Одиночка (СИ) - Салах Алайна - Страница 53

— Ты в этом собралась уезжать? — Адиль кивает на мои домашние штаны.

Уникальный он человек. Делает вид, что не понимает или притворяется?

— Ты об этом поднялся поговорить? А я рассчитывала, что ты не отвечал, так как разбил еще один телефон. Кстати, как ты его разбил? О Димину голову?

Я пристально слежу за его лицом, но ни вижу в нем ничего из того, что ищу. Ни раскаяния, ни смятения.

— Зая жаловаться звонил? — мрачно усмехается Адиль, сбрасывая с ног кроссовки.

Я крепко стискиваю себя руками. Это по его мнению смешно? Избить человека, к которому я просила не приближаться, ничего не сказать и сейчас вести себя так, будто поступил правильно?

— Не звонил, а приезжал, — мой голос звенит едва сдерживаемым возмущением. — И не жаловаться, а извиниться. Дима, кстати, про тебя и слова не сказал. Много ума не нужно, чтобы понять, чьих это рук дело. Среди моих знакомых все давно перестали махать кулаками.

Адиль молчит, чем злит еще больше. Просто стоит и сверлит меня глазами, будто ждет, когда я уже наконец выговорюсь и замолчу. А я не хочу выговариваться одна. Мне нужен диалог. Я ведь его по-человечески просила… Разве я не заслужила получить хотя бы пару фраз в ответ?

— Почему ты не брал мою трубку? — вылетает меня жалобно. — Я звонила и писала тебе.

— Я работал. Телефон стоял на беззвучном.

— До обеда?! Я раз десять тебе набрала!

— Я работал до четырех утра. Потом увидел, но не стал тебе перезванивать. Проснулся недавно.

Зажмурившись, я отворачиваюсь. Тело трясет мелкой дрожью. Да, звучит понятно. Работал, не увидел, уснул. Но вчера мне было важно, чтобы Адиль ответил! Мы ведь только делаем первые шаги друг к другу… Если он хотя бы додумался разок взглянуть на телефон и перезвонил, мне бы не пришлось часами разглядывать потолок, борясь с бессонницей и желанием разреветься, и сегодня утром я бы не ощущала себя так, будто против меня одной ополчился весь мир.

— Я не могу на тебя положиться, — сиплю я, продолжая стоять к нему спиной. — Я попросила тебя не ехать к Диме, но ты все равно поехал… Думаю, в ту же ночь. Выходит, мои слова для тебя пустой звук. Ты даже понятия не имеешь, как мне сейчас сложно…

Смолкнув, я запрокидываю голову вверх, чтобы помочь слезам закатиться обратно. Сложно, потому что спустя семь лет ничего не меняется. Все против нас, а я по-прежнему ни в чем не уверена.

— Ты же знаешь меня. Ни хера я бы это так не оставил.

Я поворачиваюсь. Черт с ним, со слезами. Пусть видит.

— Адиль, с возрастом люди меняются. Нам уже не по двадцать… У Димы сотрясение мозга… А если бы он упал неудачно и проломил себе череп? Мне остаток жизни нужно было тебе передачки носить?

Он молчит. Снова молчит. Мое худшее наказание.

— Ты не берешь мои трубки, и ты ни разу не пригласил меня в свою квартиру. Мы встречаемся только у меня. Почему? Потому что она съемная или потому что тогда тебе страшно по-настоящему впустить меня в свою жизнь? Отношения — это ведь не то, что можно поставить на паузу, когда угодно… Что я для тебя? Готов ли ты со мной считаться?

— Чего ты плачешь, а? — Адиль делает шаг ко мне. — Я дождался сиделку и сразу приехал.

Я отшатываюсь назад. Потому что он не отвечает на мои вопросы, а пытается банально сменить тему.

— Может быть, если бы ты не уехал семь лет назад, это оправдание бы подошло. Да, ты считаешь, что тогда я была сама во всем виновата и сейчас сильно напрягаться не стоит… Но я думаю по-другому.

Все эмоции от событий последних суток концентрируются в грудной клетке и с ревом взмывают к вискам. Лицо Димы, покрытое синяками и ссадинами, молчащий телефон Адиля, воображаемые сцены секса со стриптизершей и этот чертов завтрак, где мне фактически прилепили на лоб диагноз поломанной мазохистки. И Адиль действительно ни разу не предложил поехать к нему.

