Одиночка (СИ) - Салах Алайна - Страница 41

— Да, да, хорошо, — Ксюша выбрасывает за окно окурок и оборачивается назад, туда, где лежат сумки с моими вещами. — Ты их возьмешь или?

— Можно потом?

Спустя минут пять я лежу в кровати: в квартире, в которой долго и планомерно делала ремонт, и в которой прожила меньше, чем он длился, из-за переезда к Диме. В спальне все еще витает запах пало санто, который я зажигала по вечерам для лучшего сна, но сегодня он никак не способствует засыпанию. Я по-прежнему чувствую себя измотанной, но провалиться в небытие не получается. Сколько меня еще будут догонять последствия одной ошибки? Неделю? Месяц? Несколько лет? Всю оставшуюся жизнь?

Первый раз я очнулась около семи утра. Открыв глаза, разглядываю знакомую статуэтку на тумбочке и, воспроизведя в памяти события минувшей ночи, зарываюсь лицом в подушку. Нет, нет, нет. Я еще не готова. Пожалуйста, нет. Мне нужно еще поспать.

Во-второй раз просыпаюсь через пару часов с теми же ощущениями. Я не хочу вставать — ведь бодрствование означает новый прилив воспоминаний и череду невеселых мыслей, в которым я не готова. Чувствую себя еще более уставшей, чем когда покидала Ксюшину машину.

Третье пробуждение случается в два часа дня. Ничего не поменялось. Я не испытываю ни желания сходить в туалет, ни голода, ни потребности с кем-либо говорить. В старом телефоне, поставленном на беззвучный, находится с десяток пропущенных вызовов: два от Ксюши, три от мамы, еще пара от коллег, и один — от Робсона. Я зачем-то настроила переадресацию.

Запихав его под подушку, я отворачиваюсь к стене. Не хочу. Они будут о чем-то спрашивать, а я не хочу отвечать. Даже двигать конечностями не хочу. Чувствую себя куском мяса, которому суждено протухнуть.

Через час мне все же приходится пойти на кухню, чтобы выпить воды. Мой внешний вид полностью отражает душевное состояние — лицо помятое, с следами вчерашнего макияжа, волосы всколочены. Да и плевать. На моем примере можно разбирать случай клинической депрессии.

Еще через час я заставляю себя умыться, после чего несколько минут бездумно таращусь в окно. Наверное, стоит прогуляться, чтобы проветрить мозги, но мысль о необходимость ходить по улицам и встречать людей вызывает во мне почти отвращение.

И тогда я решаю сделать то, что часто делала раньше, но от чего благополучно отказалась в силу возраста. Выйти на крышу. В этом доме доступ к ней открыт: в конце года там планируют сделать детскую площадку.

Не знаю, почему меня всегда тянуло туда, где повыше. Может быть из-за ощущения риска. Чего еще ожидать от той, кто едва не разбив голову, снова полез на горку? Я чувствую себя полумертвой и мне необходим глоток адреналина, чтобы не умереть окончательно.

На открытом воздухе лютует ветер, и приходится застегнуть капюшон. Двенадцать этажей. Под моими ногами половина города.

Приблизившись к краю, я смотрю вниз. Высоко. Если ненароком отступиться — то живого места не останется. В животе уже вовсю щекочет адреналиновое покалывание, но легче все равно не становится. Серо и пусто, словно в моих венах циркулирует не кровь, а холодная вода.

Кажется, ночной инцидент стал итоговым гвоздем в крышку моей выдержки. Чувство вины, вчерашний шок, долгие душевные метания и невозможность получить желаемое сделали свое дело. Я сломалась. О суицуиде конечно не помышляю — еще чего. Я люблю свою работу, у меня есть мама, Ксюша и Робсон. Все это временно: когда-нибудь да починюсь. Просто сейчас так плохо, что выть хочется.

Звонок, раздавшийся в кармане куртки, заставляет меня оторвать взгляд от россыпи золотых огоньков, и не глядя в экран, приложить телефон к уху.

— Слушаю.

— Ну и голос у тебя, сестренка, — чересчур бодро грохочет Роберт. — А ну-ка скажи, где ты и почему не отвечаешь на звонки.

Волнуется. Наверное, Ксюша ему позвонила. Повезло мне с друзьями.

— Я на крыше, — отвечаю я, уставившись в назревающий помесяц. Конец ноября. Рано темнеет. — Считаю звезды.

