Особое мясо - Бастеррика Агустина - Страница 3

Сеньор Урами начинает говорить. Он не просто говорит, он декламирует слова так, словно открывает новые неопровержимые истины, причем не одному слушателю, а огромной аудитории. На его губах появляется слюна, и они блестят все ярче. В этих губах есть что-то рыбье. Или жабье, думает гость. Они влажные и сильно изгибаются. Да и сам сеньор Урами чем-то похож на угря. Слушать японца можно молча: в конце концов, примерно одно и то же он повторяет при каждой встрече. Своими словами, думает визитер, сеньор Урами словно хочет подтвердить реальность придуманного им мира. Этот мир жив лишь до тех пор, пока звучит голос японца. Гость представляет себе, как владелец кабинета замолкает — и тотчас же стены помещения расступаются, становятся прозрачными, весь административный этаж расплывается, а секретарши-японки стремительно испаряются. Хотелось бы, очень бы хотелось, чтобы все это исчезло и растворилось, но этого никогда не произойдет, потому что сеньор Урами не просто болтает: он называет важные цифры, рассказывает о новых реактивах и пигментах. Он объясняет гостю — можно подумать, тот этого не знает, — как трудно в наше время работать с этим сырьем и как раньше было хорошо, при изобилии коровьих шкур. Нет, конечно, человеческая кожа куда мягче, чем шкура крупного рогатого скота, — такова она от природы, — но зернистость-то у нее совсем никуда, объясняет он. С таким мелким зерном очень трудно работать. Он поднимает трубку и говорит что-то по-японски. Одна из секретарш приносит большой пухлый альбом. Японец открывает его и демонстрирует гостю образцы кожи разных типов. Он прикасается к ним осторожно, словно к неким церемониальным предметам. Звучит монолог о том, как скрыть дефекты сырья — шрамы от ран, которые получают экземпляры из любой партии при перевозке. И чем тоньше и качественнее исходный материал, тем больше будет на нем дефектов. Гость рассматривает альбом. Раньше ему этот каталог не показывали. Сеньор Урами придвигает альбом ближе, но гость не прикасается к образцам. Сеньор Урами показывает пальцем на лоскут светлой, почти белой кожи с отчетливыми прожилками и говорит, что такой сорт ценится очень высоко, но из последней поставки ему пришлось списать слишком большой процент сырья: слишком много дефектов, которые ну никак не спрячешь. Японец напоминает, что замаскировать можно только поверхностные раны, скорее царапины. Этот альбом — его собрали специально для гостя. Пусть он покажет эти образцы сотрудникам комбината, а заодно и поставщикам из питомника — надо же наконец иметь наглядное представление, на какие участки и типы кожи следует обращать особое внимание. Замолчав, японец достает из ящика стола заламинированный лист. Вот, новый дизайн раскроя, реализовать который далеко не всегда удается: разрезы при снятии кожи должны быть абсолютно симметричными. Из-за несоблюдения этого требования ему приходится понижать сортность продукции и продавать бог знает сколько метров выделанной кожи по бросовым ценам. Сеньор Урами вновь поднимает телефонную трубку. Секретарша вносит прозрачный чайник и подливает гостю свежего чая. Ему не хочется пить, но он делает несколько глотков.

Слова сеньора Урами звучат взвешенно, гармонично. Они создают особый маленький мир, полностью им контролируемый, мир хрупкий, пронизанный трещинами. Одно неловкое, несвоевременно произнесенное слово — и этот мир может разлететься вдребезги. Японец говорит о важности оборудования, применяемого при свежевании: любая ошибка в настройках может погубить даже лучшее сырье. И еще: свежую кожу, которую мясокомбинат отправляет на фабрику, следует подвергать более интенсивному охлаждению. Так дальнейшее скобление потребует меньше усилий. Далее, экземпляры, поступающие на переработку, должны получать достаточное количество жидкости: это позволит избежать излишней сухости кожи и ее растрескивания. И вообще, следует поговорить с коллегами-заводчиками, напомнить им о важности соблюдения нормативов по питанию и — обязательно! — по обеспечению соответствующих экземпляров жидкостью. А еще — оглушение обязательно должно производиться предельно четко и качественно. Кожа экземпляра, оглушенного и забитого небрежно, обязательно потеряет в качестве: она останется более жесткой, и обрабатывать ее будет труднее, так как, замечает сеньор Урами, «кожа — самый большой орган тела, и на нем отражается буквально все, что происходило с организмом». Эту фразу он произносит, подчеркнуто артикулируя каждый испанский слог, не переставая при этом вежливо улыбаться. Впрочем, на этой фразе его выступление заканчивается, и в разговоре повисает хорошо выверенная пауза.

