Пушистая Катастрофа - Огинская Купава - Страница 8
- Предыдущая
- 8/13
- Следующая
***
Эдит с блестяшкой – Юстина, волк звал ее Юстина – очень похожи, это несложно было заметить, когда они находились рядом. Темные вьющиеся волосы, темные глаза, даже в том, как они улыбались, было что-то схожее.
Гордо заняв подлокотник розового кресла и следя за этими двумя, я гадала: как сильно Юстина похожа на мать Эдит? Старшая она в семье? Младшая? А главное – что случилось с ее сестрой?
Волк спал, обмякнув в кресле. Эдит послушно улыбалась блестяшке, но не могла оторвать от меня взгляда. Ее распирало от любопытства, возможно, она хотела еще раз посмотреть на «девочку», а вместо этого должна была поддерживать беседу со своей поблекшей тетей. Простить блестяшке отсутствие украшений я не могла.
Чувствовала себя Эдит уже лучше, хотя кашляла страшно.
Блестяшка пробыла с детенышем до самого вечера и выглядела искренне обеспокоенной ее здоровьем. О том, что случилось вчера и как Эдит добиралась домой сквозь ночной город, она тактично не спрашивала, обошлась коротким отчетом, полученным от Хельму. Я слышала, как они шептались, обсуждая возможности детского тела и расстояние от портовых складов до центра города.
Юстина покинула дом после ужина, пообещав заглянуть завтра. Волк вызвался сопроводить ее до дома. Уже внизу, готовясь к отбытию, негромко сообщил кому-то из слуг, что, доставив леди домой, заедет ненадолго на работу, велел проследить, чтобы Эдит легла спать вовремя, и ушел.
Я сидела на подоконнике и из окна следила за тем, как Хельму помог блестяшке забраться в карету, потом забрался сам и почти сразу после этого экипаж тронулся. Цокот копыт по мостовой было хорошо слышно даже сквозь закрытое окно.
– А ты сделаешь еще раз «пуф»? Как тогда? – тихо спросила Эдит, подкравшись ко мне.
– Не было никакого «пуф», – сказала я, оборачиваясь. – И кто разрешил тебе покидать постель?
Девочка насупилась, но в кровать вернулась и только после того, как накрылась одеялом, жалобно спросила:
– Значит, «пуф» не будет?
– Будет, – пообещала я. – Но позже.
Не хотелось бы, чтобы меня застали в детской в моем человеческом виде… Я не обманывалась и прекрасно понимала, что выгляжу в том дурацком теле как последняя преступница.
Эдит измучилась в ожидании нужного момента, когда дом наконец затихнет и все слуги разойдутся – кто-то вернется в свою квартирку, кто-то отправится в комнату в пристройке за домом.
Нужный момент настал ближе к полуночи.
На этот раз я превращалась осторожно, перетекая из одного тела в другое, но, даже несмотря на мою неторопливость, заметить момент превращения детенышу не удалось. Это вызвало тихий разочарованный вздох.
– Видишь – и никакого «пуф», – самодовольно усмехнулась я. Ощущения нового тела пришли с легкой задержкой, и самодовольной пробыла я недолго.
Не больше секунды, а потом, ойкая, едва доползла до кресла и рухнула в него. Ноги горели, спина ныла, и шея была как деревянная. Я уже хотела вернуться обратно, в свой надежный пушистый вид, но восторженный взгляд Эдит заставлял терпеть.
На меня никогда так не смотрели.
– Это… – Она выбралась из кровати и крадучись двинулась ко мне. – Ты оборотень, да?
– Нет. Я нечисть. Знаешь, в чем разница?
Детеныш медленно покачал головой, остановившись в шаге от меня.
– Оборотни рождаются людьми и только потом пробуждают в себе зверя, у нечисти все наоборот. Мы рождаемся животными, и некоторым из нас удается разбудить в себе человека. Сомнительное удовольствие, конечно… – Я осеклась на полуслове, поймав себя на том, что чуть было не начала жаловаться ребенку на сложную жизнь вполне осознающей себя личности, застрявшей в теле животного. Я очень часто жалела о том, что пробудилась, что стала высшей нечистью и понимаю все, что со мной происходит. Особенно сильно жалела, когда порой возвращалась в леса и видела, как живут мои собратья. Их жизнь казалась такой простой… – И если кто-нибудь узнает о том, что я так умею, меня закроют в какой-нибудь лаборатории и разберут на образцы, понимаешь?
