Иду на свет (СИ) - Акулова Мария - Страница 61

Другого сценария с ним быть не может. Только три теста ДНК, на которые у неё нет сил.

Он когда-то сказал: «Нельзя ребенку в лицо смотреть и пытаться разобраться — твой или нет». Когда это касалось ребенка Маргариты, Санта восприняла его слова спокойно, пусть и с сожалением, а теперь они ножом кроили сердце. Потому что вот так он бы смотрел уже на её ребенка. Только так. И это делало бы больно всем. Унижало бы и не имело никакого толка. Потому что всегда… Потому что она всегда будет для него предательницей.

— Спасибо, что не ушла… — Данила обратился, приближаясь медленно и аккуратно. В нём переменилось всё. Не было агрессии. Даже удивления вроде бы больше нет.

В руках — пакет из крафтовой бумаги, смятый пальцами.

Он будто крадется, а не приближается. Не хочет спугнуть.

— Я бы ушла, но ключей нет.

Санта ответила, чтобы что-то ответить, хотя и правду. Проснулась, почувствовала себя гадко и снова страшно. Первым порывом было собраться и уйти, пока Данила откуда-то не вернулся. Но просто наглости не хватило искать ключи уж не говоря о том, чтобы звонить ему.

Она же по-прежнему заблокирована на его телефоне.

По квартире не лазила, ностальгией не упивалась. Только воды налила. Села на диван… Ждала, не позволяя себе размечтаться. Настраивалась на разговор. Раз привез сюда — разговору быть. А вот каким он получится — страшно представить.

— Запасные лежат там же, где всегда.

Это не колкость, но Санту слова немножечко ранят. Конечно, она помнит, где в этой квартире хранятся запасные ключи. У нее даже дома лежит набор. Просто… Она уверена была — он сменил замки. Да и не штурмом же брать. Бессмысленно.

— Но я правда благодарен, что не ушла… — Санта следила, чуть опустив взгляд, сосредоточив внимание на том самом пакете, как Данила приближается. Когда закончил мысль — вскинула взгляд на секундочку. Потом снова вниз.

Он поставил что-то на столик, подвинул… Сам не приближался.

— Ты голодная. Беременным голодать нельзя. Лимонный. Любимый твой…

Складывалось впечатление, что ему сейчас не легче. Слова приходится из себя выталкивать.

Они вообще напоминают зверьков, у которых было какое-то прошлое, а потом им стерли память. Они держат дистанцию. Он тянется носом… Только Санта не верит, что Данила готов знакомиться заново. С ней… Всё ещё предательницей.

В треснутом стакане грозит разразиться новая буря. Этому нужно сопротивляться. Санта кивает просто, за угощением не тянется, отворачивается к окну и моргает, дышит, живет…

— Я пойду, можно? — спрашивает, чуть успокоившись. Снова взгляд скидывает и видит, что Данила хмурится, когда она отталкивается ладонями от дивана и хочет встать.

Он непроизвольно чуть приподнимает руки, как бы прося притормозить…

А потом встречаются два взгляда. Они оба растеряны. Они оба не знаю, как им теперь общаться и надо ли…

Санта переживает свою боль, видит её отголоски во взгляде Данилы.

Её бесконечно любимого… Самого любимого Данечки…

— Ты мне скажешь, куда, я отвезу. Хорошо? — который выступает с предложением. Оно не устраивает Санту. Её главное желание в моменте — оказаться подальше. Ей тут некомфортно. Она не хочет оставаться. Нет сил говорить. Нет надежды на то, что разговор хоть чем-то кончится.

Просто очень жаль, что их вот так столкнуло.

— Я к маме переехала… Такси заказала бы…

В такие подробности Данилу можно было не посвящать, но Санта зачем-то сказала. Это будто её благодарность за кусок лимонного кекса, который не полезет в горло.

— К маме отвезу, значит. И машину пригоню.

В прошлой жизни Данила разговаривал так же — это не то, чтобы приказ, но и спорить бессмысленно. Хотя неловко, конечно… Посторонний человек же…

Это умозаключение колет по-особенному.

