Букелларий (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 3

Пока я в охотку уплетал бобы, женщина так же охотно выслушала мою байку про чудесное спасение, а потом ответила на мои вопросы. Впрочем, на многие ответа у нее не было. Как и у ее мужа Ульриха, который постоянно выходил во двор ненадолго, что-то там делал, видимо, а возвратившись, вставлял в разговор свои ржавые три копейки, то есть нуммии.

От хозяев я узнал, что считают себя франками, живущими в королевстве Аквитания, которое простирается от океана на западе до Бургундского королевства на востоке и от левого берега реки Луары на севере до Вандальского моря на юге. Как я догадался, Вандальское море — это Средиземное. У моих бывших сограждан прямо таки феноменальная способность влипать в историю, правда, на этот раз ненадолго по историческим меркам. Правит королевством Эд (местный вариант германского имени Одо) по кличке Большой, потому что высокого роста. Он младший сын герцога Лупа, недавно умершего. Старший брат Губерт не захотел быть правителем, подался в епископы. В данный момент Аквитания ни с кем не воюет, что было для меня прискорбной новостью, потому что в мирное время воины не нужны. Столица была в Тулузе. Что ж, поедем туда. Может, пока доберусь, и война начнется.

Когда я заканчивал трапезу, пришел рыбак с платой за лодку. Денарии оказались раз в пять меньше тех, что были в Римской республике, и на треть меньше восточно-римской силиквы из моей предыдущей эпохи. Знал бы, запросил бы за лодку все десять. Монеты не походили на римские. Только на аверсе одной была голова человека в профиль, причем без надписи, кто это, а на реверсе — крест. На остальных на реверсе тоже был крест, причем разного вида, а на аверсе какие-то закорючки, из-за чего напомнили мне монеты кельтов. Три были из двух половинок. Как мне объяснили, так легче расплачиваться, потому что сдача не всегда есть. С монетами сейчас напряг, мало кому нужны, рулит бартер. При этом почти в каждом крупном городе есть свой монетный двор, в том числе и в Бордо, но штампуют монеты только перед ярмаркой, которая будет в конце лета, и чтобы заплатить налоги правителю Эду в начале зимы.

До захода солнца было еще пара часов. Идти сейчас в город не имело смысла. К тому же, устал сильно. Я перенес все дела на завтра, пошел в свою комнату. Рабыня — сухая старуха с очень смуглой кожей, наверное, берберка — принесла миску с водой и полотенце, чтобы я умылся перед сном, а потом поставила под стульчак большой глиняный кувшин с широким горлом и ручкой сбоку, напоминающий повзрослевший детский горшок. Я запер дверь изнутри на деревянный засов, ходящий в деревянных петлях, разделся и лег. Подушка и матрац оказались удивительно мягкими, будто заполнены птичьим пухом. Не удержался, посмотрел, что внутри. Оказалось, пух с рогозы.

В детстве это растение проходило у меня и моих корешей под названием камыш. В конце лета мы срывали мягкие темно-коричневые качалочки, напоминающие кубинские сигары, поджигали их и изображали курильщиков. «Сигара» тлела долго, издавая специфичный запах. Повзрослев, я узнал истинное название растения, а во время путешествий по эпохам — насколько оно ценное. Корневища собирали осенью, сушили, перетирали в муку и добавляли в пшеничную или ячменную, чтобы испечь хлеб. Молодые цветоносные побеги едят вареными. По вкусу напоминают спаржу. Но больше мне нравились они маринованными в уксусе и добавленными в салаты. Из листьев делают корзины, циновки, грубые ткани (рогожи), веревки. Не говоря уже о том, что это неплохое топливо. В днепровских плавнях оно было чуть ли не основным вместе с настоящим камышом и тростником.

Воспоминания вернули меня в те времена, когда был казаком, потом в двадцатый век, когда заходил в Днепр на судне «река-море», потом вспомнил учебу в мореходке. Стало грустно, тоскливо. Не то, чтобы я захотел вернуться в СССР, а просто юность всегда кажется самым прекрасным временем жизни, даже если провел ее в тюрьме. Первая юность. Следующие уже не так притягательны.

3

Перед городскими воротами стоял караул из семи воинов, облаченных в кожаные доспехи и вооруженных короткими копьями и полуспатами. Их овальные щиты, на которых на черном фоне нарисован белый кит, были прислонены к крепостной стене. Завидев меня, стражники тихо обменялись фразами. Наверняка уже знают, кто я такой и почему здесь оказался. В таких небольших городках все знают друг друга, как минимум, в лицо, а новости распространяются быстрее скорости света.

