Иду на свет (СИ) - Акулова Мария - Страница 62

Каждый раз, заходя, она видела одно и то же — фото надругательств над её телом. И холодное ироничное: «Надеюсь, оно того стоило», после которого — оборванная связь.

Она его в этом не винила, как всё выглядело в его глазах — понятно. Даже на себя вины брала, пожалуй, больше, чем стоило бы…

— Я никогда не напивалась до беспамятства. Никогда в жизни. Я не понимаю, как так получилось… Ты просил по барам не ходить… Ты предупреждал, что там… — запнулась, всхлипнула… Отвернулась к окну, чтобы переждать новый вал… Потом на него и голос очень тихий: — Я каждую ночь засыпала с мыслью, что же я наделала… И пониманием, что ты такое не простишь…

Над ней поиздевались. А за поддержкой обратиться оказалось не к кому.

Почему не рассказала маме — Даниле было понятно. Санта с юности её опекает. Что именно знала Аля — не уточнял. Не хотел колупать Санту сверх меры, да и боялся, что если Аля знала всё — снова на неё сорвется.

Потому что взрослая, блять… Взрослая, холодная, профессиональная, зубастая… А Санте не помогла.

Но что Аля на это ответит — тоже очевидно. Помогать должен был он.

А любые «должна была» к Санте вообще неприменимы. Только последний урод может рассказывать изнасилованной девочке, как она должна была бороться за свою честь, когда все её бросили.

Он в жизни совершил много ошибок. Но теперь очевидной казалась главная — делать вывод об одном человеке, основываясь на опыте с другим.

— Ты сказала, что не знаешь…

Наверное, этот вопрос был самым сложным. И для него, и для Санты.

Но не задать ведь нельзя.

Он бьет в центр раскрытого для него сердечка. Так неожиданно и сильно, что Санта не может скрыть эмоций. Кривится, снова отворачивается.

Её нельзя торопить. Но так страшно услышать «не тот» ответ…

Так, сука, страшно…

Ведь она знает.

Он ей правда верит. Последний секс у них был задолго до того, как её изнасиловал Максим. Иначе случившееся Данила даже в уме не называл. И лютый гнев держать внутри не собирался. Но не мог позволить себе пугать им Санту. Хрупкую такую… Беззащитную…

Возможно, от того урода беременную и боящуюся в этом признаться.

И это снова до мурашек. До оцепенения. До состояния, когда полоска её света сужается до единственного лучика толщиной в леску. Его сжимает её страх. Но Даня уже пригрелся. И потерять — невозможно.

Он себя три месяца убеждал, что не простит. Вел разговоры с той частью души, которая тянулась к прощению.

Ему же в первую очередь больно было, потом уже зло. Он прикипел. Он своё нашел. От своего сложно отказаться даже ради гордости.

В жизни не подумал бы, что подобные внутренние диалоги возможны у него. В жизни не подумал бы, что будет искать подобные компромиссы… А искал.

Чувствовал себя мерзко. Никому бы не признался. Но иногда доходило до осознания: даже измену готов простить. Ей. Если по глупости. Оказалось же, прощать нечего. А жить с последствиями, возможно, придется…

Хотя это так ужасно звучит — «с последствиями». С ребенком, зачатым не с ним. С её ребенком. Если она разрешит. Если он сможет.

Ведь сейчас абсолютно непонятно, на что он готов. На что готова она…

Сейчас особенно ясно чувствуется: они не пара, а посторонние с общим прошлым и укрытым плотным туманом будущим. И это так больно… Но ей, наверное, больнее.

— Я не собиралась скрываться… — Санта шепчет, опуская взгляд на колени. Как будто стыдится. Но снова говорит честно, просто дробными порциями информацию выдает. Будто чувствует, что ему сейчас так понятней будет. — От тебя…

Вскидывает взгляд, потом опять вниз…

— Потом… Я потом бы предложила… После родов сделать анализ ДНК… Если бы ты захотел… Если бы согласился… Сказала, что не знаю, потому что испугалась, потому что ты кричал. Потому что я не знаю, чего и от кого мне ждать. Потому что я не готова десять… Двадцать… Тридцать раз бегать и что-то доказывать… Мы не должны были встречаться вот сейчас… По моему плану… Мне спокойней было бы с тобой не встречаться. Я уже привыкла…

Ей сложно. Жизнь не готовила малышку к подобным разговорам. Свои же слова режут её по живому. Они кажутся самой Санте унизительными. А Даниле башку рвут на части — хочется крови людей, разведших на святом для него лугу болото.