Во взгляде Данилы зажигается тревога, когда Санта ни с того, ни с сего вздергивает подбородок и смотрит в потолок…

Резкость зрения снижается. Взгляд мутнеет. Она закусывает губу, чтобы не расплакаться… Она не хочет осознавать себя в мире, где он правда посторонний…

— Малыш…

И сукой-манипулятором быть тоже не хочет.

У него первый шок прошел. Он не орет на беременных. Сейчас он уже в себе. Сейчас её слезы способны его ранить.

Чтобы избежать, Санта пытается успокоиться, ведет по щекам, но его обращение только сильнее распаляет…

Он делает несколько шагов, сокращая допустимое для обоих расстояние.

— Сант, — окликает, тянется к вздернутому подбородку, чуть голову поворачивает, смотрит… — Поговори со мной, пожалуйста. Я спокоен. Ничего не сделаю. Но мы не можем разойтись, не поговорив… Теперь не можем…

Его взгляд соскальзывает на то самое платье — рябое — скрывающее беременность отлично. Встреться они на улице — Данила в жизни не понял бы. Но, видимо, нужно было встретиться именно там. Именно так.

— Давай попробуем…

Во взгляде Данилы нет ни намека на брезгливость или злость. Санта понятия не имеет, каких усилий ему стоит вести себя так, как он ведет, но она ему бесконечно за это благодарна.

Мужские пальцы еле-еле гладят подбородок. Он настороже, Санте понятно, что и отказаться она сейчас может. Но протеста в ней нет. Есть страх, что станет только хуже. Но он будто мысли читает: — Хуже не будет… — снова больно делает — ей и себе — а потом опускается на корточки, чтобы смотреть снизу. Просить оттуда же. — Объясни мне… Я поверю.

Разговор дался Санте не просто.

Даниле даже страшно было немного от мысли, что вот так она все эти месяцы проходила — на непредсказуемых качелях, которые то и дело подбрасывают до грани нервного срыва, а то и за эту самую грань.

Но потом он вспоминал, какой увидел её в клинике, и чувствовал, что в груди печет. Потому что она умудрилась как-то… Собраться. С силами. В целое из кусочков. Выстоять. Повзрослела. Помудрела. Сама всё сделала. Пришлось.

Справилась, его любимая умница.

Даже с рассказом справилась, который ни в одном нормальном человеке не мог бы вызвать ничего, кроме парализующего ужаса.

Только сколько их — нормальных людей?

— Я не разрешала ему…

Это было первое, что Санта сказала севшим голосом, смотря одновременно по-больному и с надеждой на то, что он сдержит слово — действительно поверит…

А Данила вдруг ощутил себя тупым. Нахмурился, не дождался разъяснения, сам спросил: — Что не разрешала?

— Ничего… Я ничего ему не разрешала…

После этого из Санты потекли слова со слезами. А у Данилы волоски поднимались от какой-то неописуемой жути.

— Это изнасилование, Санта, ты это понимаешь?

Его вопрос звучал, наверное, отчасти цинично. А ей просто сложно было ответить. Она снова говорила полными слез глазами.

Она это прекрасно понимала.

— Ты кому-то сказала? В полицию сходила?

— Нет.

Шепнула, жмурясь, явно чтобы пропустить мимо себя его реакцию на собственное бездействие. Возможно, разочарования боялась. Данила этого не знал. Но сам с каждым её новым словом чувствовал себя всё хуже. Всё виноватей. Злее и бессмысленней.

— Почему?

— У меня не было сил… У меня никогда не было достаточно сил…

Санта объяснила собой, Данила же понял иначе.

Достаточно сил должно было быть у него. И именно из-за него с ней случилось то, что случилось.

Они не выяснят за один разговор всё, что гложет. У Данилы останется много вопросов, но задавать их Санте в большинстве своем бессмысленно. Тем более, что отвечать ей сложно.

Та же девушка, по отношению к которой он так долго взращивал в себе брезгливость, снова стала ранимым, значимым и ценным человеком. Раненым по его вине.

Он не сдержался: — Ты мне должна была сказать…

В ответ же получил молчание. Санта потянулась за телефоном, разблокировала, смахнув слезы. Когда повернула экраном к нему — слова были уже не нужны.

В заблокированном диалоге нет поля для набора сообщений. Он лишил её возможности сказать, крикнуть, достучаться…