Заговор Ван Гога - Дэвис Дж. Мэдисон - Страница 33

• Предыдущая
• 33/58
• Следующая

– Эй!

Эсфирь даже не обернулась. Хенсон хотел было запротестовать, но так и не нашел слов.

– Как матушка? – спросил Хенсон, когда машина выбралась из затора и он смог облегченно перевести дух.

Пригороды Амстердама наконец-то остались за спиной, и теперь они двигались по трассе А2 в сторону Утрехта. Предстояло найти съезд Эде-Вагенинген на А12.

– Без особых изменений. Меня несколько раз заверили, что физически она в порядке. Я не хочу, чтобы мать умирала одна, пусть даже она и не замечает, что я рядом.

– Да, понимаю…

Эсфирь хотела было сказать: «В самом деле?» – однако вовремя вспомнила, что он вдовец и, наверное, даже лучше ее знает, каково терять близкого человека.

– А может быть, все это не имеет смысла, – добавила она, помолчав.

– От себя не убежишь.

– Да, это дело нелегкое, – согласилась девушка, глядя в окно. – Еще я разговаривала с Йосси Левом. Он прямо с ножом к горлу пристал, чтобы я с тобой работала.

– Вот и отлично.

– Не люблю, когда меня заставляют.

– Я тоже не люблю, – кивнул Хенсон, – но пусть это не мешает тебе сделать разумный выбор. – Он обогнал грузовик, набитый пивными бочками, затем бросил взгляд в сторону горизонта. – Великолепная страна.

– Слишком зеленая, – сказала она. – Слишком мокрая.

– Серьезно?

– Как рай… Кстати, раз уж мы о нем заговорили. Как прошел твой поход в квартал красных фонарей?

– Поужинал в индонезийском ресторане. «Де Кантиль эн де Тийгер» или что-то в этом духе. Объелся под самую завязку. А насчет того квартала… Боюсь тебя разочаровать, но я и близко к нему не подходил. В гостиницу вернулся к десяти. Посмотрел ночные новости на Эн-би-си.

Эсфирь шлепнула себя по колену.

– Ага, придумал легенду и теперь от нее ни на шаг, да? Такие подробности… Не слишком ли правдоподобно?

– Я что, похож на человека, склонного пускаться во все тяжкие, да еще и ночами напролет?

– Кто знает, что таится в генах из старого доброго Канзаса…

Бекберг на поверку оказался небольшим городком с узкими улочками и живописными домиками, словно взятыми с почтовой открытки. Хенсон с Эсфирью зашли в муниципалитет и представились члену городского совета, который в одиночестве коротал время в своем офисе. Поняв наконец, чего добиваются неожиданные визитеры, он отвел их в архив на втором этаже, где пухленькая женщина руководила перестановкой шкафов с картотекой. По ее словам, музей «Де Грут» раньше располагался в католической школе для девочек. И это все, что ей было известно. Кстати, ее собственная матушка тоже ходила в эту школу. Что же касается самого города, он сильно пострадал при обстреле во время войны и не был восстановлен в старой планировке. Она показала снимок, сделанный в 1945 году. Здание муниципалитета еще можно было узнать, зато все вокруг превратилось в кучи битого кирпича и щебня.

– Мой папа говорить, наш город, много евреев до войны. Потом бум-бум-бум, приходить солдаты, Англия, – сообщила женщина.

Хенсон кивнул.

– Если здесь действительно было крупное еврейское поселение, то, наверное, можно найти об этом сведения в архиве Яд-Вашем, – заметила Эсфирь.

– Мадам, – обратился Хенсон к голландке, – в Бекберге есть люди, которые могут побольше помнить про музей «Де Грут»?

Женщина прищурила глаза, пытаясь вспомнить.

– Антон? – сказала она, пожимая плечами.

– Антон кто?

– Худелик. Он продавать книги.

Книжный магазин, как выяснилось, находился на расстоянии не более десятка ярдов от того места, где они припарковали взятую напрокат машину. Никакой вывески или объявления. Само здание относилось к тем послевоенным бетонным коробкам, которые возводились наспех, лишь бы поскорее расселить лишившихся крова жителей. Впрочем, витрина выглядела вполне старомодно, напоминая настоящую шахматную доску из небольших окошек. Когда Хенсон открыл дверь, над головой звякнул колокольчик. Эсфирь осторожно ступила внутрь. На полу и слегка перекошенных полках стопками и вразброс лежали книги и старые журналы, будто хозяин лишь недавно въехал и не успел разобрать вещи. Впрочем, толстый слой пыли и запах плесени в воздухе говорили об ином.

