Пленительные наслаждения - Джеймс Элоиза - Страница 46

• Предыдущая
• 46/80
• Следующая

За окном виднелись редеющие серые облака. Брызги солнца сквозь отдельные голубые прогалины падали на сорочку, превращая ее в прозрачную вуаль. Под ней ясно, словно выписанные чернилами, вырисовывались контуры женского тела. Квил различал округлые бедра, тонкую талию и взмывающий вверх от ребер изгиб, возле хрупкой ключицы плавно переходящий в линию шеи.

Он оглядывал Габби с головы до ног, от блестящих волос до носов ее шелковых туфель, как ценитель, выбирающий для покупки статуэтку из тончайшего китайского фарфора. И от восхищения не находил слов.

— Квил!

До него не сразу дошел ее взволнованный голос. Она стояла перед ним, крепко прижав к груди руки.

Самообладание, выработавшееся за пять лет борьбы с недугами, не подвело его и на сей раз.

Квил никогда не шел на поводу у тела, даже в вопросах эротического удовольствия, и поэтому с трудом удержался на ногах. Как близок он был к тому, чтобы пасть перед ней на колени, послав ко всем чертям свои головные боли! Но он сдержался, лишь небрежно кивнул и прошел мимо нее к камину.

Квил сел в кресло и, вытянув ноги, задумчиво уставился на сапоги, будто в теле не было огня, будто каждая жилка не напрягалась от желания рвануть к себе свою полуобнаженную жену. Заключить в объятия и овладеть ею без церемоний, ни о чем не думая. Взять ее прямо здесь — на ковре, на кровати, в кресле! И повторять это вновь и вновь, до полного насыщения, пока не утихнет нестерпимое желание, пока он снова не станет тем, кто он есть, — спокойным и умеющим владеть собой человеком. Человеком, чьи умеренные эмоции четко разделятся на две категории: одна — «супружеский долг», другая — «сыновнее уважение». Сыновнее уважение… Он опять чуть не забыл о похоронах.

Когда он отвлекся, Габби метнулась за своим халатом. Нещадно стучащее сердце заныло в предчувствии. Если она не обманывается, он собирается взять ее прямо здесь, на полу.

Вряд ли он откажется от задуманного, сказала она себе. Вообще это вполне естественно между мужчиной и женщиной. Все этим занимаются, но в подобающее время и в подобающем месте — в своих кроватях, под одеялом, в темноте, а не средь бела дня.

Габби потянула за концы кушака и, подпоясавшись потуже, устроилась в кресле напротив мужа. Квил, сидевший в расслабленной позе, был необычайно соблазнителен. Воспользовавшись тем, что он занят своими мыслями, она не сводила с него глаз. Когда он наклонил голову, несколько прядей свесились ему на лоб, и там, где на них попадали солнечные зайчики, появлялись красноватые отблески. Она перевела взгляд на его руки. Эти пальцы творили удивительные вещи, когда он в кабинете просил ее выйти за него замуж. От приятных воспоминаний у нее задрожали коленки.

Габби покраснела и слегка поерзала в кресле. Вместе с усиливающимся смущением она испытывала постыдное желание — ей хотелось, чтобы Квил снова посмотрел на нее.

Но когда он поднял на нее взгляд, в его глазах не было того грешного вожделения, которое иногда появлялось в них. Сейчас его глаза были тусклые и немые.

— Нам нужно побеседовать, прежде чем мы… — Он сделал паузу и откашлялся. — Словом, сначала необходимо кое-что уточнить… Я имею в виду наш брак.

Квил стиснул зубы. Это прозвучало ужасно глупо. Неудивительно, что Габби смотрела на него с таким изумлением.

— Я хотел сказать, — продолжил он, — что мы должны быть честными друг с другом.

Габби молча кивнула. Разговоры о честности не предвещали ничего хорошего. У нее защемило сердце. Она отчаянно напрягала ум, теряясь в догадках. По-видимому, Квил жалеет, что женился на ней. О, зачем она надела такую тонкую сорочку! Наверное, ему не понравились ее бедра, когда он увидел ее полураздетой. Или…

— Сейчас говорю я, дорогая. Потом выскажешься ты, и я приму твой ответ хладнокровно. В конце концов, брак — это союз на долгие годы.

О чем он? Габби, ничего не понимая, насупилась.

А Квил продолжал разглагольствовать.

Он говорил о раздельных комнатах и этике супружеских отношений.