Гость прекрасно знает, что говорить ничего не нужно. Просто сиди и кивай. Но именно сегодня эти слова особенно сильно бьют его, особенно болезненно ранят. Сказать бы ему пару ласковых, нахамить, наговорить лишнего, заставить завыть от такой же боли… Как бы хотелось, чтобы эти слова содрали улыбку, приклеившуюся к лицу сеньора Урами, прошили насквозь эту упорядоченную, просчитанную тишину, сдавили бы воздух так, чтобы они оба задохнулись.

Но он по-прежнему молчит и улыбается.

Обычно сеньор Урами не провожает его, но на этот раз почему-то решает спуститься с гостем к выходу. По пути они задерживаются на участке отбеливания. Японец внимательно следит за действиями рабочего, очищающего поступившие шкуры от волос. «Эти, должно быть, напрямую из какого-то питомника, — думает гость. — С мясокомбината кожа поступает уже без волос». Сеньор Урами жестом подзывает бригадира, и тот, мгновенно сообразив, в чем дело, начинает отчитывать рабочего, сдирающего остатки волос со свежей кожи. Судя по всему, тот что-то делал неправильно. В оправдание неуклюжести подчиненного бригадир пытается объяснить хозяину, что у обдирной машины сломался какой-то ролик, что починить его пока не успели, а работать с материалом вручную все уже отвыкли. Японец едва заметным жестом затыкает его, и бригадир, учтиво поклонившись, уходит.

Затем они проходят мимо красильного барабана. Сеньор Урами останавливается и говорит гостю, что его фабрике нужны черные кожи. Всё, никаких дополнительных пояснений. Визитер решает солгать и говорит японцу, что комбинат вот-вот должен получить сырье требуемых параметров. Сеньор Урами кивает и прощается с ним.

Всякий раз, выйдя из этого здания, он останавливается, чтобы выкурить сигарету. К нему неизменно подходит кто-то из сотрудников, желающих поделиться страшилками про сеньора Урами. По слухам, тот убивал и свежевал людей еще до Перехода. Еще говорят, что у него дома все стены оклеены человеческой кожей как обоями, что он держит людей в подвале и с наслаждением снимает с них кожу живьем. Гость не понимает, зачем сотрудники рассказывают ему все это. Всякое, конечно, возможно, но наверняка он знает только одно: хозяйство японца держится на страхе подчиненных перед владельцем и это хозяйство работает эффективно.

Он с облегчением покидает территорию кожевенной фабрики. И вновь в его голове возникает вопрос: зачем мне все это? Ответ всегда один и тот же. Это его работа. Работа, которую он знает и делает лучше других. За это ему платят, и платят неплохо. А делать что-то другое он не умеет, и заработать на содержание отца другим способом не сможет.

Иногда кому-то приходится взваливать на себя всю тяжесть этого мира.

Его комбинат работает со многими фермами и питомниками, но в свой маршрут объезда он включает только те, откуда поступают самые большие партии. Раньше крупным поставщиком комбината был заводчик Герреро Ираола, но в последнее время качество его продукции сильно упало. Количество излишне агрессивных и склонных к насилию экземпляров в его поголовье превысило все допустимые нормы. А ведь чем агрессивнее конкретный экземпляр, тем труднее его правильно оглушить.

В питомник Тода Вольделига он заезжал лишь однажды — когда требовалось уточнить детали первой поставки. Сегодня он впервые включил его в свой рабочий объезд.

Прежде чем войти, он звонит в дом престарелых, где находится его отец. На звонок отвечает Нелида — женщина, увлеченная всеми теми вопросами, до которых ему, по правде говоря, и дела нет. Голос ее подчеркнуто звонок и жизнерадостен, но он слышит в нем нотки накопившейся, пожирающей ее изнутри усталости. Она говорит, что у его отца все хорошо. Она неизменно называет отца «дон Армандо». Он сообщает, что скоро снова заедет проведать отца и что уже перевел деньги за этот месяц. Со стороны Нелиды слышно бесконечное «да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, дон Армандо — в стабильном состоянии, не без нюансов, конечно, но он стабилен, и это главное». Он спрашивает, не приступы ли она имеет в виду, говоря о «нюансах». Нелида просит его не беспокоиться, потому что «не происходит ничего такого, с чем бы мы не справились».