Властелин рек - Иутин Виктор - Страница 26

Да исполнит тебя Господь своей милостью и обильными небесными дарами.

Из лагеря короля Стефана под Псковом. 22 октября 1581 года».

— Я знал, что от этого папского холопа не будет никакого толку! Он, наверное, не приступил к переговорам о мире ни разу, все ждет, когда государь признает первенство латинян! — негодовал потом Никита Романович, изливая накопившуюся желчь при сыновьях на пути в Москву. Досталось и государю.

— Снова он велел войскам бездействовать! Никакой военной помощи Новгороду не будет, все охраняет лишь дороги на Москву! Он снова никому не верит и теперь отказывается слушать даже своих воевод…

— Но Псков, с Божьей помощью, держится, — слабо возразил тогда Федор.

— Ежели шведы возьмут Новгород, то отрежут от государства весь север, и тогда Москву ничто не спасет!

С метущим липким снегом вернулись Захарьины в Москву. Город стоял пустой, мрачный. Копыта коней чавкали по грязи. Кое-где, заметенные порошей, лежали обломки сорванных с крыш кровель.

Никита Романович сходу торопился взяться за свое домашнее хозяйство, оставленное в руках сыновей на время его отъезда. В низкой тесной горнице, за небольшим стольцом, сидел он, вычитывая грамоты и, близоруко щурясь, подносил бумагу ближе к свету. За окном протяжно и утробно завывал ветер, что-то гремело ему в ответ.

Боярин, дочитывая бумагу, сворачивал ее, подвязывал шнурком и складывал в резной старинный ларец. Сыновья все сделали по уму, недаром строжил их отец, обучая хозяйскому делу. Стало радостно и спокойно на душе, впервые за долгое время. Сейчас Никита Романович даже забыл о тревожившей его буре, которая словно была предзнаменованием какой-то страшной беды.

Довольный работой сыновей, боярин чуть откинулся назад в своем кресле, опустил веки. Ежели бы не эта проклятая война, уверенно ведущая Россию к гибели, если бы не царевич Иван, коему при восшествии на престол необходима будет помощь мудрого дяди, одного из немногих при дворе, кому он всецело может доверять, то боярин давно ушел бы в монастырь! На покой… Замаливать грехи. И свои, и грехи братьев, и самого государя.

Никита Романович уже оканчивал дела, когда в горницу заглянул сын Федор и, с тревогой глядя на отца, доложил ему о прибытии государева гонца. Мгновенно почуяв недоброе, боярин велел привести гонца к нему, и когда облепленный снегом государев посланник вошел и, поклонившись, протянул свиток грамоты, скрепленный царской печатью, Никита Романович, сведя у переносицы брови, лично приняв свиток. Торопливо срывая печать, он приказал стоявшему в дверях Федору, указывая гонца:

— Вели накормить.

Едва дверь тихо закрылась, Никита Романович тут же принялся читать.

«…В день, когда вы от нас уехали, Иван-сын разнемогся и нынче болен… Нам, покудова Бог не помилует Ивана-сына, ехать отсюда невозможно…»

Федор, вернувшись к отцу, с тревогой глядел, как мрачнеет его лицо. Никита Романович, комкая грамоту, перечитывал ее вновь и вновь. Через несколько дней государь и царевич Иван должны были прибыть в Москву на большой собор, созванный для обсуждения условий грядущего мира с Польшей, в присутствии митрополита, епископов, бояр, окольничих, купцов и служилых людей. И Никита Романович прекрасно помнил день отъезда из слободы, помнил, что Иван был по обыкновению здоров. Никогда еще государь не откладывал свои поездки из-за своих болезней, и уж тем более из-за хвороб своих сыновей. Теперь же в своем послании Иоанн зовет боярина обратно к себе. Что же произошло там, в слободе?

В спешке Никита Романович велел закладывать сани и звать лекарей. Тревожная суматоха охватила боярский дом.

