Одиночка (СИ) - Салах Алайна - Страница 30

Я больше не нервничаю. Я в ужасе. Паника, атаковавшая недавно, в сравнении с этим ничто. Я ведь собираюсь разлиновать две жизни на «до» и «после». Велика вероятность, что человек, стоящий напротив, никогда меня за это не простит.

Как по щелчку, перед глазами плывут воспоминания о самых теплых моментах, что у нас были. Мы сидим в кинотеатре и держимся за руки: между нами ведро попкорна — сладкого, потому что я люблю именно сладкий. Это Дима любит соленый. Мой день рождения. Дима вручает мне охапку роз — штук сто, не меньше. Специально с утра приехал в дом мамы и Олега. Я в пижаме, растрепанная и улыбаюсь как дура. Приятно очень. И мама из-за плеча охает: «Ой-ой, какой большой букет[N8]».

Вдруг снова посещает шальная мысль, что не может у нас так все закончиться. Дима ведь знает меня, знает, что я не плохая. Не такая хорошая, как он, но разве это преступление?

— Даш, говори уже, — не выдерживает он, расцепляя руки. Не может долго играть в закрытость.

Я вдавливаю ступни в пол, вытягиваюсь струной. В голове звучит голос невидимого суфлера: «Я тебе изменила». И следом второй: «Молчи, дура. Это твой груз, вот и тащи его одна».

— Я тебе изменила, — не своим голосом говорю я, замерев взглядом на Димином лице. — Не могу больше это скрывать. Слишком измучилась.

Очень жаль, что Дима не покерист. Да, он не Адиль, которому нет равных в блефе. На его лице шок, боль, неверие, мертвенная бледность — все то, что я так боялась увидеть.

Сердце колотится. Бух-бух-бух. Вибрация от его ударов передается в руки — они мелко дрожат. И что дальше? Что вообще в таких случаях говорят? Просят прощения? Обещают, что ни-ни, больше никогда? Разве это не мелко — говорить «Извини»? Будто ты тарелку разбил или словом обидел ненароком.

— С кем? — звучит растерянное в тишине.

Я сглатываю. С кем? Какая разница? Я изменила. Это главный факт.

— Неважно. Это была ошибка, о которой я очень сильно сожалею. Так измучилась — если бы ты только знал. Жить нормально не могу. Я хотела утаить… Думала, все забуду и тебе знать ни к чему… Потому что это действительно ошибка. Но твои слова о детях стали последней каплей… Не могу тебя обманывать… Ты не заслуживаешь…

Остекленевший взгляд Димы отмирает, начиная метаться по полу. Кажется, первый шок прошел, и теперь Дима пытается сопоставить факты.

— С кем? — уже тверже повторяет он, поднимая глаза на меня.

Краски постепенно возвращаются на его лицо, правда слишком интенсивно, потому что оно багровеет.

— Это на самом деле неважно…

— Блядь, это важно!

От резкого вскрика я невольно зажмуриваюсь. Привычка из детства.

Зрачки Димы угрожающе расширены, голая грудь часто вздымается.

— Это гондон этот, да? Блядь… — Он делает быстрый шаг ко мне, будто желая вытрясти ответ. — Отвечай, это он?

Я мотаю головой. Не для того, чтобы отрицать, а просто… Защитная реакция. Только не трогай меня. Не кричи, пожалуйста. Я не скажу. Это неважно.

Катятся первые слезы.

— Это неважно, — повторяю шепотом.

— Блядь, Даш… — в голосе Димы прорываются отчаянные, почти истеричные ноты. — Не доводи меня, нахуй… Я же все равно узнаю… Ты с бывшим своим трахалась?!

Меня начинает трясти. Это потому, что я кожей чувствую его боль. Он кричит. Дима никогда не кричал.

— Дим, я не хотела делать тебе больно, — всхлипываю я, терзая ногтями предплечья. — Я бы хотела отмотать всё назад, но нет такой возможности…

Он замирает в метре от меня, на несколько секунд прижимает к глазам ладони, потом резко их отрывает. Взгляд покрасневший, сверкает гневом.

— Чего тебе не хватало, а? Слишком хорошо я к тебе относился? Слишком часто на руках носил? Чего. Тебе. Блядь. Не хватало?!

Дима снова кричит, только теперь от его крика не так больно. Потому что он пытается вылить на меня свою злость. Я готова ее принять. Во-первых, заслужила, а во-вторых, злость ранит не так, как страдания.

