Сети Вероники - Берсенева Анна - Страница 12

Когда дед Базыль сам возил рыбу на пинский рынок, то однажды взял с собой Веронику. Поездка с ним понравилась ей не меньше, чем с папой.

Папа водил ее в книжные магазины, которых в Пинске оказалось так много, что Вероника даже запуталась, где какие книги продаются, а потом завел в гимназию, где, он надеялся, ей предстояло учиться. Папа был знаком с директором, и тот разрешил подняться на второй этаж, где занимались девочки, а потом посмотреть зоологический кабинет с макетами животных из папье-маше и чучелами птиц, и кабинет минералогии, для которого коллекция была прислана из Вильно.

В книжных лавках и в гимназии было тихо, торжественно, и восторг смешивался в душе Вероники с робостью. А на рыбном базаре, который тянулся вдоль берега Пины, наоборот, было шумно, потому что, продавая рыбу прямо с лодок, все старались перекричать друг друга, и никакой робости она там не почувствовала, а только любопытство.

В Пинске ждала ее новая взрослая жизнь, ждали перемены, и начаться они должны были совсем скоро.

Бабка Тэкля внесла в хату чугунок, разлила уху по мискам. Вероника увидела, как золотые монетки жира плавают на поверхности ухи, и чуть не заплакала. Ведь всего этого в новой ее жизни не будет! Ни ухи с золотыми монетками, ни челна, вольно летящего по морю Геродота, ни болот с редколесьем, в котором осенними ночами мерцают души русалок… И зачем ей тогда какая-то новая жизнь, зачем самые счастливые перемены, если из-за них она лишится всего этого?

Перемен не боишься, когда не имеешь к ним тяги. Это Алеся знала по собственному опыту. Она была рассудительна, в переменах ради перемен не нуждалась и любой выбор делала разумно. Но при таком ровном отношении к себе и к миру перемены в ее жизни все равно происходили, и резкие перемены, и болезненные.

Однако в нынешней перемене ничего болезненного не было. Алеся просто перевезла свои вещи из Павшинской поймы в Подсосенский переулок, в квартиру Ирины Михайловны. Комнату ей отвели небольшую, но большая была и не нужна, тем более что высокие потолки и так создавали ощущение простора.

Характер у Ирины Михайловны в самом деле оказался не из тяжелых. Алеся без особого труда разобралась, что та равнодушна к еде – каждый день завтракает обезжиренным творогом, и это ей не надоедает, а обед, тоже очень простой, из одного блюда, либо готовит сама, либо его привозит фирма «Домашняя кухня», принадлежащая какому-то знакомому Игоря Павловича. Еще Ирина Михайловна привыкла, чтобы ее вещи находились только на отведенных им местах, в частности, чтобы английская жестяная коробочка с чаем всегда стояла непосредственно возле чайника, а не в кухонном буфете.

Все эти бытовые мелочи легко было запомнить. А ничего более крупного, значительного в жизни Ирины Михайловны уже и не было.

Стоило Алесе подумать о дробных составляющих этой жизни, как сразу же приходило в голову сравнение с жизнью собственной. Все, что она выполняла по работе – принимала больных в отделение, раздавала лекарства, делала назначенные процедуры, – было, наверное, важнее, чем чтение новостей и английских романов или раскладывание пасьянсов, то есть те занятия, которым посвящала свои дни Ирина Михайловна. Конечно, важнее, потому что Алесины действия были необходимы большему числу людей. Но по размеренности и однообразию жизни между ней и Ириной Михайловной обнаруживалось слишком много сходства. Радовать это не могло, поэтому Алеся выбрасывала ненужные мысли из головы, говоря себе: «Жить ей не скучно, и с ней не скучно. Этого достаточно».

С Ириной Михайловной действительно было не скучно. Она не рассказывала житейских историй, но и хорошо – их Алеся как раз не любила, считая неотличимыми от обычных сплетен, только в прошедшем времени, – а говорила лишь о существенных вещах. Как всякий, кто работает с постоянно сменяющими друг друга людьми, Алеся видела немало людей умных. Но те, кого интересовало бы в жизни только существенное, встречались редко. Ирина Михайловна была как раз из таких, и это это привлекало к ней даже больше, чем ее легкий характер.