— Скажи, ты хоть раз в жизни извинялся? Или всегда во всем считаешь себя правым? Семь лет я пыталась тебя отпустить, полгода на успокоительных провела… А в итоге чувствую себя виноватой… А ты даже ни слова в свое оправдание не сказал. Какими бы не были причины уехать — ты сделал мне больно… Если я гребаный космос, неужели так сложно относится ко мне бережнее?

Молчит. Дергает челюстью, хмурится и продолжает молчать… Невыносимо… Это правда невыносимо… Два гребанных блядских слова. Даша, прости. И я прощу. Я ему все готова прощать.

— Уходи, — хриплю я, прижимая пальцы к мокрому веку. — Серьезно, уйди. Не хочу тебя видеть.

В течение нескольких секунд Адиль сверлит меня взглядом. Я этого не вижу, а чувствую, потому как смотрю себе под ноги. Слышится шорох надеваемой обуви. Истеричный спазм подступает к горлу. Ему проще уйти, чем меня успокоить. Я не понимаю… Не понимаю. Как так? Хлопок двери.

Я стою на месте минуту, не меньше. Может быть, потому что не могу пошевелиться, или потому, что наивно жду его возвращения. С букетом цветов вместо слов. Сейчас мне бы и этот банальный ход подошел.

Адиль конечно не приходит. Но есть и хорошая новость: за семь лет я все-таки немного выросла. Раньше бы выскочила за ним в подъезд или хотя бы разбила одну тарелку.

Навык, приобретенный в прошлом, сегодня мне помогает. Как бы паршиво не было на душе и как одиноко, можно и нужно продолжать жить. Загрузить тарелки в посудомойку, приготовить бутерброды, чтобы взять их с собой на смену, улыбаться коллегам и суметь концентрироваться на картах пациентов, несмотря на стойкое желание свернуться калачиком и пялиться в одну точку.

После смены наутро еду к отцу, у которого сегодня должен быть выходной. И совсем не потому что горю желанием его увидеть — наши встречи уже давно не доставляют никакого удовольствия, — а потому что не хочу оставаться одна.

У него все без изменений. Черный чай, принесенный мной пирог, неловкий обмен вопросами. Не всегда компания лучше одиночества. Эта неуютная кухня и бледная тень человека, которого я когда-то боготворила, только усиливают серость в душе.

— Пап, почему ты меня не долюбил, а? — шепотом спрашиваю я, сминая разбухший пакетик заварки.

Поднимаю глаза. Отец на меня не смотрит, а напряженно разглядывает свои пальцы.

— Ты не только своей любви мне не додал, но еще и отнял часть маминой. Пока она тебя вылечить пыталась, я осталась совершенно одна. И теперь всю жизнь пытаюсь добрать эту чертову любовь. Себя извожу и других. Это мучительно.

Ухожу я еще более разбитой, чем была. Отец конечно ничего мне не ответил — так же как и Адиль.

Телефон продолжает молчать. Причины, по которым мы с ним поругались, стираются, уступая место отчаянному ожиданию. Со мной все очень просто, даже если на первый взгляд так не кажется. Адилю достаточно дать понять, что ему тоже плохо без меня. Я моментально растаю. В ту же минуту.

Теперь домой мне не просто не хочется: даже мысль о возвращении в пустую квартиру вызывает панику. Поэтому я как и всегда выбираю поехать в место, где мне рады всегда — к Олегу и маме.

Мама встречает меня с маской на лице и в махровом халате — она только что вышла из бани. Как всегда в отличном настроении, будто проводит ночи в капсуле счастья. Порой мне кажется, что этот дом и есть ее индивидуальный райский уголок, который тщательно охраняется от любых негативных посягательств извне. Не даром же мама так резко реагирует на любое заявление об отце — будто оно несет угрозу.

Но это я скорее всего от зависти — потому что самой не получается познать дзен. Олег ведь не идеальный, но я ни разу не видела, чтобы мама с ним ругалась или критиковала. Для меня же замечания — проявления неравнодушия и заботы.

— Так, а сегодня ты какая-то потерянная, — выдает свое наблюдение мама, пока мы вместе пьем чай.

— Я останусь у вас сегодня, ладно? — невпопад отвечаю я, заставляя себя положить в тарелку пирожок. Аппетит напрочь меня покинул, а значит питаться снова придется по памяти.

— Конечно, чего ты спрашиваешь. Даш, случилось что-то? С Димой виделись?