— Всего хватало. Я считаю, что ты лучший мужчина и мне очень с тобой повезло…

— Поэтому ты мне изменила? — Скривив лицо, Дима выплевывает издевательский смешок. — Надо было, как он, ноги об тебя вытирать? Или я матом недостаточно ругался и окружающих без повода не пиздил? Этого тебе не хватало? Чтобы я вел себя как конченый отморозок?

Я мотаю головой. Не могу ему возражать, да и нет у меня ответов на эти вопросы. Просто я ненормальная и люблю все портить. Такое у меня объяснение.

— А ты еще про ревность мне что-то говорила! — продолжает Дима свое гневное наступление. — Дураком пыталась выставить, про нездоровое чувство собственности заливала…

— Ревновал ты меня всегда, а изменила я тебе недавно, — зачем-то поправляю его.

Слезы свободно катятся по щекам. Обычно я их стираю, чтобы не вызывать у собеседника жалость, но только не сейчас. Диме вряд ли есть до них дело.

— Когда это было?

Он не спрашивает — требует. Краснота почти исчезла с его лица, оставив после себя лишь неровные пятна.

— Несколько недель назад. Разве это важно? Я тебе изменила. Вряд ли имеет значение, когда и с кем.

— Ты сосала ему? — выстреливает следом.

Я чувствую внезапное головокружение и тошноту. Мир вокруг крутится слишком быстро, а сойти и пересидеть где-то нет никакой возможности. Зачем… Зачем все это? Эти вопросы? Разве недостаточно боли? Разве самому не мерзко?

— Дим…

Он за секунду оказывается рядом и ловит мои запястья. Сдавливает раскаленными от гнева пальцами, будто сможет выжать из них ответ. Глаза сверкают отчаянием, дыхание тяжелое, сбившееся.

— Отвечай, я сказал.

Снова мотаю головой. Слезы раскаяния на моем лице сменяются слезами унижения.

— Нет, не сосала. Отпусти, пожалуйста.

Хватка на запястьях слабеет, и я машинально отшатываюсь. К счастью, Дима все еще Дима. Он не может причинять мне боль.

Отвернувшись, он упирается ладонями в стол, громко дышит. И что сейчас делать мне? У меня не было времени спрогнозировать исход этого разговора. Ясно одно: оставаться здесь не имеет смысла. Это квартира Димы. Значит, и уходить из нее мне.

— Я бы хотела все исправить, — шепотом говорю я в отчаянной надежде, что он поверит. И добавляю избитое и совершенно бесполезное в нашей ситуации: — Прости меня, пожалуйста.

Сама не помню, как села в такси и назвала грузному угрюмому мужчине за рулем мамин адрес. Наверное, спас автопилот. Сознание размозжено, душа — вдребезги, тело бьет мелкой дрожью. Вряд ли я рассчитывала, что будет по-другому, но оценить последствия своего поступка в полной мере можно, лишь его совершив.

Мне больно так, что хочется выть. Не за себя, за Диму. Перед глазами стоит его взгляд, горящий отчаянием и гневом, а в ушах эхом отражается крик. Чего тебе не хватало? Да я и сама не знаю, что за дура такая. Чего не жилось спокойно? Ведь правда же, он меня на руках носил. Прожили бы вместе еще немного, потом Дима сделал бы предложение. Свадьба, медовый месяц, дети — всё как у всех. Пусть это Адиль ко мне в туалет вломился, но я первой танцевала для него. Да, именно для него, сколько бы ни убеждала себя в обратном.

Слезы катятся сами собой, по инерции, грудь раз за разом сдавливает ледяными тисками. От этой боли не спрятаться. И самое ужасное — она со мной надолго. Потому что не получается не думать о том, как там Дима. Оторвал ли от стола ладони, пришло ли его дыхание в норму, и что он собирается делать дальше. Я бы очень хотела быть той, кто сможет его утешить, но увы — я именно та, кто причинил ему самую сильную боль.

— Спасибо большое, — глухо бормочу, когда такси останавливается возле знакомых ворот.

Выходить из машины получается медленно: сумка весит тонну, ноги — и того тяжелее.

Может, стоило поехать к себе в квартиру и побыть одной? Так было бы честнее. Дима сейчас совсем один, а я, как всегда, бегу за успокоением к маме.

Любимая, бедная моя мама. Она поддерживала меня, когда уехал Адиль, хотя всегда была против наших отношений, и это на ее коленях я мечтаю всплакнуть сейчас, хотя она предупреждала о последствиях признания в измене. Я бы хотела, чтобы у Димы тоже был такой человек. Но станет ли он делиться этим с кем-то?