А там так красиво всегда было… Он глаз отвести не мог. Коснуться боялся. А теперь самому смотреть больно.

Санта собирается с силами, вздыхает, смотрит на него: — По срокам ребенок твой. Но не заставляй меня доказывать. Сейчас… Дай родить. Пожалуйста.

Он толком ничего не ответил. Кивнул просто, онемев.

А когда Санта расплакалась полноценно — то ли из-за облегчения, то ли наоборот из-за страха — поднялся, притянул к себе, долго обнимал, чувствуя, что она и никак не может расслабиться, даже не пытается обнять в ответ.

Плакала в свои руки. Стояла особняком. Пыталась и себя успокоить, и его слишком близко не подпустить.

Не верила.

И правильно делала.

Ни о чем сама не спрашивала.

Не просила клятв, заверений.

Не просила о шансах.

Не полагалась.

Не потому, что всё равно. Не потому, что гордая.

Усвоила урок.

В самый трудный момент для неё он просто отошел.

Её опять рвали на тряпки, и никто не заступился. Не заступился даже он.

Обвинением в лицо это Санта не бросала, но он не совсем тупой…

Хотя теперь это уже не кажется такой уж очевидностью…

Чуть успокоившись, Санта порывалась всё же уехат. Смотрела куда-угодно, только не на него. Металась. Видно было, что ей рядом с ним некомфортно, но Данила оттягивал до последнего.

В итоге Санту замутило, она снова прилегла — её знатно рубит на нервах, как стало понятно. Снова же уснула.

На сей раз Данила не вышел из спальни так сразу. Долго сидел в изножье кровати, оттягивая волосы пальцами, будто ещё шире тем самым открывая глаза. Хотя вот сейчас они открыты максимально широко, а всё время до этого был таким слепцом.

Теперь уже в его душе болото, и почему-то важно думать, что ей наоборот — чуть-чуть полегчало…

Она шевелится во сне, Данила оглядывается…

Любуется той, которую почти научился презирать.

Видит отблеск на груди поверх рябого платья, опускает взгляд…

Будить нельзя, но и сдержаться от порыва нет никаких сил.

Проходит пара секунд, Санта всё так же спит, а от её шеи к пальцам Данилы тянется цепочка, на которой украденный ею крестик и подаренное ей кольцо. Он вспоминает, как обещал: — Если потеряемся — не бойся. Я поймаю луч. Я пойду на свет.

Она не упрекнула тем, что обманул, но и слова не сказала о том, что простить готова. Хотя и он ведь прощения не просил.

Он пока сам не знает, на что готов. Она, наверное, тоже.

Знает одно: она не носила бы у сердца то, что потеряло ценность.

Его спальня затоплена светом.

Он правда ей верит.

Она не предавала ни себя, ни его, ни их общую веру.

Святая Санта снова оказалась ещё святее, чем он предполагал.

Она беременна. Ребенок его. Отпускать нельзя.

Все мысли в голове Данилы стали очень простыми и будто линейными. Без бесконечных «если» и «но».

Он снова оставил Санту одну. Снова уехал.

Мог бы даже посмеяться, что это входит в привычку, но что-то не смеялось.

Ключи от её квартиры Данила отправил вместе с вещами, да и допускал, что она могла сменить замки. Рыться в её сумочке — не больно-то благородный поступок, но ему поздно раздувать грудь. Тем более, что там постоянно печет.

Попав в подъезд и поднявшись на её этаж своими ногами — настолько неспешно, что сам в себе заподозрил трусость — Данила окончательно затормозил у двери.

Крутил ключи в руках, понимая, что она тоже свои замки не меняла.

В отличие от него, не занималась сжиганием мостов. Просто смотрела, как жжет он.

Носила крестик. Сняла кольцо с пальца, так как перестала быть для всех (а главное — для него) невестой, но её боль не переросла в злость. Благородной оказалась она. Настолько, что сумела сохранить в сердце рафинированную любовь, которая случилась у них. Без дерьма, на котором сосредоточил свое внимание он.