Могильщики талантов (СИ) - Гаврюченков Юрий Фёдорович - Страница 44

Тантлевский засмущался.

— Это не наша специфика, это распространённая везде практика…

— Ну, и где теперь наша литература? — вспыхнула Катя, должно быть, на больничном, ей было о чём подумать. — Добились чего добивались, а не чего хотели.

— Откуда ты знаешь, чего мы хотели? — с хищным азартом спросил Григорий.

Катя упёрлась в него взглядом. Остальные как-то примолкли.

— Я везде нахожу эту фальшь. Сколько мы облагодетельствовали дураков из ложного сострадания? Зачем мы выпустили столько макулатуры?

Григорий прищурился и снисходительно объяснил:

— Мы печатаем книги для массы никчёмных гномиков, которые ввиду своей бесполезности для строительства могучего мира способны только прожигать жизнь или барагозить. Пусть лучше они убивают время за чтением фантастики, чем потянутся реализовывать чьи-то фантазии на Майдан.

— Самому не противно?

— Я за пятнадцать лет талантливыми авторами наелся до полной утраты вкуса.

— Н-да? — скептически спросила Катя, заметно косея от водки. — А зачем тогда в штат специально профнепригодных брать? Они ни автора завернуть, не рукопись отсеять, а на выходе опять масса шлака.

— Покупают же.

— Гламурный детектив даже гламурные кисы не хотели брать. Гасанова с улицы пришла. Ей серию «Ар-деко» сделали, и потом из издательства ломом выковырять не могли, — поведала девочка-бульдожка.

— Катя, — вкрадчиво спросил Григорий. — У тебя шрам не болит?

— Так, давайте третий тост! — вклинился Игорь, торопливо разливая, и покрутил в воздухе пальцем, показывая кельнеру, что нужен ещё литр шнапса. — У нас сегодня праздник, не надо грызться.

— Предлагаю за хорошие продажи, — поддержал его Астролягов.

— Матвееву безразлично, как продаётся твоя книга, — желчно высказался Григорий, всячески показывая, что зелен виноград. — Ему даже всё равно, как продаётся мега-хит Черкизона. Начальству важен месячный валовый объём, не имеющий имени. Начальство вложило деньги в офис, полиграфию и склад, а теперь ждёт прибыли от реализации отгруженной продукции. Единственно, кому ты небезразличен, так это оптовикам. Да ещё отдел сбыта помнит наши названия.

— Погоди, я не это хотел сказать, — заторопился Тантлевский, чтобы не выпустить из рук бразды правления. — Третий тост…

Все опустили посуду, чтоб не чокаться, но, вопреки ожиданиям, он оказался не за Холокост. Автор опять сумел всех удивить.

— Третий тост я хотел бы поднять за Лёшу, это он научил меня писать, — скромно закончил Игорь.

В кабаке повисла тишина. Слышно стало, как в подсобке тайком завели граммофон без трубы, из которого полились звуки нацистского марша. Или это была негромкая магнитофонная запись? Все уставились на самого зелёного сотрудника, который оказался учителем ведущего редактора.

— Чему научил?

— Переписывать, — поведал Тантлевский. — Вырабатывать стереотипы речевых оборотов на примере удачных стилистов, которым хочется подражать. Когда-то давным-давно, когда Матвеев озадачил меня поручением написать первый роман, я шёл домой и встретил Алексея. А он взял и походя дал мне самый ценный, наверное, в моей жизни совет — переписывать от руки понравившиеся куски литературных произведений. Просто переписываешь. Главное, от руки, чтобы нейронные связи в мозгу нарастали.

— Я об этом заметку делал, — Астролягов покраснел. — Потом Игоря случайно на районе встретил и рассказал. Сам не пробовал.

— В самом деле? — заинтересовалась Катя. — Так можно?

— Запросто! Только много трудиться надо, — хвастливо ответил Тантлевский. — Я упёрся рогом и добился успеха.

— Чем ты заплатил за успех? — не отрываясь от смартфона, спросил Ринат Литвинов.

Лицо Игоря окаменело. Он долго буравил взглядом сквозь холодно поблескивающие очки, сдерживаясь.

— Кровными узами, — сказал он не понятно ни для кого, кроме, возможно, Литвинова, между которым у него протянулась невидимая связь.

— Достойная расплата за успех, — только и ответил Ринат.

Когда вышли из «Мюнхенской пивной», выяснилось, что Григория, мрачно бухавшего весь вечер, развезло, и он начал орать в темноту дворов Измайловского проспекта:

— Не идут? Да, не продаются! Но почему шлак? Где оценщик? Оценщик кто? Где все эти Квасиры литературного анализа? Где Дзиннаи критического разбора?

