Арсен Люпен — благородный грабитель - Леблан Морис - Страница 25

• Предыдущая
• 25/40
• Следующая

Через секунду Даспри спросил:

— Это просто предположение, не так ли? Месье Андерматт ведь ничего вам не сказал?

— Нет.

— Его поведение по отношению к вам не изменилось? Не показался ли он вам помрачневшим, более озабоченным?

— Нет.

— И вы полагаете, что он мог бы вести себя так, если бы нашел письма! Я же думаю, что у него их нет. Мне кажется, сюда приходил не он.

— Но тогда кто же?

— Таинственный человек, который управляет этим делом, держит все нити в руках и преследует цель, которую мы только начинаем угадывать сквозь тьму непроницаемых загадок; непонятная личность, чье очевидное могущество и влияние на происходящее ощущается с самого начала. Это он и его друзья вошли в этот дом 22 июня, это он обнаружил тайник, это он оставил карточку месье Андерматта, и у него находятся письма и улики, подтверждающие предательство братьев Варен.

— Кто он? — перебил я, не сдержавшись.

— Корреспондент «Эко де Франс», черт возьми, этот Сальватор! Когда все так очевидно, разве мы не становимся слепы? Ведь он упоминает в своей статье детали, которые могут быть известны только тому, кто проник в тайны братьев.

— В таком случае, — пробормотала мадам Андерматт с ужасом, — мои письма тоже у него, и теперь его очередь угрожать моему мужу! Что делать, Боже мой!

— Написать ему, — решительно заявил Даспри, — довериться ему безоговорочно, рассказать все, что вы знаете и что можете узнать.

— Что вы говорите?

— Ваши интересы совпадают. Вне всякого сомнения, его действия направлены против брата, оставшегося в живых. Он ищет оружие, но не для борьбы с месье Андерматтом, а для того, чтобы уничтожить им Альфреда Варена. Помогите же ему.

— Как?

— У вашего мужа есть документ, который дополняет и позволяет использовать чертежи Луи Лакомба?

— Да.

— Сообщите об этом Сальватору. Если надо, постарайтесь раздобыть для него документ. Короче, вступите с ним в переписку. Чем вы рискуете?

Совет был дерзкий и на первый взгляд даже опасный, но у мадам Андерматт не было иного выхода. К тому же, как говорил Даспри, чем она рисковала? Если неизвестный был врагом, такой шаг не усугублял ситуации. Если же это был человек посторонний, преследовавший какую-то особую цель, он не должен был придавать этим письмам большого значения.

Как бы то ни было, появилась хоть какая-то надежда, и мадам Андерматт, не представлявшая себе, что делать, с большой радостью ухватилась за нее. Она горячо поблагодарила нас, пообещав держать в курсе событий.

И в самом деле, через день она прислала записку, полученную в ответ на ее послание:

Я взял бумагу в руки. Это был тот же почерк, что и в записке, подложенной мне в настольную книгу вечером 22 июня.

Значит, Даспри был прав, именно Сальватор оказался главным организатором этого дела.

Наконец-то забрезжили слабые лучи света в окружавших нас потемках, а отдельные детали предстали в неожиданном ракурсе. Но сколько еще оставалось темных пятен, таких, например, как находка двух семерок червей! Что до меня, то эти две карты не выходили у меня из головы, быть может, я был заинтригован ими даже больше, чем надо, так как семь дырочек в семи маленьких знаках бросились мне в глаза при таких волнующих обстоятельствах! Какую роль играли они в этой драме? Какое значение следует им придавать? Какой вывод надо сделать из того факта, что подводная лодка, построенная по чертежам Луи Лакомба, была названа «Семеркой червей»?

Даспри же мало занимали эти две карты, он целиком погрузился в изучение другой загадки, решение которой ему казалось более неотложным делом: мой приятель без устали разыскивал пресловутый тайник.

— И кто знает, — говорил он, — не найду ли я в нем письма, которые не обнаружил там Сальватор!.. скорее всего по недосмотру. Очень уж не верится, что братья Варен убрали из недоступного, как они полагали, тайника бесценное оружие, значение которого понимали.

И он искал. Вскоре в большом зале для него не осталось никаких секретов, и поиски переместились в другие комнаты особняка: он обследовал их снаружи и изнутри, осмотрел каменную и кирпичную кладку стен, приподнял шифер на крыше.

Однажды Даспри явился с киркой и лопатой; вручив мне лопату, оставил себе кирку и сказал, указав на пустырь:

— Туда.

Я пошел за ним без особого восторга. Он разделил площадку на несколько участков и один за другим осмотрел их. Но в одном месте, у угла, образованного стенами двух соседних домов, его внимание привлекла куча бутовых камней и булыжников, прикрытая кустарником и травой. Даспри стал разгребать ее.

Мне пришлось помогать. Битый час под палящим солнцем мы потели над этой кучей — безрезультатно. Но когда, раскидав камни, мы добрались до земли и начали выворачивать ее, кирка Даспри обнажила кости, останки человека, на которых еще болтались лохмотья одежды.

И вдруг я почувствовал, что бледнею. Я заметил вдавленную в землю маленькую железную пластину, вырезанную по форме прямоугольника и, как мне показалось, на ней были различимы пятна крови. Я нагнулся. Так оно и оказалось: пластина была по размеру с игральную карту, а красных, местами проржавевших пятен цвета сурика было семь и расположены они были, как семь знаков в семерке червей, продырявленных так же на кончиках.

— Послушайте, Даспри, мне надоели все эти истории. Если вам так интересно, оставайтесь. А я ухожу.

Может быть, от волнения или оттого, что устал, поработав на палящем солнце, но, как бы то ни было, на обратном пути меня зашатало, пришлось лечь в постель, где я провалялся двое суток в горячке и бреду, отбиваясь от скелетов, танцевавших вокруг меня и бросавших друг другу в головы свои окровавленные сердца.

Даспри вел себя как преданный друг. Каждый день он посвящал мне три-четыре часа, которые, правда, проводил в большом зале: обшаривал все углы, простукивал стены, словом, барабанил вовсю.

— Письма здесь, в этой комнате, — сообщал он мне время от времени, — они здесь. Руку даю на отсечение.

— Оставьте меня в покое, — отвечал я, доведенный до белого каления.

На третий день утром я встал, и хотя был еще довольно слаб, чувствовал себя здоровым. Плотный завтрак подкрепил меня. Но небольшое послание, полученное мною около пяти часов, больше всего другого способствовало моему полному выздоровлению, поскольку мое любопытство, несмотря ни на что, опять разыгралось.

Телеграмма была следующего содержания:

Послание было написано в таком учтиво-ироничном тоне, а изложенная просьба показалась мне настолько забавной и фантастичной, что я пришел в восторг.

Какая прелестная бесцеремонность! Кажется, мой корреспондент даже не сомневается в моем согласии! Но ни за что на свете я не хотел бы разочаровать его или ответить неблагодарностью на доверие.

В восемь часов, едва ушел мой слуга, которому я подарил билет в театр, появился Даспри. Я показал ему телеграмму.

• Предыдущая
• 25/40
• Следующая