Атропос (СИ) - "Skybreaker" - Страница 22

Даже Регина, будучи женщиной, не выбивалась из коллектива. Может быть, потому что шейх приказал ее остричь наголо и одеть как мужчину. Она ходила в черном рабочем костюме с такой же черной кепкой на голове. А, может быть, потому что наравне со всеми она выполняла тяжелую ручную работу и не жаловалась. Ее никто не воспринимал, как женщину. Даже ее муж Евгений. Шэнли какое-то время это даже казалось странным. Они, Регина и Женя, ни разу не обменялись друг с другом поцелуями, объятиями или хотя бы одним ласковым словом. Их отношения ничем не отличались от мужской дружбы. Все быстро забыли о том, что в коллективе находится женщина и вели себя в ее присутствии раскованно. Регина не возражала, она была из той породы людей, кто мог одинаково хорошо уживаться и с мужчинами, и с женщинами, и с самим дьяволом, лишь бы к ней относились с уважением.

Свобода воли, которой они некогда обладали, больше им не принадлежала. Они жили только ради удовлетворения потребностей своего господина и были не в силах не то, что бы воспротивиться ему, но даже плохо о нем подумать. Первое время Шэнли часто скручивался в припадке боли. Все потому что то и дело мысленно обзывал шейха бранными словами или воображал, как вставит кинжал ему в шею по самую рукоять. Рабские условия, в которых он оказался, были хорошим сырьем для придумывания разнообразных пыток для того, кто был в них виновен. Но острая нестерпимая боль, крушащая и ломающая каждую косточку в теле, вонзающие раскаленные иглы в каждое нервное окончание, была прекрасным лекарством от гнева.

Раз за разом он валился с ног от боли. И чем больнее ему было, тем сильная становилась его ненависть, тем более черные слова он для него подбирал, тем сильнее он хотел возвратить ему эту боль обратно. В какой-то момент, скорченный на полу, он решил: это конец и боль прикончит его. То был решающий момент. Он выбрал жизнь и с тех пор взял себя в руки и держал эмоции в узде. Ни одной плохой мысли он не допускал о шейхе и всегда отзывался о нем лишь положительно.

Постепенно его мышление изменилось. Ему казалось, что он на самом деле хорошо относился к шейху и считал его порядочным человеком. Даже тоненький шрам на ладони вконец затянулся и перестал напоминать о себе. Еще немного и можно было подумать, что он записался в прислужники шейха добровольно. Со временем он перестал думать и об этом. Добровольно или нет — это не имело никакого значения. Шейх оставался недосягаем, его власть над слугами были непреложной, а, следовательно, и неоспоримой.

Служить шейху было не так и плохо. Тех, кто хорошо справлялся со своими обязанностями, он мог даже похвалить добрым словом. О, что за неземное чувство это было. Если боль от нечестивых мыслей была кнутом, то блаженное вознесение от похвалы было пряником. Одно доброе слово от шейха стимулировало сильнейший выброс дофамина. Сравнить его можно было с восхождением на высочайшую гору, когда боль от тысяч шагов оставалась позади, и тебя переполняла эйфория преодоления. От этой окутывающей с ног до головы искрящейся радости хотелось сжать ладони в кулак, согнуть ноги в коленях и выпрыгнуть вверх на несколько метров. Шэнли впервые познал эту радость, когда работал с любимым жеребцом шейха.

Лошади в подземном бункере удивляли только первые несколько минут. Потом все привыкли. Даже запах из конюшни перестал отвлекать на себя внимание. Под конюшни и ипподром выделили 100 квадратных метров. В 10 раз больше комнаты для прислуги. Сколько боли стоили Шэнли эти мысли, когда он начинал работать в конюшне… К счастью, он быстро научился смотреть на вещи с позитивной стороны. Выяснилось, что у него был природный контакт с копытными животными. Он тонко их чувствовал, а они отвечали ему любовью.

Всего у шейха было три лошади, за каждую из них он выложил целое состояние. Шэнли не сомневался, что жизнь каждой лошади шейх оценивал намного выше жизни каждого из своих слуг.

Кливлендская гнедая кобыла с темно-шоколадным окрасом и густой черной гривой смотрелась на все уплаченные за нее деньги. Она имела аристократические повадки и была очень привередлива в еде.

