Преступление и наказание (СИ) - Наконев Владимир - Страница 33

Наконец мне надоело. Протолкавшись через толпу, я встал рядом с охранником.

— Что, не получается?

— Да вот…. Нехорошая дверь!

— Отсоедини механизм.

— Зачем?

— Потому, что я так хочу.

Офигевший охранник поворачивает ключ. Затем, по моей команде, трое советчиков сдвигают дверь.

— Поверни ещё раз ключ.

Охранник уже не перечит.

— А теперь открывай и пошли наверх.

Дверь открывается САМА, повинуясь нажатию кнопки в кабине. Нарки радостно долдонят, словно их молитвами решилась проблема, а охранник чуть не бросается мне в обьятия.

— Ну, ты даёщь дядя!

Я ограничиваюсь тем, что позволяю ему пожать мне руку и отправляюсь вместе со всем стадом готовиться баиньки.

Ровно две недели продолжалась работа в кухне и пытка салатом, наконец зэки стали пробовать другие пищевые продукты. Могу только представить, как ремонтируют королевский дворец. Сколько я не проходил мимо, там всегда, сбоку от здания, валяются какие-то мешки и кирпичи.

Бородка «а-ля Ленин», небольшой рост, резкость движений, правда растительность на голове была гуще, чем у гения сциалистической революции. Я несколько промедлил с вопросом и мужичонка чуть раньше узнал, что я — русский. Подошёл, представился и протянул руку для знакомства.

— Я - коммунист.

Оказалось, не врал. Более того, «мотал срок» именно за какую-то свою деятельность, связанную с идеологией и был на «пример градо». В испанской пенитенциарной системе существует множество уровней содержания зэков. Основных — три: Tercer grado — полусвободное, или почти свободное искупление вины. Segundo grado — основная часть зэков, с общими правилами, обысками, передвижением в сопровождении и т. д. Primer grado — террористы, и особо опасные. Всё и вся под надзором, перлюстрация почты, прослушивание телефонных разговоров и по вечерам запрет на выход из камеры. Постоянное нахождение в блоке.

В первый день мы стали друзьями. Во второй, совершенно случайно, в библиотеке возник разговор о диктатурах. Среди которых всегда фигурирует Сталин. Угораздило меня сказать пару позитивных фраз об Иосифе Виссарионовиче. Коммуниста перекосило.

— Как ты можешь говорить что-то хорошее об этом убийце, об этом…!

— Этот убийца, — прерываю я его, сделал страну индустриальной, электрифицировал её, образовал и подготовил к лидерству в космосе, не говоря уже про то, что под его руководством СССР выиграл войну против Рейха.

— Да если б великий Ленин…!

— Которого немцы везли в опломбированном вагоне через воюющую Европу, чтобы он мог присоединиться к произошедшей революции.

Коммунист закусил удила.

— Да ты не знаешь историю России! Ты весь пропитан буржуазной идеологией! Ты повторяешь нелепые вымыслы капиталистических прихвостней. Да я с тобой даже здороваться не буду!

И действительно, не стал.

Через некоторое время, его товарищи по борьбе передали ему с воли какую-то книжку с серпом и молотом, но на русском языке. Русского «а-ля Ленин» не знал, но гордость не позволяла ему унизиться до просьбы, чтобы буржуазный подпевала перевёл что-нибудь с этих непонятных букв великого и могучего.

Он так и продолжал: читал что-то, писал что-то, мерял быстрыми шагами тюремный двор или, выбрав кого-нибудь, кто не осмеливался послать его или удрать, часами рассказывал слушателю о «гегемонии пролетариата», «вечности коммунистического движения», «неизбежном крахе империализма». А по вечерам ему и бакским террористам было запрещено гулять по двору.

Через пару лет нашего совместного отсиживания в одном модуле тюрьмы Кастейон-2 Албокассер я, как-то, вижу коммуниста, оживлённо что-то комментирующего с фотографией в руке. Взглянув через его плечо, вижу, к моему удивлению, знакомый силуэт «Верной дорогой идёте, товарищи!» озадаченный на тему, где же в Испании такое может быть, я не сразу слышу, что собеседники идейного борца просят меня перевести с русского, что на фото. Гляжу. Митинг коммунистов в Москве. Один из манифестантов держит плакат:.