Я поздоровался с ними, выслушал ответные приветствия, произнесенные вразнобой, после чего спросил, показав три стрелы, которые нес:

— Где найти мастера, чтобы сделал еще несколько таких?

— Повернешь налево, дойдешь до каменного дома, в стене которого крест вырезан. Там начинается улица оружейников, — ответил стражник с давно не бритой, рыжей щетиной.

В Карфагене, не говоря уже о Константинополе, на каждый вид оружия была отдельная улица мастерских, а то и две-три. Если все помещаются на одной улице, значит, спрос невелик. Как следствие, мастера будут не ахти.

Вход в город был тоннельного типа шириной метра три и высотой от силы два с половиной. Судя по сухим травинкам, застрявшим в верхнем своде арочного типа, хорошо нагруженный воз с сеном протискивался с трудом. В тоннеле было темновато и воняло сыростью. Примерно посередине он делал резкий, градусов на шестьдесят, поворот вправо, чтобы атакующим пришлось выбирать: закрываться щитом или, плюнув на защиту, атаковать мечом? Внутри возле ворот стояли еще семь охранников — для такого маленького города большое количество. Значит, жизнь здесь спокойной не назовешь. Я поздоровался и с ними и повернул налево.

Улица была вымощена булыжниками. В первом же доме, каменном, двухэтажном, крытом красновато-коричневой, «римской» черепицей перед открытым низким окном с широким дубовым подоконником сидел пухлый мужчина с печально опущенными книзу уголками тонкогубого рта. На нем была черная шапочка, напоминающая тюбетейку, и темно-коричневая туника. Я бы подумал, что это местный гробовщик, если бы рядом с окном не был приделан деревянный кронштейн, с которого свисала деревянная монета, покрашенная в золотой цвет.

— Ты меняла? — спросил я.

— Да, — ответил он тихо, смиренно, будто речь шла о похоронах, после чего задал вопрос: — Что ты хочешь поменять? Маработлины? Мигриалесы?

— Солиды и силиквы, но пока не знаю, сколько, — ответил я и попросил: — Расскажи мне, какие у вас тут деньги и какой у тебя курс обмена.

Оказалось, что у них все еще в ходу восточно-римские солиды, силиквы и нуммии, причем первые часто делят на три части и перечеканивают в местные триенсы, а вторые уменьшают примерно на треть и изготавливают местные денарии. Солид все так же составляет одну семьдесят вторую часть фунта золота и равняется сорока местным денариям, каждый из которых равен десяти медным монетам весом чуть больше грамма. Впрочем, медь сейчас не пользуется спросом, потому что дешевые товары не продают, а обменивают, или предпочитают делить денарии на две и даже четыре части. В основном меняла занимается обменом арабских, называя их сарацинскими, монет — золотого динара (по местному маработлина), образцом для которого послужил солид, и серебряного дирхама (мигриалеса) весом чуть меньше четырех грамм. Динар равнялся десяти дирхамам или трем местным триенсам. Дирхам — четырем денариям. За операцию меняла брал, как договоришься, но в среднем около пять процентов.

Улица оружейников была узкой, от силы метра два в ширину, и короткой, лавок по пятнадцать с каждой стороны. Располагались они в двухэтажных домах. Первый этаж был из камня и служил мастерской, а второй — из дерева и являлся жильем мастера и его семьи. Больше всего было изготовителей копий и щитов. Наверное, это самый востребованный товар. В одной я заказал копье длиной четыре метра, во второй — пику длиной два семьдесят. Мне предложили готовые наконечники на выбор, и я остановился на бронебойном для копья и листовидном для пики. В третьей мастерской, где делали большие овальные щиты, договорился об изготовлении небольшого пятиугольного с умбоном и показал свой перстень, чтобы поняли, что надо нарисовать белой краской на темно-синем фоне. Настолько привык носить драгоценную побрякушку на пальце, что в бытность гезатом заказал в Риме новый перстень с александритом, на котором гемма-камея в виде розы ветров. Дальше шли мечи, в основном полуспаты, и кинжалы, а также кожаные шлемы на каркасе из железных прутьев или узких полос. У меня это всё есть. Изготовитель луков был всего один и способностей у него хватало только на простые охотничьи. Зато мастеров по стрелам набралось аж четверо. Я выбрал трех, которые показались более ответственными и мастеровитыми, показал каждому свои стрелы, объяснил, что древко должно быть каленым — склеенным из четырех частей и под втульчатый наконечник, перьев — два от чайки. У меня есть три десятка отличных стрел, а здесь надеялся купить еще шестьдесят хотя бы просто хороших. Договорились, что до обеда мастера изготовят по одной, после чего, если меня их работа удовлетворит, закажу остальные. В залог оставил полденария на троих.