Преступление и наказание (СИ) - Наконев Владимир - Страница 31

— Всё. Я записала.

Мне удаётся промолчать дипломатически. Вот же зараза! Без рапорта, значит, записать нельзя. Произношу слова благодарности, встаю со стула и, почти повернувшись, небрежно бросаю через плечо:

— А кто контролирует приготовление пищи? Там, на кухне — одни рецидивисты.

— Я просил безсолевую диету, а еду дают пересолёную. В ней больше соли, чем для других.

— Это не я! — вскидывается докторша, — Запишитесь на приём к фельдшеру и скажите ей.

— Спасибо за совет. Обязательно запишусь, — обещаю я и ухожу.

Наврала! Уже со следующего дня в еде не было ни малейшего следа соли. Но я всё равно нажаловался медсестре через четыре дня. А ещё через день меня принял окулист и через короткое время, когда на моём носу должны были красоваться бифокальные очки, я получил уведомление, что «Финансово-административный совет тюрьмы в ближайшее время рассмотрит мою просьбу» И рассмотрел. Ещё через полтора месяца мне дают бумагу с решением этого совета: «Отказать в оплате очков, потому что имеет достаточно средств на своём счету». Знахарша победила!

Я же, слегка офигевший, оказывается я миллионер и не знаю об этом, попросил выписку из моего тюремного счёта. Меня отфутболили, типа ты и так каждый месяц получаешь бумажку, подтверждающую, что там у меня тихо-тихо. Выматеришись по-китайски, я подредактироал текст и запросил по новой, объясняя, зачем и поблагодарил заранее, чего я обычно не делаю. Хорошее слово и кошке приятно. Уже на следующий день у меня на руках были два листа с распечаткой движения денег на моём счету за последние шесть месяцев. Наиболее повторяющаяся цифра была «ноль».

И стал я думать месть.

В Испании врут все. Врут нагло. Врут, призывая в свидетели Бога, помершую или, пока ещё живую, мать. Врут без изящества, без выдумки, но с умыслом. Умысел прост: или обмануть, или не получить наказания за обман. Законы страны прописаны таким образом, что потакают этому вранью.

Врут цыгане, не умеющие читать-писать. Врут воры всех категорий от мелких жуликов до финансовых воротил. Врут полицейские, судьи, адвокаты и политики. Врут бизнесмены, банкиры, домохозяйки и бомжи на улице.

«Мамой клянусь»! «Клянусь Богом!» «Клянусь детьми!» — самые распространённые заклинания обманщиков. Их используют для одурачивания, выпрашивания, обмана во всех ситуациях; от многолюдной улицы до полупустого зала суда. От разговора тет-а-тет до выступления перед публикой.

«Не помню», «Это было не моё дело», «Не имею понятия». Так отвечал премьер-министр перед судом, рассматривавшим дело о коррупции. И все его товарищи по политической и правительственной работе демонстрировали такую потерю памяти. Всё им сошло с рук. Правда не надолго. После приговора суда премьер перестал возглавлять правительство и отошёл от политики. Вместе с ним ушло и его правительство.

«Не помню», «Был пьяный», «Употребил кокаин», «Когда вышел из душа, обнаружил мёртвую девочку в моей квартире» — отвечал сорокадвухлетний мерзавец, задушивший тринадцатилетнюю девочку-аутиста, которая имела неосторожность пройти мимо его жилья, спускаясь по лестнице к ожидавшему в машине отцу. Знал про что врал. И для чего. В Испании нетрезвость и нанюханность являются, по Уголовному Кодексу, смягчающими обстоятельствами.

Об этом не знал бывший «совок», защищавшийся кухонным ножом и порезавший руки двум пьяным придуркам из бСССРа, вломившимся в его жилище, чтобы показать власть. Несостоявшийся потерпевший, побывав на родине в местах, где «макар телят не пас», помнил, что «чистосердечное признание смягчает вину», а опьянение усугубляет. Поэтому, отвечая перед испанскими судьями, наврал, что был трезв и честно ответил, что не употребляет наркотиков и не склонен к суициду. В результате стал агрессором, напавшим на нетрезвых людей, с умыслом их порезать и получил за это десять лет тюрьмы.

А если б сказал: а) был пьян, б) под воздействием наркотиков, в) ничего не помню, г) склонен к суициду и уже несколько раз пытался наложить на себя руки, отделался бы двумя годами заключения.

