Курсант: Назад в СССР 4 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 5

А вот с Троцким, мать его за ногу, вышло не так гладко. Обхаял я его, конечно, как требовала того эпоха, но вразумительно рассказать о решениях злосчастного съезда не получилось. Я же не большая советская энциклопедия, а всего лишь мент. Но рассказывать старался тоже в красках. И ответ свой приправил декларативными высказываниями и прочими лозунгами.

Если посмотреть на мое выступление со стороны служивых, которые ни черта не разбирались в этом вопросе, то твердая пятерка. Не мямлил и не блеял. Уверенно и без запинки протянул нить повествования. А вот профессора голыми руками не возьмешь. Он прекрасно знает, где собака зарыта. Поняв, что из меня больше ничего не выудишь, он потянулся к ведомости — рисовать мне оценку со словами “хорошо”. Нашел мою фамилию, и его вдруг осенило:

— А вы не тот самый Петров, что Сергея Сергеевича Зинченко задержал?

— Он самый, — кивнул я, скромно умолчав, что и поимка его сынка тоже моих рук дело.

— Знал я его, молодой человек. Однокурсник он мой. Заносчив был и людей за челядь принимал. И откуда только у него такие барские замашки? По заслугам, получается, получил благодаря вам. Отлично, молодой человек, ставлю вам пять.

Я с облегчением выдохнул. Впереди еще подсчет баллов, но формально я уже поступил. С такими рекомендациями и с “отлично” по истории СССР дорога курсанта мне открыта.

Я вышел из аудитории и плечом столкнулся с верзилой. Он недовольно глянул на меня сверху вниз. Даже в форме рядового я сразу узнал Сипкина. Местного боксера-курсанта, которого я положил на своих первых соревнованиях. Судя по его перекошенной морде и вытаращенным глазам, старый знакомый тоже сразу меня узнал.

Старый недруг заметно раскабанел или подкачался, через китель сложно было понять, и теперь уже явно не вписывался в мою весовую категорию. Он все больше стал походить на Дольфа Лундгрена.

— Куда прешь? — процедил Сипкин, явно обидевшись на мое наглое плечо, что посмело его зацепить.

Я не успел ничего ответить, как на горизонте появился какой-то пузатый полкан:

— Курсант Сипкин! Почему не на посту?

— Я в туалет отлучился, товарищ полковник!

— А где напарник твой?

— На “тумбочке” должен быть, вместо меня, — оправдывался курсант.

— Нет там никого, — брызнул слюной полкан. — Черт знает что! В день экзаменов казарма без дневального! Где старшина курса? Найди мне его, быстро!

— Есть! — Сипкин бросился исполнять приказ, но, сделав пару шагов, обернулся и прошипел, чтобы полкан не слышал:

— Ты теперь тоже курсант? Встретимся еще…

— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Смотри только подольше продержись. Не как в прошлый раз.

Сипкина перекосило, но гневный взгляд начальника заставил его поспешить.

Я же, сдав экзамен, со спокойной душой шлепал по ступенькам учебного корпуса вниз к выходу. Хотя учебным в чистом виде его назвать сложно. Учебных лишь три этажа, а все, что выше, было занято под казармы. Оттуда громогласными перекатами лился ор пузатого полковника, похоже, что он устраивал разнос кому-то еще. Судя по всему, Сипкину и его сменщикам в итоге влетит знатно.

В скором времени и меня ждала такая “армейская” жизнь со всеми вытекающими перспективами. Не люблю строем ходить. Чувствую себя оболваненным и подстриженным под одну гребенку. В строю нет личности. Есть прямое коллективное мышление и действия по указке. А я опер свободного полета. Но придется немного потерпеть. Блин… Два года будет длиться этот день сурка. Ну ничего, прорвемся…

Мысли о походах строем в столовку, о подъеме и отбоях по расписанию наводили грусть. За забор только с увольнительной. Может, жениться? Женатым разрешалось проживать в городе, а не на территории школы, в казарме.

***

Через неделю приказ о зачислении вывесили на стенде перед КПП. Пофамильные списки счастливчиков были выведены от руки каллиграфическим почерком. На первый курс набрали пять взводов по тридцать человек в каждом.