Из низенькой дверки в дальнем конце помещения появился старичок в пожелтевшей от времени футболке и тапочках. Подагрические пальцы правой руки сжимали черную курительную трубку, хотя табак, кажется, так и не был зажжен. Похоже, старичок несколько растерялся, увидев людей в своем магазине.

– Dag[12], – помедлив, сказал он.

– Вы говорите по-английски? – спросил Хенсон.

– Ja, – ответил тот. – Моя мать была англичанкой.

– Меня зовут Мартин Хенсон, а это Эсфирь Горен, моя коллега.

– Ja?

– Это вы Антон Худелик?

– Да.

– Не могли бы вы нам помочь? Понимаете, нам хочется как можно больше узнать про музей «Де Грут»…

Старичок кивнул.

– А, картина? Ван Гог?

– Да-да-да… Точнее, и она тоже.

– Это вы на нее претендуете?

– Нет, – быстро ответил Хенсон. – Мы пытаемся найти законного владельца.

Кислое выражение на лице Худелика тут же растаяло и сменилось улыбкой. У него недоставало одного переднего зуба.

– Может быть, это я?

– Поверьте, если вы сможете доказать свое законное право, то мы сделаем все, чтобы она стала вашей.

Улыбка опять превратилась в кислую гримасу.

– Эх, молодой человек… Я просто пошутил. Да и что бы я делал с такой кучей гульденов? Купил бы себе золотой гроб? Даже такой юноша, как вы, не успел бы их потратить до смерти. А я? Ха!

Шлепая задниками тапочек, он подошел к письменному столу, выглядывавшему из-за книжных круч, и там уселся в скрипучее кресло.

– Вы помните музей «Де Грут»? – спросила Эсфирь.

– Конечно. Так, ничего особенного. Впрочем, была там одна греческая вазочка, которая мне нравилась… Ахилл и Гектор.

– А Ван Гог? Вы помните его автопортрет?

– О, ja, дикая штучка… Жил-был один ненормальный голландец, потом он уезжает во Францию, где сумасшествие считается государственной религией, и там он становится художником. Нет, не было великих мастеров после Рембрандта. На нем завершилась живопись. А этот тип… Заставил всех думать, будто всякий маляр может стать ор-ригиналом, ж-живописцем. Конец искусства, вот что я вам скажу.

– М-м… Возможно, в чем-то вы и правы… – осторожно заметил Хенсон.

– В чем-то! Я прав во всем! – воскликнул Худелик. – А тот музей… Знаете, после того как его разграбили германцы, там ничего не осталось. Так что его даже и не открывали вновь. Что же касается школы, то она всегда дышала на ладан, а когда фермеры ушли с земли, учеников вообще не осталось. Ее закрыли в сорок девятом, а монахини уехали куда-то в Ист-Индию.

Эсфирь подошла к столу.

– У нас так мало сведений о том времени… Вы не могли бы вспомнить что-нибудь поподробнее насчет музея, особенно про Ван Гога?

Худелик задумался, покусывая свою незажженную трубку.

– Там было фойе с охранником, потом главный зал, где mijnheer и mevrouw[13] Де Грут со своими детьми держали собранную коллекцию. Типа той вазы. Еще какие-то вещи из синагоги, которую испанцы сожгли в период Оранжевых войн… И коридор. Там на стенах висели пейзажи. В основном кто-то из местных художников конца прошлого века… Да мне кажется, никому это даже и не было интересно. Коровы да пастухи… молочницы… туман… Такие, в общем, вещи. Впрочем, кое-что мне нравилось.

– Гостиничный жанр, – пробормотал Хенсон.

Худелик недоуменно поморгал, затем продолжил свой рассказ:

– Да, так я и говорю, коридор. Коридор вел в старую семейную часовню. Круглая такая, с высокими окнами. И на каменном алтаре – картина этого самого лунатика. Будто бы его считают апофеозом всего искусства. Нет, вы представьте! На алтаре! – Старик покачал головой. – Хотя, конечно, ее так проще охранять. Только один вход, он же выход. Пит Дейк просто сидел в часовне и вроде как охранял. Мы еще шутили, что он там сидит как сыч и носа наружу не кажет.

• Предыдущая
• 33/58
• Следующая