– Алеся, – спросила она однажды, – легко ли вам было привыкнуть к Москве?

Алеся не считала, что привыкла к Москве, так и ответила Ирине Михайловне.

– А почему? – заинтересовалась та.

Именно интерес был в ее глазах, а не пустое любопытство.

– Жизнь здесь жесткая, – объяснила Алеся. – Гораздо жестче, чем у нас. Да вы и сами знаете.

– Я не то чтобы знаю, но понимаю. А вот как вы это поняли?

Алеся поняла это сразу по приезде в Москву. Она возвращалась вечером с работы, в метро стало плохо какому-то мужчине – сердце прихватило. В час пик вагон был полон, Алеся не сразу протолкалась к нему. И все время, пока проталкивалась, краем глаза видела, что большинство людей смотрят в свои телефоны или просто перед собой, не обращая внимания ни на что, происходящее не с ними.

– У нас бы так не было, – сказала она Ирине Михайловне. – Не то что все такие уж добрые, кто-то и помогать бы не стал, но хоть из любопытства посмотрел бы, в чем дело. А у вас здесь и любопытства в людях меньше в тысячу раз. Я потом одной нашей медсестре про тот случай рассказала, и она мне объяснила: мы в Москве постоянно окружены такой толпой людей, что у нас просто не хватит сил на себя, если будем на посторонних расходоваться.

– Отвратительно, – поморщилась Ирина Михайловна. – Человек выдает свою нравственную ущербность за качество общей жизни. Отвратительно! Надеюсь, вы не поверили этой вашей коллеге?

– Не знаю… – проговорила Алеся. – Отзывчивые люди везде есть, конечно. Но общая жизнь… Она здесь совсем другая. В Москве даже время как-то по-другому идет, – вспомнила она. – Правда-правда! Я, когда только приехала, то и дело на часы поглядывала. Думаешь, час прошел или два, а на самом деле весь день. У нас время медленное, текучее. В Пинске, на Полесье, – уточнила она. – Может, потому что мы на болотах живем.

– Ну уж, на болотах! Я недавно видела передачу про одну американскую даму, которая перед войной по вашему Полесью путешествовала. Оно тогда еще польское было. И современный Пинск тоже показывали. Очаровательный городок. – Старушка улыбнулась. – Чистенький такой, и никаких болот.

– В Пинске-то болот, конечно, нет. – Алеся улыбнулась тоже. – А Багничи на самых болотах стоят. Это деревня, от Пинска недалеко, мой папа оттуда родом. Я однажды туда к бабушке на каникулы приехала, с девчонками за ягодами пошла и потерялась. Точно как в сказке: кустик за кустик, деревце за деревце… Чуть в трясину не затянуло. Хорошо, что пастух услышал, как я кричу.

– Представляю, как ваша бабушка испугалась.

Ирина Михайловна даже поежилась.

– Да, – кивнула Алеся. – За руку меня по болотам водила после этого – учила, как по ним ходить. Говорила, в жизни все может пригодиться. Но мне не пригодилось.

– В Москве, конечно, требуются другие жизненные навыки, – тактично заметила Ирина Михайловна.

– Конечно, – улыбнулась Алеся.

– Впрочем, неизвестно, какие умения понадобятся через несколько лет. Дамы моего возраста обожают цитировать Экклезиаста и Воланда, утверждая, будто люди не меняются. Но это же не так! Люди изменились буквально на глазах, и очень сильно. И даже не в том, что касается новых технологий, а в самых простых вещах.

– В простых – это в каких?

Разговор, который Алеся сначала лишь поддерживала, чтобы не уйти невежливо сразу после того, как измерила Ирине Михайловне на ночь давление, стал вдруг жгуче интересным.

– В изначальных, я бы сказала. В том, например, что значит для человека семья.

– В этом как раз ничего не изменилось, – усмехнулась Алеся.

– Не скажите. В моей молодости жить без мужа было очень трудно, чтобы не сказать невозможно. Даже в Москве. Тяжелый быт, нищенские зарплаты – люди вынуждены были держаться друг за друга хотя бы ради выживания. А сейчас вполне можно прожить одному.

Алеся молчала. Ей не хотелось ни опровергать это, ни подтверждать.