— Отец, еду с тобой! — как о давно решенном деле, заявил Федор. Никита Романович, накидывая на плечи теплый опашень, недобро поглядел на сына и молвил:

— Здесь ты нужнее. Неведомо, что за беда случилась в слободе… Опасно! Тебе доверяю хозяйство, сестер и братьев твоих. Александра кликни, со мной поедет…

Федор бросился за дверь исполнять отцов наказ. Слуга, закончив обряжать боярина, отступил в с торону. Никита Романович. седобородый, матерый, высокий, стоял посреди горницы, уже готовый отправляться в путь. Кратко взглянул на слугу, и тот понял, тут же исчез за дверью. Оставшись один, боярин, тяжело ступая, подошел к укрытому полумраком киоту, и из десятков различных икон взгляд его тут же упал на икону Знамение, подаренную ему царевичем год назад. Здесь было тихо и покойно, а снаружи, за стеной, грозно гудел ветер. И боярин вдруг ощутил какую-то свою беспомощность перед тем, что неотвратимо грядет. И стало страшно.

— Господи! Убереги от зла в пути, дозволь без препон добраться туда и спасти Ивана! Господи, обнеси и дай ему сил победить хворобу! Не отбирай у Руси единственной ее надежи!

Прошептав молитву, Никита Романович трижды перекрестился, прикоснулся губами к иконе и, отступив, двинулся к дверям, повесив седовласую голову…

Поезд боярина, в котором кроме него ехали лекари и слуги, довольно быстро добрался до слободы. Ехали без остановок, на ямах меняя лошадей и тут же отправляясь далее.

Слобода стояла такая же темная и пустая, как Москва. Никиту Романовича насторожили запертые ворота города и обилие выставленной стражи. Казалось, слобода была в осадном положении. Закрыв город, словно боялся Иоанн, что вся держава узнает о болезни наследника. Едва возок подъехал к крыльцу государева терема, Никита Романович выскочил наружу и кинулся к крыльцу. Стражники, узнав его, поспеши-ли раскрыть перед ним двери. И, к своему изумлению, он тут же встретил Бориса Годунова. Скромным кивком поприветствовал боярина придворный. За его спиной появились еще двое — кажется, они тоже были из клана Годуновых. Никита Романович остановился, с недоверием взглянул на них. Это были противники Захарьиных, те, кому удалось подчинить себе царевича Федора и его двор, и боярин хорошо понимал, что, ежели царем станет Федор, им и быть у власти…

— Не спеши, — молвил Борис, глядя прямо в очи Никите Романовичу, — в покоях Ивана Иоанновича сейчас государь, диакон и лекари, боле никого пускать не велено…

Видя, как лицо боярина начинает искажать гнев, столь стремительно всколыхнувшийся из-за дорожной устали, Годунов поспешил добавить миролюбиво:

— То приказ самого государя. Ему уже доложили о твоем приезде. У Богдана Вельского и Афанасия Нагого везде здесь глаза и уши, причем у каждого свои слухачи…

И Никита Романович прочитал в его твердом взгляде — «не враг я тебе!»

— Я привез лекарей, — молвил боярин, умерив свой пыл.

— Государь ведает, — кивнул Борис, не отводя взора.

— Ответь мне, — Никита Романович вдруг осекся и шумно сглотнул скопившуюся мокроту в пересохшем горле. — Ответь… Что с Иваном?

— Ты скоро сам все узнаешь. Одно скажу — царевич вельми плох…

Это то, чего Никита Романович боялся услышать. Он увидел уже черные пятна перед глазами, почуял, как ослабли ноги, и кровь отхлынула от лица. Он так и стоял, молча глядя на Бориса.

— Мне приказано устроить тебя и твоих слуг. Тебе надобно отдохнуть, боярин.

— Зачем государь вызвал меня? — против его воли выпалил уставший от долгой дороги и бессонницы разум Никиты Романовича. Борис не ответил — доверив гостя своим родичам, сам исчез в темных переходах дворца.

Позже Никите Романовичу все же удалось попасть в покои царевича. Государь уже удалился к тому времени, и стража пропустила боярина.

Темно, пахнет свечами и целебными снадобьями. Иван лежит в полумраке, укрытый по грудь плотным шерстяным покрывалом. Никита Романович подступил ближе, глядя в этот родной для него с давних лет лик, черты коего уже начали заостряться, костенеть. Глаза его закрыты, голова искусно перевязана. Казалось, Иван уже ничего не слышит — ни шагов вошедшего к нему дяди, ни тихой молитвы диакона, что монотонно, без остановки читает у его изголовья Евангелие.

Увидев все это перед собой, Никита Романович понял, что царевич умирает. Иного не дано. Смерть уже здесь, незримо стережет уготованную ей новую жертву, ждет свыше указанного ей часа. Видения и тени из прошлого появились перед глазами боярина, и вмиг стало горько, страшно…