Заговор Ван Гога - Дэвис Дж. Мэдисон - Страница 29

• Предыдущая
• 29/58
• Следующая

– Итак, у кого могли быть сведения про лагерь беженцев в Триесте? – спросил он вполголоса, делая какие-то пометки.

– Насколько я помню, Тито пытался захватить полуостров как раз возле Триеста, – сказала Эсфирь. – Трумэну с Черчиллем пришлось его занять, чтобы эта территория осталась в границах Италии.

– Твоя мать что-нибудь рассказывала, кто именно руководил этим лагерем?

– Кажется, жаловалась на английскую еду, но… Может, англичане просто поставляли туда провиант? Еще она упоминала про итальянских охранников, которые тайком пронесли для нее обувь и более-менее приличное платье. Должно быть, то самое, что на снимке.

– Какие-нибудь имена помнишь?

Эсфирь закрыла глаза, но в ее памяти ничего не всплыло.

– Просто «итальянцы». Ей было очень трудно говорить о тех годах. И рассказывала она как раз про все эти маленькие знаки доброты и милосердия. Наверное, чтобы доказать мне и самой себе, что в людях всегда остается хоть что-то человеческое. Ведь после всего, что ей пришлось пережить, в этом легко усомниться.

– Возможно, нам удастся идентифицировать того итальянца, что стоит на фотографии… – Хенсон прищелкнул пальцами. – Слушай, а как насчет твоего детского снимка? Ты уверена, что это ты?

– Ну да. Надпись на обороте очень похожа на почерк моей матери.

– Но ты не уверена на все сто?

– Говорю же, почерк ее. И прежде чем ты начнешь цепляться за другие соломинки, скажу, что на снимке нет ничего, кроме маленького ребенка в чепчике и башмачках.

Хенсон вздохнул.

– Да, ты права. Я действительно цепляюсь за соломинки. Просто боюсь, что все наши шансы разобраться в этом деле вылетели в чикагское небо вместе с дымом.

– Еще остается Ван Гог, – возразила Эсфирь. – Ворованный или поддельный, все равно: им интересуется масса людей. Если бы удалось проследить за…

Хенсон показал пальцем в окно.

– Вот она, наша гостиница.

Он потянулся за бумажником и замер.

– Черт! Я забыл поменять деньги!

– Ох, мистер Хенсон, я начинаю в вас сомневаться, – вздохнула Эсфирь.

На следующий день, все еще неважно себя чувствуя после перелета, Эсфирь с Мартином взяли такси до Рийксмузеума Ван Гога. У охранника при входе в полуподвальную аудиторию почти не оказалось акцента:

– Извините, сэр, сюда допускают только прессу.

Хенсон показал свои документы и придвинулся вплотную, чтобы никто из посторонних не услышал его объяснений. Охранник подумал и сказал:

– Вам все же лучше пройти в соседнюю дверь.

Хенсон же на это просто поблагодарил, схватил Эсфирь за локоть и потащил ее в бурлящее море журналистов. Фотографы из самых разных международных агентств новостей пихались локтями, отвоевывая себе побольше места, в то время как телеоператоры изрыгали ругательства на поистине вавилонском смешении языков и наречий, когда чья-то спина закрывала им облюбованную точку съемки. Пара ослепительных юпитеров вспыхнула почти одновременно на дальней стороне зала, где японский журналист и телеведущий от Си-эн-эн готовились начать свои репортажи. Хенсон с Эсфирью добрались до барьера и там вступили в утомительные переговоры с охранниками, пока наконец с подиума не сошел Антуан Жолие, жестами показывая, что этих двоих можно пропустить.

Антуан протянул руку.

– Очень рад видеть вас вновь, мисс Горен.

– Я подожду сзади, – сказала она.

– Для вас во втором ряду зарезервированы места. Я настаиваю.

– Спасибо, – сказал Хенсон.

– Кажется, нас ждет изрядная перепалка, – сообщил Жолие, потирая руки.

– Вот как? – нахмурился Хенсон.

Жолие презрительно усмехнулся.

– Там, где есть два эксперта, найдется место для семи различных мнений. C'est toujours да![6]

– А у нас в Израиле говорят: «Два еврея – три политические партии», – сообщила Эсфирь.

– Поверьте мне, дорогая мисс Горен, эксперты куда хуже!

