письменности, поскольку местная элита, также бесплатно делилась своими учителями, которых нанимала для обучения своих отпрысков. А качество их подготовки было выше всяких похвал, для этого времени.

Математика, геометрия, письменность, астрономия, медицина, куча других предметов, которые я прихватывал просто потому, что хотелось знать больше, всё это моментально укладывалось в голове, вызывая безмерное удивление учителей. То, на что другим нужны были годы, я усваивал за недели. Которые, кстати, медленно, но верно потекли, перелистывая листы календаря. Так прошли декабрь, январь, февраль, март и апрель, пока, однажды придя домой с занятий, я не застал там дядю Джованни.

23 апреля 1192 года от Р.Х., Иерусалим

— Витале! — поднявшись со стула, он бросился меня обнимать. Я с радостью обнял его в ответ, видеть, родное лицо было и впрямь очень приятно.

— Как вырос! Загорел! Стал словно сарацин, — он щупал меня, словно пытался обнаружить рога или копыта, на что я хмыкал и ускользал от его пальцев.

— Я едва сошёл с корабля в Акре, как мне купцы уши прожужжали о тебе. Что живёт себе один венецианец-христианин в Иерусалиме, прямо под боком у врагов и в ус себе не дует. Ты скоро легендарной личностью тут станешь.

— Ой да ладно, — отмахнулся я от него, — придумают тоже. Город просто закрыт для посещений чужеземцами, пока рядом крутятся крестоносцы, а я сюда прибыл до его закрытия, так что ничего в этом нет особого или выдающегося.

— Однако при этом из города выгнали всех чужеземных купцов до единого, остался один ты! — заметил он, — это и вызывает много вопросов и пересудов. Чуть ли не в сговоре с врагом подозревают, как иначе это ещё объяснить?

— Ну просто, рассказывай всем, что король-крестоносец Ричард, отнял у бедного христианского торговца последнее вино, которое тот вёз на продажу и тот, от бедности, не смог выехать из города сарацинов, побираясь нищим по городу и доедая еду за собаками.

Дядя обвёл взглядом роскошный дом, в котором я жил.

— Как-то это слабо похоже на нищету.

— Ты главное расскажи, тем более, что вино у нас он действительно отнял на глазах у всех, — заметил я, надеясь насолить Ричарду за его прошлое поведение.

— Хорошо, по возвращении обязательно пущу слухи, — он поднялся, — ладно, я привёз тебе денег, на дальнейшее нищенское существование, поэтому будь добр забери его у ворот со своей охраной. Меня одного и безоружного впустили в город ровно на пару часов, только чтобы с тобой увидеться. Как это вообще возможно? Стража услышав мою фамилию разрешила встречу, хотя никого ранее вообще не впускала в город.

— Эмир, правитель города, мой друг, — улыбнулся я, — идём, нельзя нарушать обещания, не поймут.