Габби уже нисколько не сомневалась в правильности своих предположений. С минуту она смотрела на него, открыв рот, потом выкрикнула:

— Нет!

Квил удивленно поднял бровь.

— Габби, я не предполагал, что ты так жаждешь этого. Я предпочел бы спать один, учитывая, что впереди похороны отца. Но если ты настаиваешь…

— Нет. — Разумеется, она не жаждала этого в такой степени. — Я не возражаю. — Из-за отсутствия опыта едва ли она могла добавить что-то или высказать какие бы то ни было замечания.

Она чувствовала себя униженной. Ее бросило в жар, будто на нее вылили ведро кипятка. Она снова открыла рот, но не могла найти слов. Квил призывал ее быть честными друг с другом. Но как можно быть честной в таких вещах, о которых не говорят вслух? Квил, видимо, не испытывает того, что испытывает сейчас она. Если он не обнимет ее, она задохнется, как рыба, выброшенная на сушу. Сегодня ей точно не уснуть. Когда он сказал «поклоняюсь тебе всем телом», в ней пробудилось неведомое чувство, от которого участился пульс и в теле возникла вибрация. И это усиливалось всякий раз, когда она смотрела на Квила, на его совершенное тело, излучающее мощную энергию.

— Но я подумала, что ты…

Габби не могла продолжать. Ее душили спазмы, и слова застревали в горле. Никогда еще она не была так растерянна. Квил хотел отложить брачную ночь до возвращения в Лондон после похорон. Что же тут непонятного! Ее отец, слава Богу, жив, но если б он умер, хотелось бы ей в канун похорон заниматься… тем, о чем сейчас шел разговор? Вряд ли.

Она понурилась.

— Квил, мне очень стыдно. С моей стороны это было неуважением к виконту и к твоим чувствам. Я не хотела их оскорбить. — Подступающие слезы мешали ей подбирать нужные слова. — Прости меня, Квил. Ты не думай, что я не сопереживаю тебе и твоим родным. Просто у нас с отцом никогда не было… слишком теплых отношений. Тебе, должно быть, сейчас очень сильно недостает отца. Мне следовало помнить об этом. Собственно, я и не забывала о твоем горе, я только… — Ее шепот был едва слышен.

Горе? Квил задумался. Он смотрел на бледную кожу ее запястья, не рискуя поднять глаза на лицо и винно-красные губы. То, что он испытывает сейчас, — вот это, вероятно, горе.

Как жестоко устроен мир! Квил редко ощущал это так остро, как в эти минуты. Он, Эрскин Дьюленд, нет — теперь виконт Дьюленд, не может делить ложе со своей новобрачной, когда и где ему нравится! Разве это справедливо? Непривычная боль обволакивала сердце. Только Габби от этого ничуть не легче, думал он. Это не избавит ее от недоумения и разочарования. А она, конечно, разочарована. И трех часов не прошло после венчания, а он успел ее разочаровать.

Он попытался отогнать неприятные воспоминания. За последние пять лет он тысячу раз разочаровывал отца, начиная с первых минут того несчастья. «Дьюленды никогда не прикидывались немощными, — звучал в ушах гневный голос виконта. — Где твоя сила воли, мужчина? Встань!» А он не мог. Память до сих пор хранила паническое ощущение катастрофы. Он хотел подняться, но его ждала новая неудача. Попробовал еще — и снова крах. И все же он не сдавался даже после ухода отца. Но ничего не добился, кроме еще большего унижения, когда под конец упал с постели. Проползав несколько часов на полу, он обмочился, так как не смог дотянуться до горшка. А шнур был высоко. Так и лежал он несколько часов в луже, как беспомощный новорожденный, пока камердинер не заглянул в его комнату.

С воспоминаниями в душу хлынул бесполезный гнев — поздно, отец уже мертв.

Квилу стало совсем худо. Он не попадет ни на какие похороны, если сейчас сделает то, к чему призывает ее взгляд и растерянная дрожь губ.

Подумав об этом, он сделался тверд как камень. Наслаждение никуда не уйдет — теперь Габби его жена. Зато мать, если он сотворит себе мигрень и не придет на похороны, никогда его не простит.

— Возможно, это и к лучшему, — пожал он плечами. — В конце концов, мы еще толком не узнали друг друга. К тому же в первый раз для девушек это довольно болезненная процедура. Надеюсь, ты знаешь об этом, Габби?

• Предыдущая
• 46/80
• Следующая