Собственность Шерхана (СИ) - Магдеева Гузель - Страница 29

Казалось, с нашей прошлой встречи вечность прошла.

Она такая красивая, Белоснежка моя. Рот слегка приоткрыла, волосы короткие за ухо заправила.

— Привет, — первой поздоровалась, и я ответил эхом:

— Привет.

Мы молчали, разглядывая друг друга. Я — с жадностью. Скучал по ней сильно, но ещё сильнее по дочке. Неожиданно, но мысли были заняты ею постоянно. И если Лиза здесь, то где моя дочь? Их выписали? Она вообще жива?!

На мгновение от собственных мыслей холодок по позвоночнику пробежался. Нет, глупости, моя дочь сильная, в меня.

— Как Иман? — спросил, — с кем она?

— Хорошо, — Белоснежка отвернулась, глядя на стену, — она в больнице ещё. Меня выписали без нее. С ней все хорошо, я езжу каждый день, несколько раз, молоко привожу…

Когда Лиза говорила о дочке, даже тон голоса менялся. Теплел. Совсем другой становился.

Она замолчала, будто не зная, что говорить дальше.

— Спасибо за помощь, — поблагодарить ее стоило. А ещё спросить то, о чем со встречи с адвокатом думал, — но как ты смогла это сделать? Адвоката найти, оплатить?

И вот тут мне показалось, что она смутилась окончательно, даже щеки порозовели. А мне это ох как не понравилось. Что-то не то было, чуйка шептала, ее ответ мне не по душе придется. Так и вышло.

— Мне Чабашев помогает.

— Ну, пиздец!

Сука, вот этого услышать я не ожидал. Стоило только ментам поймать меня, как сразу же всплыл этот козел. Каким боком он вообще к делу примазан оказался, я не пойму?

У Лизы и денег ведь нет! Да и были бы — не нужны мне Вяземских, в гробу я такую помощь видел.

Только чем тогда она с ним расплачивается? В глазах потемнело,

от злости все внутри клокотало. Я кулаки сжал, думал, ебну счас в стену, чтобы легче стало, но из последних сил сдержался.

— И какая же цена у твоей помощи? Переспать с ним? — поинтересовался ядовито. А самому пиздец как обидно. И картины гнусные перед глазами, как тварь эта мою девчонку лапает. Она ведь не просто моя — она мать моей дочери. А эта сволочь… Выйду — самолично урою его.

— А ты думаешь, я только на это гожусь? — Лиза уперла руки в бока, даже голос повысила. Ну, охренеть.

— Ничего я не думаю, — оборвал, — что ты ему пообещала? Что пока я тут, вы там трахаться будете на свободе?

— Дурак, — заорала она, — какой же ты придурок, Имран!

И ко мне подлетела, то ли толкнуть собиралась, то ли ударить. Я ее за запястья схватил, сжал сильно. У самого пылает все от гнева, дышу тяжело, и она так же.

Вдохнул полные лёгкие, и затопило меня. Запахом ее. Знакомым. Близостью этой нечаянной. Прижал к себе Лизу поближе, и поцеловал. Губы у нее сладкие, нежные, только в поцелуе моем нежности ни на грамм. Он весь горечью пропитан и болью. И целовались мы так же — до боли, до вкуса крови на губах.

Я руками по ее телу жадно шарил, грудь сжимал, неожиданно потяжелевшую, плотную. Моя она была, моя только и ничья больше, и пусть этот Чабаш нахуй катится, ему не светит ничего.

Лиза в юбке была, я подол задрал, сминая все сопротивление, кожа мягкая, гладкая. До трусиков легко добрался, дёрнул их, пытаясь вниз стащить, но она засопротивлялась, поймала за ладони, не давая сдвинуться.

Я отстранился, заглядывая ей в глаза. Неужели — противно после Давида? Неужели, правда? Но взгляд ее затуманенных от желания глаз был честным и чистым.

— Нельзя мне, — покачала она головой, не отпуская рук, — я же родила только… не могу ещё.

Черт, об этом я и вовсе не думал. Хотел ее, мочи нет, член стоял колом, натягивая ткань спортивных штанов.

И от желания сводило все, да ещё и Белоснежка одним только видом своим дурманила. Губы от поцелуя моего жёсткого распухли, я пальцем скользнул по ним. А она взяла и обхватила его губами. Да так, что я застонал непроизвольно. Эмоции острые было, зашкаливали — мы с ней вдвоем, в СИЗО, и неизвестно, выйду я отсюда или нет, и увидимся мы ещё с ней, и когда.

