Изгнанник. Арка 3. Том 2 (СИ) - Янтарный Дмитрий - Страница 49

Глава 10. К возрождению.

Так и начала налаживаться жизнь в Руархе. Ещё две недели Джул за мной присматривал, неприкрыто вздыхая от того, что я потерял свою магию, и оттого выздоравливал особенно медленно. Так что Пино с инвалидной коляской оказался отнюдь не преувеличением: как оказалось, мной овладела такая слабость, что на ногах я мог держаться, самое большее, десять минут, после чего без сил падал там же, где и стоял.

К счастью, скучать мне действительно не давали. Пино действительно каждое утро приходил за мной, кормил, после чего на коляске увозил в новый кабинет, где уже пытались организовать порядок ученики Йегероса. Я передал Аламейко последнюю просьбу его подопечного, и он воспринял её со всей серьёзностью. Его учениками оказались генрано, шинрано и янрано. Причём их характеры проявлялись совершенно неожиданно. Генрано была свойственна мечтательность и большие планы, янрано был озабочен контролем и соблюдением порядка, а шинрано рьяно интересовался экономикой и материальным обеспечением.

— Вам бы сюда ещё вимрано, — сказал я в один из таких дней, — чтобы каждая раса имела представительство в органах власти, и чтобы всегда была возможность заявить о себе.

— Дэмиен, — рассмеялся тогда Анаму, — после всех тех вещей, которые остальные творили с мудрецами вимрано, эта раса уйдёт от остальных прочь при первой же возможности. Когда вода вернётся в мир в достаточной степени, чтобы наполнились реки и озёра, вимрано уйдут, возможно, что навсегда. Да многие и уже ушли навсегда, и я не могу их винить: уж лучше жить возле грязной лужи, чем рядом со своими палачами, которые усиленно делают вид, что ничего не было. Арсини, Маури и Адресто вернулись в Кастильву на время. И только ради тебя.

— Не могу сказать, что одобряю подобное, — я покачал головой, — если ты не представлен в органах власти — значит, у тебя нет своих интересов, только государственные. В будущем это аукнется множеством конфликтов, когда власть будет искренне недоумевать, почему вимрано не желают того же, чего желает она. Но это их выбор.

— Знаешь, — Анаму, на удивление внимательно меня выслушавший, довольно хмыкнул, — я передам эти слова, кому надо. И вполне возможно, что кое-кого они даже убедят.

Вообще в этом была своя странная ирония. Что бы я ни говорил, какие бы вещи ни пояснял — меня всегда слушали очень внимательно, а Аламейко, дай ему волю — и вовсе ходил бы за мной круглые сутки с блокнотом и карандашом. Наверное, блокнотов в этом мире изобрести ещё не успели. Или не смогли, ведь производство бумаги тоже требует большое количество воды. И это разительно отличалось от того времени, когда я только попал в Руарх: всех интересовала только вода, которую я был в состоянии дать, и всем было совершенно неплевать, что я думаю и чувствую. Ну, разве что Йегероса это немного интересовало, и то только в той степени, чтобы это не конфликтовало с необходимостью постоянно снабжать город водой.

Впрочем, и моё текущее высказывание своих соображений тоже в какой-то мере вызывало конфликты. Наиболее ярко это проявилось во время суда над Гимлавом и Лексабом. Обоих привели в здание, где проводился суд, связанными, с заткнутыми ртами. Оба они были грязные, страшно измученные и с полностью потухшими глазами. При этом и от повязки на глазу Лексаба, и от перевязи на руке Гимлава шли отчётливые следы гноя, что явно говорило о том, что медицинской помощи они тоже никакой не получали. Разумеется, оба они были в антимагических ошейниках, которые тоже доставляли им своё количество неудобств. Их подвели к трибуне, за которой расположились трое судей. Первые двое, разумеется, были Аламейко и Анаму. Третьим должен был быть Викай, но он вовремя взял самоотвод, смывшись в Корроско, чтобы сложить с себя полномочия градоправителя и, наконец, получить возможность воссоединиться со своей женщиной. И это было очень мудро с его стороны, так как он был вполне близок к тому, что разделить судьбу Лексаба и Гимлава. В итоге третьим судьёй стал Маури, который слишком охотно взял на себя эту роль, и который сейчас с мстительным наслаждением разглядывал измученных правителей, которые стояли перед судьями на коленях.

