Разведка боем (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 15

Ехать было недалеко, Лас-Вегас вообще не самый большой город в мире, днём движение вялое. Машин немного. Как в Чернозёмске в выходной. Тут, впрочем, воскресенье — самый бурный день. Вернее, ночь. На выходные приезжают и прилетают сюда со всей Америки. Даже из Канады.

Нет, Китай-города здесь нет. Оговорюсь — пока нет. Но небольшой китайский квартал есть. Ничего живописного. Просто на вывесках, помимо английского, ещё иероглифы.

Нашли и химчистку. В витрине два тигра, один обыкновенный, другой белоснежный и без полосок. До и после.

Я с костюмом в чехле зашел внутрь. Девушки за мной. Антон остался в чекере.

Внутри прохлада. И пахнет… ну, как обычно пахнет в химчистке. Ничего магического.

Молодой азиат осмотрел костюм, поцокал языком.

— Ай-ай…

— Сколько? — спросил я.

— Десять долларов, — ответил китаец, показывая растопыренную пятерню.

— Так десять, или пять?

Китаец посмотрел на свою руку, улыбнулся и сказал

— Пятнадцать!

— Забудь, — я забрал костюм обратно. — Дамы, нас здесь не любят, — это я сказал по-русски. И вышел из химчистки.

Нет, не вышел — сбоку выскочил другой китаец. Старенький. Сверкнул глазами на молодого, поклонился и сказал:

— Простите, простите, простите. Это сын моей племянницы, Хуан, он родился в Америке, и запах денег кружит ему голову. Позвольте мне посмотреть, только посмотреть…

Мы вернулись назад.

Опять ай-ай, но более выразительно.

— Хороший костюм. Очень хороший материал. Настоящий, китайский. Я вам скажу, что тут, в американской чистке, его могут почистить хорошо. А могут и испортить. Как повезёт. А он, Лю Цинь, чистит по старинке. Прежде, если кто-то портил шёлк, его наказывали. Сильно-сильно. И потому шёлк чистили самые лучшие ши. И секреты держали в тайне. Но он, его отец, его дед были лучшими ши. И он вычистит костюм так, что я никогда не найду места, которое было испачкано.

— Сколько? — опять спросил я.

— Десять долларов. Работа лучшего ши.

— Посмотрите на картину, девушки, — сказал я.

Они посмотрели. Картина была прозрачная, и со стороны химчистки видно было то же, что и с улицы.

— Вы думаете, это реклама чистки? Да, правильно. Но есть оборотная сторона. Белый тигр — это не белый тигр. Это седой тигр. Старый. Они работают в паре, старый и молодой. Если молодой тигр упустит добычу, её скрадёт тигр старый. Вот как сейчас.

— Пять долларов. Вы проницательны, как китаец, — сказал старик. — Может быть, ещё что-нибудь скажете?

— Чего уж тут говорить… Кто говорит, не знает ничего. Кто знает — молчит. Разве что… Разве что в Китае вы были преподавателем. Возможно, профессором. Возможно, историком.

— Превосходно. Три из трёх. Вы первый. Бесплатно, — и он забрал костюм.

— Когда можно будет забрать? — спросил я.

— Через пятнадцать минут, — ответил бывший профессор. — Я бы порекомендовал вам чайную Ки. Как раз успеете выпить чашку-другую. Вон, на той стороне улицы.

И мы пошли на ту сторону улицы. По пути захватили и Антона, наказав таксисту ждать.

Тот лишь кивнул.

— Но как, Холмс? — спросила Ольга.

— Элементарно. Прозрачная картина…

— Это мы поняли. Но профессор, историк?

— Он сам подсказал.

— Как?

— Цинь Ши Хуан Ди.

— Но что делает китайский профессор здесь, в Америке, в Лас-Вегасе?

— Живёт. Разве это мало? Опять предположу — возможно, он бежал от культурной революции. Разочаровался в молодежи и не пытается преподавать, — остальное я говорить не стал. Только подумал: возможно, ему помогли бежать. Возможно, он агент китайской разведки. Много чего возможно. Но верно гласит китайская мудрость: кто знает — молчит.

В чайной с золотым ключиком на вывеске мы пили чай из крохотных чашечек. Чашечек на два глотка. Бледный чаёк, а его всё заваривали, заваривали, заваривали… Четыре раза заваривали. Но быстро. Потому через двадцать минут я уже был с вычищенным костюмом.