Я с грустью уволился с работы. Попрощался с коллегами и даже Витю обнял. С Погодиным не прощался. С друзьями я намеревался видеться регулярно — в увольнительных. И вот со второй половины августа 1979 года (зачисление у нас было раньше, чем в гражданские учебные заведения) я официально стал аттестованным сотрудником милиции. Правда, звание нулевое. Рядовой. Что ж, после всех подвигов начнем с низов.

Весть о моем зачислении вроде радостная, но ведь придется учиться тому, на чем я уже собаку съел (даже целую стаю), а это неинтересно. На ближайшие два года придется распрощаться с любимой работой, ограничить свободу, посиделки с друзьями и Соней.

Я прибыл в школу и сдал гражданскую одежду в каптерку, что находилась на нашем первокурсном четвертом этаже.

Большинству курсантов, в том числе и мне, форму выдали с погонами рядового — с грустными пустыми рамками галунов. Золотистую букву “К” для погонов курсантов МВД еще не придумали, но, насколько я помню, это случится уже скоро, возможно, в этом году.

Некоторые счастливчики, что на службе в армии успели заработать сержантские звания (армейские регалии засчитывались), щеголяли не с пустыми погонами, а с золотистыми поперечными лычками на них.

Всего нас было пять взводов “новобранцев”. Каждый взвод разбит на три отделения по десять человек. Из числа курсантов наиболее “старых” (а были и такие, кому под тридцать лет) и опытных назначили командирами отделений. В число командиров я не попал, руководство и не подозревало, сколько на самом деле мне лет. Иногда я и сам об этом начинал забывать. Ощущал себя молодым, только ветра в голове не было.

Командир взвода был штатный офицер. Нам достался молодой лейтенантик — спортсмен-легкоатлет, ненамного старше нас. Совсем недавно выпустился из Омской школы милиции.

Как и в любой силовой или государственной структуре, над каждым работником (служивым, курсантом) наблюдалось целое древо начальников. Важных и не очень. Прямых и “кривых”. Непосредственных и ситуативных (например, старший смены, когда попадаешь в наряд в караул).

Получается, что надо мной были: командир отделения, старшина курса, командир взвода, начальник курса, начальник школы с кучей замов. И еще какие-то полузамы полуначальников, я пока до конца не разобрался. Плюнуть нельзя, в старшего попадешь. И это только прямые непосредственные начальники.

Соня проводила меня со слезами. Будто в армию. Я обнял и успокоил ее, мол, не на все два года ухожу, увольнительные каждые выходные и праздники предусмотрены. Плюс за “подвиги” дополнительно предоставляться должны. Если уж маньяка изловил, то на лишний выходной всяко заработать смогу. Как говорится, не первый раз замужем, но дай Бог, чтоб последний.

— Что ты так переживаешь, — подбадривал ее я, — мы же с тобой и так только по выходным и виделись, я-то все на работе пропадал. Тут ничего особо не изменится.

Но она не слушала и поливала меня горючими слезами.

Комнату в ведомственной общаге за мной оставили. Спасибо Паутову, подсуетился и убедил жилкомиссию (у него там сестра двоюродная работала) официально оформить комнату как для командировочных. А если проверка какая нагрянет, можно, дескать, в крайнем случае заселить туда на пару дней кого-то из настоящих командировочных. И мебель как раз там есть для проживания, считай, почти номер в гостинице. Вещей ценных я там и не собирался заводить. Самое дорогое — это старенький кассетник, что перематывал пленку только вперед, и приходилось либо кассеты переворачивать, либо вращать её, нанизав на простой карандаш. Лучше всего для этих дел подходили карандаши “Архитектор”. По размеру один в один под кассету и грани, что надо.

Мне, конечно, не очень нравилось, что в моем общажном “гнездышке” вдруг будет жить командировочный, хоть и временно. Но это лучше, чем лишиться комнаты, на которую у меня в возможные выходные были большие планы. Соня не всегда была одна в квартире, сменный график работы ее матери не желал внимать чаяниям “молодых” и подстраиваться под субботу и воскресенье.