Аламейко при этом проявил свои блестящие способности руководителя, согнав за это заседание нужную массовку, которая свистела, кричала и оплёвывала несчастных Гимлава и Лексаба. Мне это показалось отвратительно несправедливым, но я пока смолчал. До поры, до времени.

— Итак, судебное заседание объявляется открытым, — провозгласил Аламейко, — советник Дэмиен, вы согласны?

— Боюсь, уважаемый Аламейко, если заседание будет проходить в таком виде, и подсудимые будут стоять с заткнутыми ртами, даже не имея возможности оправдаться, то это заседание произвола, а не суда.

— А какое к ним ещё ожидается отношение? — искренне удивился Анаму, — они — государственные преступники, которые все последние годы пожирали остатки ресурсов нашего мира. После всего случившегося они больше не имеют права голоса в наших глазах.

— Тогда для чего всё это нужно? — спросил я, — зачем было мучить их, отказывая и в гигиене, и в медицинской помощи? Вы что, не видели, что они оба покалечены?

— Всё это было часть их наказания, — ответил Анаму, — подавляющая часть обычного населения городов могла позволить себе мыться 1–2 раза в аквоту. Эти же господа, будь уверен, никогда не отказывали себе в регулярной гигиене. Так что им очень даже нелишним было почувствовать на своей шкуре, как всё это время жили простые граждане.

Мне очень много было что на это сказать. Хотя бы то, что держать пленников в таких условиях без медицинской помощи — это уже самые настоящие пытки. Ни Гимлав, ни Лексаб до такого не опускались. Даже когда я их лично сделал калеками — даже в этом случае дальше голода дело не пошло.

Но приходилось сдерживаться. Такое было вполне ожидаемо. Но я знал, что при должном поведении всё это можно значительно смягчить. И магия воды, которой у меня уже не было, мне бы никак не помогла. А вот умение правильно и убедительно доносить свои мысли — поможет.

— В любом случае, мы должны дать им хотя бы возможность объясниться, — сказал я, — иначе это уже будет самым настоящим произволом.

— Ладно, — Аламейко взмахнул руками, — мы же забыли, Дэмиен, ты же у нас из развитого и цивилизованного мира. Наверное, и суды у вас продвинутые. Что ж, покажи нам, как это должно быть.

— Развяжите их, — я обратился к охранникам, — и посадите за этот стол. И приведите Джула, пусть он хотя бы обработает их раны. Потому что если вы заставляете кого-то испытывать боль — значит, вы его пытаете. А пытки ни в каком виде неприемлемы!

Стражи, получив отмашку от Аламейко и Анаму, которые всё больше веселились (а вот Маури, в противовес им, всё больше надувался от злости), исполнили мои приказы. Около пяти минут им потребовалось, чтобы привести Джула, и ещё десять минут он дезинфецировал им раны. И когда он ушёл, Гимлав сказал…

— Спасибо, конечно, Дэмиен, но всё это бесполезно. Ты и сам понимаешь, для чего всё это делается. Когда правители проигрывают борьбу за власть, то их показательное избиение — это всегда главное развлечение новых властей.

— Ну, Дэмиен, — участливо поинтересовался Анаму, — что ещё нужно сделать?

— Им нужен защитник, — ответил я, — они сами сейчас настолько измучены, что готовы даже на смерть, чтобы это только всё кончилось, и не в состоянии сами себя защищать. Поэтому для этих целей нужен посторонний.

— Очень хорошо, — Аламейко обвёл взглядом зал, — есть ли среди уважаемых господ кто-то, кто будет готов защищать права обвиняемых? Ну, вот видишь, — сказал он мне с улыбкой десять секунд спустя, — никто не хочет. Понятия не имею, почему.

— Ничего страшного, — с такой же улыбкой ответил я, благоразумно придерживая слова о том, что допущенная сюда массовка была допущена с одной единственной целью, — я выступлю их защитником.