Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич - Страница 16

— Не скажи! Можно и головы лишиться — измену великую шьет! Да в скопе с Федором Пущиным, братьями Мухосранами, Иваном Володимирцем и другими лучшими людьми…

— При чем тут Федька да Мухосраны, я с ними даже за одним столом не сиживал!

— Илья Микитич полагает, что Осип сразу двух зайцев решил убить: и тебя заарестовать и от неугодных избавиться… Один владычествовать хочет.

— Я ему заарестую, падле! Зарежу суку! — оскалился Григорий. — Зайди, выпьем…

— Нет-нет, Страстная ить, грех! Дождусь Пасхи! — испуганно замахал руками Давыдов.

— Да ладно, подьяческая душа на нитке висит, будто за тобой грехов нет!

— Не искушай, не буду пить! Илья Микитич с Пущиным просили, коли следствие по тебе начнется, показать, что воевода на лучших людей ложно доносит… На сем его прищучить можно и спровадить из Томска!

— А мне с того какая польза? — воскликнул Григорий и совсем трезвым голосом добавил: — Есть одна думка, как Оську скинуть… Но говорить буду токмо с Ильей Микитичем да с Федором!

— Им с тобой встречаться не след, скажут, что сговорились…

— Втай надобно встретиться!

— Ладно, поговорю с ними… Можно и у меня в доме встретиться мы ж с Ильей Микитичем кумовья… Дам знать тебе, жди!..

В Светлое Христово Воскресенье, апреля во 2-й день 7156 (1648) года, в доме подьячего Захара Давыдова после обедни в Троицком храме собрались за праздничным столом воевода Илья Бунаков, дьяк Патрикеев, Федор Пущин, Григорий Подрез, Иван Володимирец, Василий Ергольский и Михаил Яроцкий.

Кроме прочей снеди по обе стороны от наполненной вином ендовы в оловянных блюдах высились горки крашенных луковой шелухой яиц, притягивали взгляд аппетитные куличи…

Подрез, в нетерпении теребя кончик уса, воскликнул:

— Чего для собрались, всем, чаю, ведомо! Оська на меня завел воровскую челобитную помимо всего войска и хочет извести!..

— Погодь, Григорий, о делах ишо поговорим, а покуда давайте выпьем за Воскресение Бога нашего Исуса Христа. Христос воскресе!

— Воистину воскрес! — ответили разом.

Когда выпили, Федор Пущин обратился к хозяину:

— Захар, верно ли, что в сей челобитной и мое имя стоит?

— Подлинно то! Сам слышал, как воевода велел вписать твое имя, Ергольского да к ним еще десяток лучших войсковых людей:…

— От падла! Меня в измене государю винить! Сам в Сибири без году неделя! Оборотить бы сию измену на него самого!

— Илья Микитич, коли войско меня не оставит, могу послужить для пользы мира! — сказал Подрез, повернувшись к Бунакову.

— Как? — вяло спросил Бунаков.

— Коли кинет воевода меня в тюрьму, объявлю на него измену в великих царственных делах! А изменнику сидеть ли на воеводстве. По воле войска ты можешь стать первым воеводой!..

Бунаков оживился и, вскинув брови, воззрился на Пущина и Яроцкого:

— Федор, Михайло, поддержит войско?

— Ежели что, подымем казаков! Всем Осип крепко насолил, все радехоньки будут, коли государь его уберет.

— За тебя, Илья Микитич, заедино встанем! — поддержал Ерголький. — Загосударился Щербатый вконец!

— Ладно… Слышал, Григорий: войско тебя не оставит! — многозначительно глянул на Подреза Бунаков. — Подождем, может, одумается Осип Иванович, не даст ходу сей челобитной!

— Как же одумается он! — с сомнением покачал головой Иван Володимирец. — Всем миром заедино держаться надобно. А ты, Гришка, меньше дури, и войско тебя поддержит!

Молчавший до этого дьяк Патрикеев сердито сказал:

— Токмо о разговоре нашем никому ни слова! Оська змей изворотливый, прознает, пакость какую враз придумает против мира!

Апреля в 9-й день ко двору Григория Подреза прискакали холопы Щербатого: Вторушка Савельев, Федька Воронин и Савка Григорьев.

— Гришка, воевода тебя кличет в съезжую! — не слезая с коня, крикнул Воронин.

Григорий настороженным прищуром окинул гонцов:

— По какой надобности?