Я на плечи ей надавил, заставляя опуститься. Белоснежка глаза распахнула, огромные-огромные, голубые, невинные. Но подчинилась. Опустилась передо мной на колени, я дёрнул резинку штанов, высвобождая член.

Он пульсировал почти болезненно, на головке набралась капля смазки. Я обхватил ствол поудобнее, притянул Белоснежку свою поближе и провел по ее губам, оставляя влажный след. Она не отстранилась, только сказала доверительно:

— Я никогда… ни разу.

Я знал. Но после этой фразы последние тормоза сорвало. Лиза рот открыла, и я медленно вошёл в него, подрагивая от запредельных эмоций. Ее язычок, горячий, влажный, скользнул по головке. Я подался вперёд, а Белоснежка от неожиданности дернулась, подавилась. На глазах выступили слезы, я их пальцем стёр. Думал, остановится, но она упрямая, продолжила дальше.

— Зубы спрячь, — шепнул, закрывая глаза.

Она старалась. Очень. Что Белоснежка в этом деле неопытная, было заметно, но она старалась со всей страстью, с которой только могла. Я руку ее нащупал, показал как обхватить, и накрыл своей ладонью, показывая, как надо двигаться. Она послушно повторяла.

— Вот так, моя хорошая, вот так.

Разрядка до болезненного быстрая, я за затылок ее придержал и кончил прямо в рот. Бурно, сильно так, что она невольно отодвинуться попыталась, но я не дал. Не хотел обламывать весь кайф.

А потом помог ей подняться. Она губы украдкой вытирает, словно стыдясь всего того, что только что между нами было, дурочка. Я ее за подбородок взял аккуратно, лицом к себе развернул.

Никогда баб после минета не целовал. Не то, чтобы западло, но не тянуло, противно, что ли, было.

Только Лиза не все те другие бабы, что раньше были, она чище, даже когда рот ее перепачкан моей спермой и ее слюной.

И я ее притянул ещё ближе, сминая в медвежьих объятий и губ Белоснежкиных коснулся. Она напрягалась на мгновение, но потом расслабилась.

— Вот так лучше, — шепнул ей, а потом уже спокойнее добавил, — а теперь можешь рассказывать, что вы там с Чабашем затеяли.

Лиза

Анвар меня до дома отвёз, всю дорогу сердито пыхтел и на меня смотрел, как на врага народа, словно я не из ресторана вышла, а из публичного дома. Я думаю — ну и ладно. У меня грудь полна молока, надо сцеживаться и лететь в больницу, буду я еще про всяких упрямых переростков думать. Не до того.

Но утром вернулся. Постучал, пошла открывать, а у него в руках переноска, оттуда дурниной кричит испуганная Снежинка. У меня в носу защипало, засвербило, так по ней соскучилась. Переноску забрала, на пол поставила, открыла. Снежинка выбежала сама, потом давай котёнка волочь. А за то время, что я его не видела, он значительно изменился. Немного опушился, глаза открылись, жопка толстая, тяжёлая — все маминого молоко только его. Снежинка его поднять не может, но в панике пытается спрятать свое оставшееся дитя, унести отсюда подальше.

— Вот же заполошная мамаша, — рассмеялась я. — Это же я, Лиза, не узнаешь? Я теперь никуда не денусь, спокойно будем жить.

Снежинка мой голос узнала, ко мне подошла, ладонь обнюхала, коротко мурлыкнула, потерлась о ноги. На шум вышла Надя. Анвар в дверях стоит, я не знаю, что с ним делать, обратно отослать неудобно, а сюда звать, ну, что я с ним делать буду? Он меня на дух не выносит. Надя все решила за нас.

— Это что, папаша пришёл? — спросила она, разглядывая его подслеповато. — Никак не русский? У-у-у, морда чёрная!

Анвар вспыхнул, я покраснела.

— Бабуль! — воскликнула я. — Нельзя так! Да и не папа это, просто кошек принёс!

Но со старушкой так просто было не сладить, с ней и моя бабушка- то не справлялась в свое время.

— Ишь, будет она тут нос воротить! Подумаешь, нерусский… Ладный зато какой смотри, здоровый. Не фыркай тут, так и будешь сидеть в девках! А ты давай на кухню иди, блины есть будешь.

Не спросила даже, перед фактом поставила. Анвар робко снял ботинки, пристроил их на коврике у входной двери и послушно пошёл блины есть, да так и остался.