— Кто все эти люди? — негромко справился Ринат у плетущегося рядом Димы.

— Это не люди, это карлики, — с отвращением выдавил редактор фентэзи и едва не стравил сквозь бороду от возникших пред внутренним взором образов. — Квисир возник из смеси слюны ванов, блин, и асов.

— Всех троих?

— Не спрашивай, как и куда натекло, — Дима еле сдержался. — Слюнного голема пристроили к делу сторожем источника мудрости, и он стал сам главным мудрецом, потому что, что ты охраняешь, то ты и имеешь.

Ринат побоялся спрашивать про Дзинная.

— А Дзиннай, — мстительно продолжил Дима, — был ниндзей, которого тренировали высиживать в чане с жидкой глиной. Он забрался в нужник и заколол копьём сёгуна, а потом погрузился с головой и дышал через тростинку, так что охрана его не увидела. В этом вся наша критика. Что, и тебя замутило?

Задворки улицы Рубинштейна способны были смутить даже доктора Франкенштейна. Суровость Петербурга в самом его центре зашкаливала под конец ноября. Пошёл мокрый снег. Энергосберегающий фонарь светил мертвенным синеватым огнём. Путь к крыльцу преграждал «Ford Transporter». На его заляпанных задних дверях неизвестный автор написал пальцем: «Помой меня», «Дьявольская колесница» и «Сдохни, Генри Форд».

Астролягов с пьяного испуга постарался выкинуть из головы, какое проклятие легло на водителя нечистого транспортного форда, но мысль всё думалась и думалась, так что до квартиры Алексей добрался изрядно встревоженным.

Предупреждённый домофоном Сахаров ждал у открытой двери.

— Прошу прощения, я только что из-за стола, — оправдывался Астролягов в ответ на приглашения хозяина. — Обмывали новую книгу Игоря Тантлевского.

— Ещё одну? — удивился Владимир Ефимович. — Опять бестселлер?

— Пока не знаю, но никто не сомневается, — выдал щедрый аванс Астролягов. — Вы его читали?

— Только самые первые. Умело написаны. Не талантливо, но умело, хотя кто бы мог подумать. Да вы проходите!

— Спасибо-спасибо, я на секундочку заскочил. Мне бы рукопись забрать.

Владимир Ефимович принёс толстую папку с распечаткой «Много чести». Астролягов достал и пересчитал деньги. Денег было много. Сахарову за переписывание Черкезишвили по предварительной личной договорённости Матвеев отвалил сполна.

— Прямо из рук в руки, — Сахаров синхронно разжал пальцы правой и сжал пальцы левой.

Астролягов чуть не выронил увесистую папку, взмахнул, чтобы удержать, и осмелился спросить, чтобы скрыть смущение:

— Как вам роман, если честно?

Старик, не скрываясь, хмыкнул:

— Сразу видно новичка, который всё не уверен, какашку ли собачью он подобрал. Ничего, скоро оботрётесь, привыкнете. А текст… Ну, предсказуемый текст. Другого я от Маркиза не ждал. В нашем с ним возрасте люди растут только вниз. Самое лучшее достижение — это борозды не портить. Я вас утешу, часто приносят тексты хуже.

— Я ведь был его фанатом, — признался Алексей. — Читал все его детективы, ценил их… пока в издательстве не столкнулся лично. Теперь удивляюсь, что в них находил.

Астролягов помнил, что постиг красоту авантюрного романа Черкезишвили, но теперь не мог сформулировать, в чём она заключается. Он подумал, что Сахаров зря переписывал «Много чести». Её надо было заслать в печать такой, какая есть. Возможно, без участия корректора. Полностью в авторской редакции.

При этих словах динозавр литературной обработки как будто окреп.

— Сукина сына выручает Система, — искренне вздохнул он, убирая пачку купюр. — Знаете, как Серёжа Довлатов писал в «Ремесле», что бездарная рукопись побуждает к низким требованиям? По этой причине в ней выискивают удачные места, возводят частность в абсолют и начинают с текстом возиться как с шедевром, приводя в читабельный вид. В советское время так зарубежную прозу любили полировать. Да и по сей день традиция сохранилась, не будем душой кривить, — Владимир Ефимович непроизвольно поморщился, голова его затряслась и он с горечью продолжил: — Интересное же произведение задирает оценочную планку тем выше, чем лучше текст. С высоты этих требований начинают выискивать огрехи. Находят, конечно, никто не безупречен. Но, чтобы оправдать затраченные усилия, отдельным ошибкам придают характер общего недостатка и на этом основании зарубают рукопись. Много их похоронено до печати, по-настоящему талантливых вещей.