– Как насчет экспертов-евреев?

– Ха! – Жолие одобрительно прищелкнул пальцами и тут же обернулся к боковой двери, увидев входящего мужчину, импозантного, чуть ли не профессорского вида, седовласого и с галстуком-бабочкой. – Прошу прощения, это лорд Хазельтон.

Антуан поспешил ему навстречу.

– Еще не хватало, чтобы они принялись спорить насчет ее подлинности, – заметил Хенсон. – Вот тогда мы точно концов не найдем.

– Я все же перейду назад, – сказала Эсфирь.

Он наклонился поближе.

– Камеры смотрят не на тебя, да и в любом случае ты просто турагент. Не забыла еще?

Эсфирь взглянула на своего спутника, озадаченная неожиданно серьезной ноткой в его голосе. Похоже, она постоянно его недооценивает, принимая за чрезмерно оптимистичного американца с мальчишескими повадками.

Хенсон застенчиво улыбнулся.

– Или, скажем, ты моя подружка, – прошептал он. – Эй, не надо так смотреть! К тому же моя репутация только выиграет. Считай это жестом благотворительности с твоей стороны.

– Я тебе покажу благотворительность… – сердито ответила она.

– А потом, стоя сзади, ты будешь слишком заметна.

Они заняли свои места, и тут на подиум начали выходить эксперты, пожимая друг другу руки. Двое даже обнялись, словно долгое время не виделись. А еще кое-кто, по-видимому, старался избежать любого контакта со своими коллегами, с нарочитым видом изучая повестку дня сквозь узенькие очки. Среди присутствующих в аудитории Эсфирь заметила адвоката от Якова Минского, беседовавшего с элегантным мужчиной, который отличался хищным носом. Наверное, тоже адвокат, только европеец. Кроме того, она насчитала шесть агентов безопасности в штатском, расставленных между авансценой и публикой. И разумеется, картину дополняли полицейские в униформе, маячившие возле дверей и по углам подиума.

– Н-да, охрана у них как для главы государства, – сообщила она Хенсону.

– Это Ван Гог, – ответил тот. – Он куда важнее государственных мужей. Как поется в песне, мы до сих пор пытаемся понять, что нам сказал Винсент.

– В песне?

– Ты не слышала? «Звездная, звездная ночь»? Дон Маклин?[7]

Судя по тону, такую песню полагалось знать всем и каждому. Может, дело в утомительном перелете, но в голове девушки ничего не всплывало. Она озадаченно посмотрела ему в лицо.

– Надеюсь, охраны хватит, чтобы сюда не пролез полковник Шток.

– Все в курсе, – ответил Хенсон. – Канадская конная полиция, Интерпол… Пока что его никто не видел. – Он обвел рукой зал. – И здесь на него никто не смахивает.

– Враги меня беспокоят больше, когда я их не вижу, – сказала Эсфирь.

– Старинная еврейская поговорка?

Тут в среде приглашенных общественных деятелей и ученых раздались аплодисменты. Медленно переваливаясь из стороны в сторону, к столу на подиуме двигался Геррит Биллем Турн. Один из членов комиссии было встал, чтобы помочь, но Турн нетерпеливо отмахнулся. Тот из экспертов, кто читал повестку дня, взглянул на него поверх очков, будто из чистого любопытства, а вовсе не из уважения. Место для Турна было отведено не за столом, а поодаль, возле края авансцены. Он плюхнулся на стул и сложил руки на вертикально поставленной трости. Пожевал губами и отрешенно уставился в потолок. Такая поза, решила Эсфирь, продиктована либо полнейшим равнодушием к публике, либо, напротив, лишний раз напоминает, кто здесь «ведущий мировой эксперт». Она даже сама не поняла, почему ей показалось, что Турн специально играет на публику. Когда они ездили к нему с картиной в «Палмер-Хаус», он более чем откровенно демонстрировал свое высокомерие и презрение. С другой стороны, он уже стар. Возможно, что он просто побаивается более молодых специалистов с их современными методами анализа, хотя и считает, что истина за ним. Коли так, он заслуживает просто жалости. Страх, продиктованный чувством уязвимости и неуверенности в дальнейшей судьбе, куда опаснее, нежели слабость, обусловленная возрастом.

• Предыдущая
• 29/58
• Следующая