Эдит недолго помолчала.
– Это больно?
– Больно, – подтвердила я. – И обидно очень.
– Я никому не расскажу, – пообещала она. – Это наш секрет.
И я ей верила. Но еще я верила, что в случае чего успею сбежать раньше, чем меня поймают, и никто не сможет проверить, являются ли правдой невероятные слова ребенка.
Эдит потянулась потрогать мои волосы, но не решилась, да так и замерла с забавно вытянутой рукой.
– Можно, – разрешила я.
Простая ласка для человеческого тела оказалась настолько неожиданно яркой, что я невольно отпрянула, вжимаясь в спинку кресла.
Девочка тут же отдернула руку и спрятала за спину.
– Прости. Просто… прости. – Я не совсем понимала, вина ли в том, что это тело чувствительнее, чем пушистое, или просто с непривычки, но на коже, там, где до нее дотронулись пальцы детеныша, все еще отчетливо ощущалось это касание. Эдит каждый день гладила меня между ушами, и ничего, кроме слабого удовольствия, я не чувствовала. А сейчас… Почесав голову, я смущенно улыбнулась. – Я тебя напугала?
Эдит неопределенно повела плечами и севшим от восторга голосом прошептала:
– У тебя клыки.
Я тут же перестала улыбаться.
– Совсем как у папы, – добила меня мелкая.
Сравнение хуже придумать она, конечно, не могла…
Меня передергивало от одной мысли о том, что у нас с этим скучным недоволком может быть что-то общее.
– А Марта говорила, что носить короткие волосы неприлично, – добавила Эдит непосредственно.
– Когда это она такое говорила?
– Когда я хотела подстричься. – Она вздохнула. – Вот почему мальчикам можно ходить с короткими волосами, а девочкам нельзя?
– Ну… говорят, длинные волосы вроде как красиво.
Рука непроизвольно потянулась к моим коротким, едва достававшим до плеч. По меркам людей я, наверное, была очень страшненькой… Рыжая, да еще и без косы.
– Но ты же и так красивая, – наивно удивилась Эдит, ощутимо подняв мне настроение. Вкусы у девочки, конечно, были какие-то странные, стоило только вспомнить, как радовалась она тощей ушастой крысе, но мне все равно были приятны ее слова.
– Спасибо, – сказала я смущенно. – А теперь спать, – добавила безжалостно.
И никакие тяжелые вздохи и грустные глаза не могли меня разжалобить.
Убедившись, что детеныш устроился в постели и задремал, я как можно осторожнее, стараясь не разбудить Эдит и одновременно не очень-то нагружать израненные ноги, выбралась в коридор.
Где здесь находится ванная, я знала, как пользоваться благами безбедной жизни, выучила еще в первый день, пока меня мыл Хельму, а детеныш следил, чтобы все было сделано правильно. Тогда я жутко злилась на волка, а позже, поближе познакомившись с последствиями нежности Эдит, осознала, что, если бы тогда безотказный отец пошел на поводу у своей дочери и позволил ей самой меня мыть, я бы просто утонула. Неприятно это было признавать, но, кажется, Хельму меня тогда спас. А я ему в благодарность все руки исцарапала… м-да.
Отмывалась я долго, с удовольствием и под конец чувствовала себя просто неприлично чистой. Желания натягивать на себя грязную одежду, сваленную кучей у двери ванной, у меня не было.
В коридор я выскользнула, ежась от легкого ветерка, морозящего влажную кожу, прокралась по темному коридору, сильно прихрамывая, оставляя влажные – но не кровавые, точно не кровавые – следы на полу, и остановилась перед спальней волка.
Найти ее было несложно. Только от этой двери шел сильный звериный запах, как от волчьего логова.
Инстинкты требовали не дурить и убираться, здравый смысл же требовал противоположного. Найти одежду, которая на меня бы налезла, я могла только в комнате Хельму.
Не спускаться же мне вниз за аптечкой голой. Холодно, и люди почему-то обычно плохо реагируют на обнаженное человеческое тело. Будто у них под одеждой все не так и ничего подобного они раньше в глаза не видели…
Дверь я открывала медленно. Задержала дыхание, когда в нос ударил густой волчий запах. Так и не скажешь, что живущий здесь оборотень – калека и перекидываться не может.
- Предыдущая
- 8/13
- Следующая