Местные обманщики свято верят в непогрешимость своего вранья. Когда я появился в новой тюрьме, ко мне сразу подошёл один из цыганских «старожилов».

— Добрый день сеньор!

Молча киваю.

— Могу я попросить вас об одолжении?

Киваю опять.

— Здесь все знают, что я хороший человек. Не могли бы вы дать мне взаймы три евро, чтобы купить еду? На следующей неделе в среду я обязательно отдам. Богом клянусь!

Краем глаза наблюдаю напряжённое ожидание целой компании таких же хороших человеков. Но подъигрываю.

— Кто может подтвердить, что ты хороший человек?

— Все могут. Вот, например… — он показывает на одного из зрителей.

— Он хороший человек? — спрашиваю.

— Да, он очень хороший, — соглашается свидетель.

— Займи ему денег на еду, — бросаю я, отворачиваюсь и ухожу.

Больше ко мне с такими просьбами никто не приближался. Прошла пара лет. Одним днём привозят новенького, который обходит всех зэков модуля, разговаривая с ними в «в привате». Ещё один побирушка. Наступает и моя очередь. Останавливает меня прямо на выходе во двор.

— Извините меня сеньор. Я прошу о небольшой помощи. У меня проблема.

Демонстрирую заинтересованность.

— Меня только что вызывал социальный работник. Ей только что позвонила моя жена и сказала, что моя дочь упала и сильно разбила голову. Вы можете дать мне телефонную карточку, чтобы позвонить домой?

И морда лица такая, что мне рыдать хочется.

— Ты ничего не выдумываешь?

— Сеньор, клянусь мамой!

— А мама твоя об этом знает, что ты ею клянёшься?

Отмахнувшись от его следующей тирады, удаляюсь. Через месяц испанец ушёл «в отказ»: перестал выходить из камеры, уверяя, что его хотят убить за долги. За это его перевели в другой модуль. В респектабельный, между прочим.

Между сдвоенными блоками тюрьмы расположена кабина, по-испански называется точно так же, — зарешёченное пространство с отдельным входом и лесницей, сообщающейся с галереей безопасности, которая пронизывает всю тюрьму.

В кабинах сидят, пожизненно приговорённые к ней, охранники.

По громкой вызвали меня. Подхожу к «форточке» кабины.

— Такой-то из первого блока записал тебя толмачом на видеоконференцию, которая будет завтра.

— Я не знаю такого человека.

— Но он, видимо, тебя знает, — настаивает, несколько ошарашенный охранник.

— Я точно знаю, кто может записать меня, потому что у меня была договорённость быть переводчиком с другим экс-советянином. Его не только зовут по-другому, но он ещё и в другом блоке. Но я не разглашаю этого, продолжая обыгрывать тему разговора.

— Кто этот человек? Русский или украинец? Если украинец, да ещё один из моих недругов, видеоконференция может законьчится не так, как планируется, ещё и не начавшись.

— Вот дьявольщина! — в сердцах произносит охранник и просит меня подождать, пока он выяснит. Проходит пара часов и снова меня выкликают по «матюгальнику».

— Это совсем другой человек записал тебя переводчиком, — радостно сообщил мне функционер.

— И совсем из другого модуля, — подхватываю я.

— Точно!

— Ну и как можно перепутать? Блок — другой, фамилия — другая, другая национальность. Там что, читать не умеют и рисуют, что в голову придёт?

— Да вот… так получилось, — смущается испанец.

На следующий день меня выпускают из камеры раньше, чтобы успел позавтракать, и перепровождают в накопитель блока, где проводится видеоконференция с Мадридом.

— Ой, дядя! — появляется мой знакомый, — Ты их тут всех так запугал. Мне охранник всю дорогу талдычил, что ты — «muy peligroso» (очень опасный).

— Сами виноваты, — отвечаю я ему, и начинаем обговаривать темы будущего разговора с судьёй, надзирающей за системой.

В зале для видеоконференции стоят несколько рядов стульев, а напротив, за прозрачной перегородкой из оргстекла, два телевизора. На одном — мелко-мелко, далеко в углу, чтобы нельзя было разглядеть лицо — сидит судья с секретарём, а второй телевизор показывает нас крупным планом и между телевизорами, за той же перегородкой, находится камера, направленная на нас.