Алоха из ада (ЛП) - Кадри Ричард - Страница 50

Каковы бы ни были твои причины, у тебя больше не будет Пейсли-Парка[180]. Всё, что ты дал нам здесь, это маргаритки и сказки, и вёл себя так, будто этого достаточно. Как мы должны были противостоять злу, когда ты даже не сказал нам о нём? Ты хотел, чтобы мы были невинны. Но когда Люцифер нашёл способ обойти твои правила, и мы больше не были невинны, ты возложил вину на нас и вышвырнул в пустошь, словно мусор. Ты устроился наверху на своём золотом троне, словно ты величайшее творение со времён «Джонни Би Гуд»[181], но для меня ты всего лишь ещё один никудышный отец. Надеюсь, ты чувствуешь запах горящего Эдема. Надеюсь, ты задохнёшься.

Элис не была шпионкой. Она не являлась частью большой лжи. Она была настоящей, и она была моей.

Эдем представляет собой преисподнюю. Часть его сгорела так быстро, что листва уже исчезла. Я пинками расчищаю путь сквозь обугленные остатки растительности, высматривая путь в Даунтаун, но ничего не нахожу. Сохраняю спокойствие. Это важно. Оно стоит того, чтобы подождать. Я следую за пожирающим растения огнём. Я пинаю землю позади каждой сгоревшей живой изгороди и за каждым почерневшим кустом. Ничего не нахожу. Здесь ничего нет.

Подхожу к большому дереву в центре сада. Тому самому, с которого начались все неприятности. Оно единственное, что не сгорело. Я оставил его напоследок. Тянусь к нижней ветке и срываю яблоко. Тру им о своё пальто и впиваюсь в него зубами.

Оно ничего. Сладкое и сочное, но не стоит потери рая. За это можно было бы подумать, что чувак наверху сделал этот фрукт вкуснее всего на свете. Твой язык должен бы был испытать оргазм и в пьяном виде позвонить бывшим подружкам, чтобы рассказать им об этом. Тем не менее, сок освежает. Он прочищает моё горло от дыма и песка. Швыряю огрызок в огонь и тянусь за ещё одним яблоком, но не могу достать. Они все на верхних ветвях. Делаю взмах гладиусом и отрубаю сук. Древесина разрушается, едва я срываю яблоко. Я пинаю носком ботинка потрескавшуюся кору. Ветка полая. Срезаю ещё одну ветку. Она тоже полая. Отрубаю ещё. Они все одинаковые. Ветки напоминают реквизит в школьном спектакле. Дерево — фальшивка.

Я сосредотачиваюсь, и это успокаивает ангела в моей голове. Он молчал с тех пор, как мы вошли в Эдем, а теперь, когда он увидел то, что видел я, впервые оказывается на моей стороне.

Собравшись, я делаю взмах гладиусом. Он пылает сильнее и жарче, чем когда-либо. Ствол дерева большой. Мне приходится начать рубить с замаха, словно подаю мяч в Мировой серии[182]. Я делаю мах клинком, и он проходит сквозь дерево, словно пуля сквозь шоколадное мороженое. Дерево скрипит, трещит и падает.

Я был прав. Как и ветки, дерево полое. Две половины дерева внутри отличаются. Внутри верхней половины витая серебряная лестница, ведущая на Небеса. В пеньке расположено нечто, похожее на ведущую в производственный подвал замызганную металлическую лестницу с рифлёными ступеньками.

Ангел сказал правду. Я попаду в ад так же, как мы сделали это в первый раз. Посредством дерева. Ты мог бы просто это сказать, птичка Твити[183]. Тогда мне бы не пришлось сжигать папочкины селекционные ноготки. Но скорее всего, я сделал бы это в любом случае.

Я забираюсь в пенёк и начинаю спускаться по ржавой лестнице.

До ада идти не далеко. Ближе, чем дорога в Эдем. Не удивительно.

Лестница приводит к длинному проходу, похожему на заброшенный служебный туннель. Здесь внизу кому-то нужно подмести. Тут и там целые секции потолка рухнули на цементный пол. Чтобы не споткнуться, мне приходится наполовину идти, наполовину скакать вокруг них в классики. Клянусь, в мерцающем флюоресцентном свете некоторые из ржавых арматурных стержней выглядят как кости.