И мы собрались обратно.

То ли к жаре стал привыкать, то ли чай действовал, но чувствовал себя я бодро, как и положено человеку в полуденном мире. Даже второй завтрак устроили не в номере, а в ресторане «Дюн». Омлет, ничего тяжелого.

В апартаменты мы поднялись к половине второго.

Антон пошел созваниваться с Ломбарди: мы сегодня играем или нет.

Выяснилось, что играем. Организаторы турнира согласились на ультиматум Фишера. Пришлось подписать документ, что иных претензий по поводу инцидента не будет. Фишер подписал.

А я?

И тут пришел Толстой. Да, с документом, в котором я отказываюсь от претензий, но, наряду с Фишером, получаю компенсацию в пятьдесят тысяч долларов в связи с тем, что вторая партия была сыграна в условиях, мешавших её естественному течению.

Одна закорючка — и пятьдесят тысяч долларов! Вот она, сила бумаги.

И только я остался один, как привычно накатило. Нет, не привычно. Сейчас я всё понимал, всё помнил. Десять минут видений остались со мной. Увы мне, увы, ясности они не внесли. Бред наяву, и только. В том бреду на календаре был две тысячи двадцать шестой год. Собственно, в том ничего удивительного не было, когда-нибудь он наступит, две тысячи двадцать шестой, и, вполне вероятно, что я до этого года доживу. Бредом было другое. Ситуация. Казалось мне, что нет не только коммунизма, а даже и социализма нет. Вот нет, и всё. И Советского Союза нет, а есть Центральная Россия, окруженная врагами. На севере враги, на юге враги, на западе враги и даже на востоке враги. Кто эти враги, и понять трудно. Потому что — все! Украина и Литва, Эстония и Грузия, о других и говорить нечего.

Мы, конечно, врагам спуску не даём, да только много их. И ещё враги внутренние одолевали. Шпионы и диверсанты, террористы и экстремисты, националисты и петролейщики, саботажники и какие-то иноагенты. Инопланетяне, что ли? Кстати, о космосе: в моем бреду мы так и не долетели до Луны, не говоря уже о Марсе. Что только подчеркивало нереальность и невероятность происходящего.

Просто дурные сны. Сны, и больше ничего. Такой напрашивался вывод.

А что нужно делать с дурными снами? Ничего не нужно делать. Наплевать и забыть.

Забыть. Забыть. Забыть.

Но червячок продолжал грызть: а вдруг не сон? Вдруг — видение? Ясновидение?

Спать не хотелось. Опять чай виноват. Недаром Лидия Валерьевна предостерегала от чая, кофе и кока-колы.

Ну, не спится, и не нужно.

Я подсел к роялю. Обыкновенно я играл на нём минут десять, пятнадцать, но сейчас время есть, и я начал с Бетховена, с кого же ещё. Играл и распевал грустную песню о сурке. «И слёзы умиленія струились по его впалымъ ланитамъ».

Именно.

Я подошел к зеркалу. Впалым, так и есть. Чувствую, что килограмм я сбросил. Или больше. Омлет — это, конечно, полезно и питательно, однако…

Но есть не хотелось. Совершенно. Сама мысль о еде, даже об украинском борще с пампушками, не вдохновляла, напротив, возникала лёгкая тошнота. Опять чай виноват? Или это реакция на происходящее? Нейрогенная анорексия? Ведь по внутренним, по чернозёмским часам сейчас заполночь.

Я вернулся к роялю. Семнадцатая соната, да. «Буря». Потом «К Элизе», потом… потом… потом…

Бетховен велик.

Остановился я лишь в четыре. Вот так полтора часа раз — и пролетели. Даже больше, чем полтора.

Я не чувствовал утомления. Пальцы были послушны и проворны. Голова ясная.

Я бы и дальше играл. Но Лиса и Пантера подошли сзади, положили руки на плечи. Лиса слева, Пантера справа. Есть у них такая привычка.

— Давно ты, Чижик, так не играл, — сказала Ольга.

— Мы уже и забывать стали… — добавила Лиса.

Антон деликатно кашлянул:

— Всё это замечательно, однако не пора ли того… собираться.

Ага. Значит, пока я предавался музыкальным излишествам, они стояли за спиной и слушали. Как долго? Пять минут? Час?

Неважно.

Антон прав, нужно собираться.

Пусть видят: советский комсомолец опрятен, элегантен и пригож. Нас не запугать помидорами!