— Ты же там всякой херни не надумала? — настороженно осведомляется он.

Издав истеричный смешок, я прижимаю ладонь ко рту. Почему-то текут слезы.

— Я конечно редкая идиотка, но не до такой степени. Просто тут красиво.

— Слушай, а давай-ка я к тебе сейчас приеду…

— Не надо. — Вытерев рукавом слезы, я повторяю уже тверже. — Правда не надо. Не хочу никого видеть.

Повисает пауза.

— Ну может хочешь просто поговорить?

— Мне кажется, я какая-то ненормальная, Роберт, — шепотом признаюсь я. — И не умею быть счастливой. Я все порчу. Дима был нормальным парнем, а я и его умудрилась довести. Никак не могу поймать баланс, понимаешь? Постоянно чего-то не хватает… Душа мечется. Мне не доставляет удовольствие то, к чему все стремятся…

— Даш, погоди секунду. Сейчас перезвоню.

Роберт отключается, но прежде чем я успеваю пожалеть о своей слабовольной вспышке откровения, перезванивает снова.

— Слушай, Дашунь, ты чего-то загналась. Нормальная ты. Я же тебя всю жизнь знаю. Ты конечно девочка с норовом, ну а что тут такого? Просто тебе партнер соответствующий нужен. Которого ты нагнуть не сможешь. А так все мечутся. Анька порой такую дичь несет, что я диву даюсь. Сегодня на курсы по вождению хочет, на следующий день на какого-нибудь эколога подпишется, и начинает топить за то, что все обязаны на велосипедах ездить и не есть мяса.

— Это другое, — возражаю я, больше не пытаясь стирать катящиеся слезы. — У меня не мозги мечутся, а душа. Я все пытаюсь найти свое, но не получается… Будто этот мир под такую как я не приспособлен.

— Ой, ну и любите же вы, женщины, усложнять. Чуть что не по-вашему, так сразу мир не такой, я не такая. Все с тобой нормально. Ты девочка умная, красивая, с парнями до этого дня у тебя проблем не замечал… Относись к себе попроще.

Я почти готова улыбнуться. Забота греет гораздо эффективнее адреналина.

Хочу его поблагодарить за неравнодушие, но шум, раздавшийся позади, меня отвлекает. Вздрогнув, я оборачиваюсь и замираю. И даже ладонь, сжимающая телефон, становится влажной.

Уж слишком приближающаяся фигура в бейсболке напоминает Адиля.

Я быстро смахиваю с лица с слезы и отступаю назад, защищаясь от внезапного вторжение в свой адреналиновый вытрезвитель.

— Чего замолчала? — откуда-то издалека доносится голос Роберта. — Гостя встретила?

— Это ты ему сказал, да? — шепчу я, глядя как расстояние между мной и Адилем сокращается.

Ответ мне и без того известен, поэтому я сразу же отключаюсь. Внутри со скоростью пули проносятся эмоции и мысли. Много, очень много мыслей и эмоций. В один момент я испытываю невероятное раздражение оттого, что Роберт вот так запросто разрешил Адилю стать свидетелем моего морального слома, в другой — неверие того, что он действительно находится здесь, в следующий — радость, какую, должно быть, чувствовала Златовласка, услышавшая под окнами башни лошадиный топот.

— Что ты здесь делаешь?

Не знаю, почему в моем голосе, еще недавно дрожавшем от отчаяния, теперь отчетливо читается вызов. Наверное, потому что я не хочу его жалости. Я ведь всегда так стремилась занять достойное место в этом нормальном мире, а в итоге стою зареванная на крыше в тех же пижамных штанах, в которых меньше суток назад бывший парень вышвырнул меня за дверь.

— Молодость решил вспомнить, — то ли в шутку, то ли всерьез отвечает Адиль, остановившись в паре метров от меня.

— Я ведь сказала Робсону, что никого не хочу видеть.

Господи, какая же я жалкая. Пытаюсь строить из себя амазонку, а развернись он сейчас и уйди — завою от отчаяния.

— С чего ты взяла, что это был он?

— Потому что больше не кому. Ксюша бы тебе не позвонила.

— А кому бы позвонила? Зае твоему?

Последнюю фразу он выплевывает почти с отвращением, отчего в груди точечно колет. Адиль ведь не знает? Даже если Ксюша и рассказала Робсону о ночном инциденте, он бы не стал говорить всем подряд. Не в его стиле.