После часа блужданий я подхожу к ещё одной металлической лестнице. Не самое лучшее ощущение, снова оказаться так близко к аду. Но это то, на что я подписался. Если у верхней площадки этой лестницы у Мейсона находится адова мотобанда с цепями и кастетами, я приду в ярость. Я мог бы остаться дома и позволить Медее Баве убить меня, поедая с Кэнди курицу с вафлями за сто долларов.

Наверху лестницы двойные двери, вроде тех, что встречаются на фасадах старых зданий для служб доставки. Я толкаю руками, но не могу пошевелить их. Я поднимаюсь ещё на несколько ступенек, прижимаюсь спиной к дверям и толкаю.

Двери обжигают спину. Не могу сказать, это из-за металла, или всё ещё болит то место, где Ризоэль зацепил меня. Игнорирую боль и продолжаю толкать. Кажется, ничего не происходит, но затем в пространство между дверями начинает проникать свет. Я сгибаю колени и резко выпрямляюсь, распахивая обе створки.

И мгновенно загораюсь. Скатываюсь с груды горящего мусора и продолжаю кататься, пока всё пламя не гаснет. Встаю на ноги и оглядываюсь.

Ебать-колотить.

Я снова на кладбище «Голливуд навсегда», и оно горит. Весь Лос-Анджелес горит.

Всё неправильно. Это в точности то самое место, где я оказался, выбравшись из ада восемь месяцев назад. Теперь я вернулся. И нет. Всё неправильно, от запахов до звуков и света. Кладбище выглядит так, словно над ним поработали пьяные байкеры с мусоровозами на ногах. Надгробия опрокинуты или расколоты надвое. Множество просто обращены в пыль. Некоторые могилы открыты и извергают фонтаны голубого пламени, словно под ними взорвался газопровод. По почерневшей лужайке разбросана одежда лежащих рядом тел, которые выбросило из земли, когда была повреждена магистраль.

Я направляюсь к воротам кладбища, но не выхожу наружу. Прошлый раз, когда я вышел через них, меня попытался ограбить какой-то наркоман из Беверли-Хиллз. Вместо этого я грабанул его. Это была настоящая вечеринка по случаю возвращения домой. На этот раз я остаюсь на месте и оцениваю ситуацию из своего собственного удобного Шеола[184].

Справа от себя я вижу нависающий над всем, словно обещание покойнику, гигантский знак «Голливуд». Холмы и верхние части всех зданий охвачены огнём. Должно быть, кто-то набросил какое-то худу на знак «Голливуд». Это не заразно, но холмы позади него представляют собой светящийся оранжевый пепел. Пожары ещё не добрались до этого района, но они перемещаются. Отсюда кажется, что горит весь горизонт. Небо, где раньше был центр города, сплошь в фиолетовых и кроваво-красных синяках. Отвратительные вечные сумерки. Теперь это сплошная масса клубящегося чёрного дыма. Подсвечиваемый снизу, он выглядит как брюхо ползущей над нами чёрной змеи размером с небо.

Итак, где я, чёрт возьми? Когда я выбрался отсюда в прошлый раз, то был весьма не в себе. На этот раз я даже не искал дом, но всё равно попал в него. И, похоже, когда я отвернулся, кто-то его разломал.

Как долго я был без сознания после Чёрной Георгины? Я Рип Ван Винкль[185]? Я был полумёртв так долго, что Мейсон победил, и Вселенная решила, что будет хохмой разбудить меня точно в срок для Апокалипсиса?

Я набираю пригоршню кладбищенской грязи и нацарапываю на лбу руны, одновременно рыча адово худу. Чары смерти. При доле везения, никто не заметит, что я живой. Я бросаю пальто на землю и хватаю свисающий со статуи Девы Марии Гваделупской худи[186] трупа. Надеваю худи и пальто поверх него. В последний раз быстро проверяю, нет ли за воротами грабителей. Убедившись, что на улице чисто, я натягиваю капюшон, закрывая как можно больше лица, и направляюсь прямо к большому пикнику.

Начиная от кладбища, по Гауэр-стрит тянется трещина. Глубокий разрез, неровный, как удар молнии и широкий, как автобус. На дне пузырится нечто, похожее на лужу ярко-красной крови. Пахнет, как сточная канава, только хуже. Тухлыми яйцами и дохлой рыбой.