Запрети любить (СИ) - Джейн Анна - Страница 73

Вопросы про себя Алина пропустила:

— Этот изверг так и заставляет тебя ходить на работу как простому сотруднику?

— Да, — коротко ответил Игнат. Он будто не очень хотел разговаривать с ней, но не мог позволить себе сбросить звонок.

— Ненавижу придурка! — Голос его матери изменился, в нем появились злые визгливые нотки. — Только о себе думает, кабель. Нет бы о сыне думать — о том, как это унизительно работать вместе с простыми сотрудниками. А ведь ты его наследник! Тот, кто возглавит компанию после него! Или… — Она вдруг осеклась. — У него же новый ребеночек будет от его шалавы. Если сын, то тебе нелегко придется, мой хороший. Нам обоим нелегко придется! Она все спланировала, змея проклятая! — вдруг взвыла она. — Забеременела от него, чтобы у тебя все отобрать! Но мы не допустим, сыночек! Мама не допустит! Мама так просто все не оставит! Мама…

— Хватит, — вдруг прервал ее Игнат.

— Что?.. — растерянно повторила женщина.

— Хватит действовать мне на нервы. Я устал. Реально дико устал. И последнее, что я хочу сейчас слышать, это твои домыслы о наследстве.

— Игнат, мама хочет тебе помочь, — почти взмолилась Алина.

— