Преступление и наказание (СИ) - Наконев Владимир - Страница 34

— Я тебя убью! Ты уже мёртвый!

На его беду, это слышит охранник из не самых ласковых, и наркомана уводят в карцер, подталкивая оплеухами. Всё успокаивается. До следующего дня. Зайдя в библиотеку, я слышу окончание истерической фразы коммуниста, «камарада Аренас», адресованные моему товарищу-библиотекарю.

— …кто ты такой, чтобы из-за тебя человека отправили в карцер! Подумаешь, зашёл и оторвал бумажку от книги!

Коммунист переводит взгляд на меня и, не снижая громкости, тявкает.

— И этот ещё блядский карлик!

Зэки, сидящие в библиотеке замирают. После этого, обычно, дают в морду. Но я не собираюсь убивать свихнувшегося Мануэля Перес-Мартинеса. Более того, мне становится весело, глядя на 75-летнего дурака, который на пару-другую сантиметров выше меня.

Гаф! — говорю я ему.

Зэки задерживают дыхание, чтобы не рассмеяться.

— Ты — червяк! — не успокаивается коммуняка-испанец.

— Гаф, Гаф!

— Ты мизер! Ты бесполезный!!

— Гаф, Гаф, Гаф!

За стеклянными проёмами дверей увеличивается количество зрителей, привлечённых шумом. Я шагаю к коммунисту и поднимаю руку. Он замолкает в уверенности, что я попался на провокацию.

— Будь осторожен. В твоём возрасте запросто можно схлопотать инсульт. А ещё я напишу твоим товарищам в городе Калуге в России о том, какая ты гнида.

Коммунист завизжал что-то о мафии и о правах человека и побежал к двери, чтобы погулять во дворе.

— Придурок! — бросаю ему в след.

На следующий день охранники вызывают библиотекаря и показывают ему две жалобы, написанные наркоманами под диктовку коммуниста. В них нарки жаловались на несправедливость в их адрес в библиотеке. Обе малявы идут прямым ходом в мусорную корзину.

Что же писал Ульянов-Ленин о детской болезни левизны в коммунизме?

А «товарищ Аренас», сбросив маску, продолжал свои гуляния по тюремному двору. В обнимку с наркоманами. Весело рассказывал им что-то. Возможно из теоретических измышлений классиков мирового движения «отнять и поделить».

Чем больше я узнаю про этого идеалогически подкованного идиота, тем большее отвращение он у меня вызывает.

Когда он был ещё молодым коммунистом, его банда, для поиска средств, обворовывала заправочные станции на дорогах. Уже в зрелом возрасте, камарада Аренас со товарищи похитили с целью выкупа предпринимателя. Выкуп получили, а тело не отдали. Ни живое, ни мёртвое. За это и парился идейный борец во французских тюрьмах, а теперь ещё и здесь — в Испании. И, похоже, придётся ему на свободу выходить ногами вперёд, учитывая возраст.

«Желание борьбы до победы — лучшее, что имеет человек. Украсть у него это — всё равно что, в какой-то форме убить его». (Клаудиа Пиньеро).

В Испании, как и в любой другой стране, есть закон о пенитенциарной системе. На основе этого закона понаписаны умные книжки и правила. Если сам закон трудно найти, когда оказываешься за решёткой, то читая сборник пенитенциарных правил, находишь, что испанцы уделяют большое внимание воспитанию и перевоспиранию правонарушителей. Существуют программы индивидуального перевоспитания (P.I.T.). К этим программам наличествуют целые подразделения воспитателей, психологов, врачей, социальных работников, охранников, начальников этих охранников, заместителей директоров тюрем, самих директоров, начальников директоров и начальников этих других начальников, заместителей и помощников министров вместе с министрами, которые ночей не спят в неустанных думах о том, как перевоспитать свернувшего с пути истинного, вернуть обществу полноправного гражданина, осознавшего и перековавшегося, и готового, если не строить далёкое светлое будущее, то, по крайней мере, избежать возвращения в не столь далёкие места для очередного перевоспитания.

«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. А по ним ходить…», пелось в одной старой песне. Попав в испанскую тюрьму и получив персональный пожизненный номер, человек теряет персональность. Он так и остаётся этим номером до последнего дня заключения, не смотря на то, что кличут его всегда по имени и фамилии. Или по фамилиям, как это принято у испанцев. Теперь в каждой папке с пожизненным номером, тюремная бюрократия будет накапливать бумажки, писать которые здесь умеют, свидетельствующие о большой работе перевоспитательного коллектива. За эту работу, якобы проделанную, им ещё и зарплату платить будут.

Только наркоманы, насильники, детоубийцы, педофилы и прочая сволочь, удостаивается чести индивидуальной заботы испанской пенитенциарной системы. Их лечат, берегут, защищают, предохраняют от суицида и линчевания. Им оплачивают необходимости типа пломбирования зубов или приобретения очков и, вообще, чуть в задницу не целуют. Особенно, если перевоспитываемые ведут себя адекватно правил общежития: соревнуются за возможность владения шваброй, трут стёкла на виду у охранников, стучат и наушничают, виляют всей задней частью, демонстрируя послушание, услужливость, желание перевоспитаться. Они всегда идут в первых рядах перевоспитывающихся, встающих на путь исправления и осознания, просвещения и воскрешения. Так они выбиваются в активисты, занимают руководящие общественные должности, в числе первых переводятся в лучшие модули, где получают отпуска (до 36 дней, по закону), в конце-концов выходят на условное и, зачастую, снова берутся за старое.

Другие зэки, севшие за более благородные прнступления, настоящие или сфабрикованные отдельными работниками юстиции и правопорядка, видя такие правила перевоспитания по индивидуальным программам, тоже бросаются убирать, чистить, собирать окурки, чтобы получить хотя бы часть ништяков, достающихся наркушникам. Нужда заставляет их делать это. Хочется перевестись в другую тюрьму поближе к семье, хочется получить оплачиваемую работу, чтобы элементарно решить свои нужды, хочется… Да мало ли что этим баранам хочется. Мест-то нет. Всё занято лучшими представителями испанского криминального мира. А это — самые послушные, самые услужливые, о которых уже рассказано выше.

Мне тоже не находится места в этой воспитательной работе. Со мной избегают встреч психологи, социальные работники. Узкопрофильные специалисты, они работают в тюрьмах на этих должностях потому что, в лучшем случае, позаканчивали какие-то курсы и ходят отбывать время и симулировать работу. За это у них есть гарантированная зарплата, и целая куча привелегий за работу в опасных условиях. Мне остаётся лишь описывать анекдотические случаи в такой работе.

Вызывает воспитатель зэка, заканчивающего двухлетний период перевоспитания и говорит:

— А я тебя не знаю. Почему я тебя ни разу не видел?

— Потому что вы меня ни разу не вызывали за эти два года, что я нахожусь в этом модуле.

— Не учи меня, что я должен делать, — злится воспитатель.

Основная часть этой программы перевоспитания — это лечение метадоном. Лечения от наркозависимости. Так называемого лечения. Оно заключается в том, что наркоману, зачастую по его просьбе, дают повышенную дозу этого наркотика, чтобы клиент быстро отвык от тех веществ, которыми пользовался раньше и «влюбился» в новую гадость. Потом долго и медленно снижают дозировку, ежедневную, кстати. Так зэки вкушают кайф в течение всего срока заключения. Мне ещё не попадались добровольно отказавшиеся от такого «лечения» или закончившие его.

Два года, шесть лет может сидеть за решёткой зэк и всё это время, строго по расписанию, ежедневно… Могут не открыть в выходные спортзальчик, мастерскую, но наркоту раздают и в субботу и в воскресенье и во все святые и прочие праздники, включая Рождество и Новый Год. На сём стоит и стоять будет испанская исправительная тюремная система.

За мои первые четыре года в местах перевоспитания, я получил несколько бумаг, извещающих меня о возможности участия в программе ПИТ. Получил даже несколько десятков положительных пунктов за посещение курсов испанского языка в тюрьме Мадрид-7. Потом с этими пунктами я оказался в блоке наокоманов тюрьмы Кастейон-2, где меня снова известили, что программа меня ждёт. Правда, языковых курсов моего уровня здесь не нашлось, а учить валенсианский язык я посчитал не нужным. Лучше уж нанайский или удэгейский.