Мануэль Ререс Мартинес — партийная кличка «camarada Arenas» — это, как раз тот, что сидит со мной.

Испанец от рождения болен нарциссизмом. Он никогда и ни в чём не виноват. Даже если впятером поимеют восемнадцатилетнюю девчонку. Даже если просто так даст оплеуху незнакомому человеку — вдвое меньше его — сидящему на террасе бара. Даже если поймает ночью девушку, отберёт телефон, изнасилует, задушит и бросит с привязанными к телу кирпичами в колодец бездействующего склада. Даже если сотню раз ударит ножом восьмилетнюю девочку, чтобы досадить её матери. Даже если сшибёт в пьяном или обкуренном виде группу велосипедистов на дороге, убив четырёх из них. Даже если отправит на тот свет свою бывшую подругу и её знакомую, пришедших в его дом, чтобы забрать вещи девушки.

Он всегда был хороший сын своих родителей, не способный обидеть кого-нибудь. Попадая в тюрьму, он продолжает быть хорошим, даже если он конченый наркоман или коммунист. И совсем интересно получается, когда коммунист заводит дружбу с наркоманами. Чего только не увидишь в недрах испанской исправительно-нетрудовой системы.

Потихоньку организовываем островки безопасности в отдельно взятом блоке для наркоманов в тюрьме «Кастейон-2». Для тех, кто шевелит мозгами и умеет что-то руками, а не стоит тупо в утренних очередях в ожидании дозы наркоты. Есть в модуле библиотека, небольшой спортзал, мастерская. Наркушники постоянно совершают поползновения на эти места. Им в них раздолье, потому что там нет контроля. Кое-где нет видеокамер. Раздолье чтобы забить «косячок», заняться татуировками или ещё что наказуемое. Постепенно я бросаю мастерскую, спортзал, в котором от грязи всё липнет к рукам и остаюсь помогать заведующему библиотекой в моменты, когда он отсутствует. И вдвоём мы успешно отражаем всякие попытки испортить атмосферу мира букв.

Наркоманы модуля привыкают к тому, что библиотека — это запретная зона для них. Почти не протестуют, потому что большинство из них не в состоянии изложить свои желания на бумаге, будь то рапорт, жалоба или апелляция. А люди, обитающие в библиотеке, всегда могут помочь.

В семье не без урода. Среди этих неграмотных есть существа, заходящие в библиотеку, чтобы вырвать страницу из книги, вырезать понравившуюся картинку из энциклопедического словаря, оторвать клочок журнала для изготовления самокрутки. Почему-то книги Библии отпечатывают на тонкой папиросной бумаге и «христиане» с удовольствием используют их по непрямому назначению. Мусульмане, делающие это, мне пока не встречались.

Такие налёты на библиотеку совершаются в отсутствие контроля. Стоит отвлечься, выйти, ослабить внимание и тут же какой-нибудь «потрошитель» ныряет в дверь. Отлавливаю одного такого и обещаю ему, что он никогда больше не переступит порог. Испанец плохо понимает иностранца, вздумавшего указывать аборигену на правила поведения в библиотеке и повышает голос. Я улыбаюсь. Нарк исчезает, и я несколько дней наблюдаю его беседы с другими зэками, его злобные взгляды в мою сторону. Но никто его не поддерживает, и дело мщения гибнет не начавшись. Через некоторое время он повторяет интервенцию в библиотеку в присутствии моего товарища, который возглавляет всё книжное дело. Увидев разговор на повышенных тонах, подхожу. Нарк, оказавшись в меньшинстве, вдруг теряет осторожность и выдаёт.

— Я встречу вас на улице после тюрьмы.

— Ты состаришься раньше, чем мы выйдем, — говорю я, — А на улице я тебя просто пристрелю. Пошёл вон!

Снова беседы позауглам. Снова взгляды издалека и снова никто не вступается за идиота. Но однажды, нарк не выдерживает и берёт на горло моего коллегу, когда меня нет рядом.