Другая самка породы американский рысак была чуть повыше в холке, сантиметров эдак на 10. Она обладала более внушительной мышечной массой и длинной шеей. В характере ее чувствовался добрый нрав и уравновешенность.

Звездой коллекции шейха был вороной арабский скакун по кличке Shareef. Он был красив, грациозен и очень силен. В рывке он мог достичь скорости в 70 километров в час. Для шейха его прыти было в избытке. Он никак не мог с ним управиться. Именно с него он и упал во время одной из прогулок. Одному Шарифу было позволено так обращаться с шейхом. Никто другой во всей Мекке не мог позволить себе ничего подобного.

В один из дней Аль Тани решил вновь оседлать непокорного жеребца. Шэнли, как следует, начистил коня скребницей. Его короткая черная шерсть блестела, как лакированная. Он вычесал его ровно подстриженную гриву и хвост, вычистил копыта и угостил его свежей морковью. Конь вел себя прилежно, и прогулка прошла идеально. В конце тренировки, когда шейх опустился на землю и передавал коня в руки Шэнли, он обронил небрежное «спасибо» в сторону слуги. Но уже этого было достаточно, чтобы Шэнли испытал сильнейшее в жизни чувство радости. Впредь он вкладывал все свои силы в уход за лошадьми, желая получить еще хоть раз благодарность от шейха. Однако шейх не разбрасывался словами благодарности направо и налево. То краткое спасибо было сказано, скорее, под влиянием момента.

Помимо верховой езды шейх увлекался плаванием и фехтованием. В Мекке для этого были сооружены бассейн и комната для фехтования. Бассейн двадцати пяти метров длинной на пять дорожек наполнялся чистой водой прямиком из подземного источника. В хорошие дни, когда у него было подходящее настроение, он брал с собой одну из наложниц. Вместе они плавали в бассейне несколько часов, пока один из слуг исполнял музыкальные композиции на традиционных арабских музыкальных инструментах: кануне и удде. Фехтовать же он предпочитал в одиночестве. Его оппонентом выступала роботизированная рука, которая по праву могла называться мастером-фехтовальщиком. Шейх побеждал ее раз за разом, лишь потому что она была так запрограммирована. В честном поединке она разделала бы его под орех.

Была в подземном дворце и своя мечеть, куда шейх регулярно наведывался для совершения намаза. Каждая из его наложниц тоже исповедовала ислам и ходила туда в день «хальвета», когда она исполняла роль жены шейха. У наложниц, надо сказать, была своя собственная жизнь в подземном дворце. Каждая из них проводила с шейхом всего один день в месяц. Все остальное время девушки проводили время вместе в четырех стенах в своей роскошной спальне. У каждой из них была своя двуспальная кровать и макияжный столик, у каждой была своя собственная небольшая коллекция украшений, премиальная косметика, останавливающая процессы старения и несколько лучших нарядов в гардеробе. Этого было достаточно, чтобы не примелькаться перед шейхом. В свободное от своих непосредственных обязанностей время девушки читали книги. Аль Тани нравилось разговаривать со своими наложницами на философские вопросы. Сам он был человеком крайне образованным. Он учился каждый день своей 190 летней жизни и требовал того же от своего многочисленного гарема.

Евгений работал в библиотеке и имел самый тесный контакт с девушками, насколько это было возможно. Каждый день он забирал прочитанные книги и приносил новые по заявкам. Обмен происходил в небольшом тамбуре. Как правило, одна из девушек передавала старые книги и забирала новые. Таким образом, Женя был единственным кроме шейха, кому было позволено общаться с девушками. Евгений считал, что такое право он получил, поскольку он был женатым человеком. Однако комитет рабочих был иного мнения. После некоторых раздумий мужчины пришли к выводу, что «жук» что-то подкрутил в их эндокринной системе, из-за чего они перестали испытывать влечение к женскому полу. Это объясняло, почему никто из них ничего не испытывал при виде Регины и при мыслях о ком-то из гарема. Половое влечение попросту исчезло, пропала утренняя эрекция, сексуальные фантазии перестали посещать мужские головы. Словом, секс утратил для них всякий интерес. Возможно, оно было и к лучшему. Поскольку любая попытка заговорить с одной из наложниц влекла за собой мучительную боль.