— Не ведаем!

— Ладно, приеду!

— Велено немедля с нами ехать! Воеводы и дьяк ждут!

Вторушка Савельев спрыгнул с коня, подошел к Григорию и громко сказал:

— Мы люди подневольные, нам велено без тебя не быть!

Подойдя вплотную, прошептал:

— Челобитная на тя пришла, на седмице уж вторая… За караул хотят взять, тюремного дворского к съезжей призвали…

Григорий скрипнул зубами и крикнул:

— Щас поедем!

Вбежал в дом, надел лазоревый кафтан, шапку с собольим исподом, сунул за опояску кинжал в ножнах, выбежал во двор, вскочил на неоседланного жеребца и галопом понесся по улице, беспрерывно подгоняя коня голенищами сафьяновых сапог. Гонцы едва поспевали следом.

В подъем на Воскресенскую гору взлетел, не убавляя ходу, проскакал через наполовину уже поднявшийся сруб новой башни проездных ворот, соединившей также наполовину поднятые тарасные стены городьбы и направил коня к съезжей избе, на крыльце которой стояли воеводы Щербатый и Бунаков с дьяком Патрикеевым. За спиной Щербатого дети боярские Васька Былин с Митькой Белкиным шептались…

Григорий резко осадил коня и прокричал, глядя на Щербатого:

— Чего звал?

— Тюрьма по тебе плачет! От всего города на твои воровские дела челобитье! Ступай на тюремный двор своими ногами, либо силком уведут!

— Ах ты, падла, воеводишко драный! По своей воровской челобитной меня в тюрьме сгноить хочешь! За все ответишь, тварь!

Подрез спрыгнул с коня, взбежал на крыльцо, выхватил из ножен кинжал и замахнулся на Щербатого. Тот побледнел и, защищаясь, выставил руки перед собой. В тот же миг справа из-под мышки, как черт из табакерки, выскочил Васька Былин и, будто клещами, перехватил руку с кинжалом, отвел в сторону и ловкой подножкой повалил Григория на крыльцо. Все растерянно взирали на происходящее. Лишь Митька Белкин кинулся на помощь Былину. Вдвоем они отобрали кинжал и завернули руки Григория за спиной.

— Как ты смел на государева воеводу руку поднимать?! — крикнул Былин и ткнул Григория кулаком под ребро. Кривясь от боли, Подрез прорычал:

— Это вор-р-р!

— В тюрьму его! — пришел в себя Щербатый. — Филон, помоги! — приказал он пятидесятнику Климентьеву.

Держа с двух сторон Григория под руки, Былин и Белкин повели его к тюрьме. За ними шли Климентьев и тюремный дворский Татаринов.

— Братцы! — кричал всем встречным на улице Григорий. — По воровской воеводской челобитной страдаю безвинно! Сей вор скоро и вас всех изведет!..

Перед тюремными воротами он неожиданно выдернул правую руку из рук Белкина, присел, выхватил из-за голенища нож с плоской костяной ручкой и ударил им Ваську Былина. Тот успел отпрянуть, но острие ножа цепануло плечо, рассекло камку кафтана и оставило на теле кровавую линию.

Григорий в полупоклоне подался вперед и закрутил перед собой ножом:

— Взяли, воеводские жополизы!

Но тут к нему, выхватив саблю из ножен, подскочил Климентьев и дико заорал:

— Брось нож! В куски изрублю!

Григорий выпрямился, посмотрел с ненавистью на Климентьева и швырнул нож на землю.

— Зря, Филон, не рубанул черта! — держась за плечо, сказал Васька. — Митька, обыщи-ка борзого!

Белкин ощупал кафтан, штаны Григория и нашел за голенищем левого сапога еще один нож.

— Воистину Подрез окаянный! — покачал головой Климентьев.

Его втолкнули в тюремную избу. Григорий, сделав шаг от порога, остановился, ничего не видя после солнечного света. Когда глаза привыкли к сумраку, он увидел перед собой лохматого мужичонку, ощерившегося беззубой ухмылкой. Это был тюремный сиделец Степка Солдат.

— Братцы, у нас новый сиделец! — обратился он радостно к двум мужикам, сидевшим на лавке у проруби оконца, в кое только кошке пролезть.

И Григорию:

— Плати, парень, влазное!

Григорий ударил его снизу по бороде:

— Вот те мое влазное!

Степка отлетел к нарам и закричал: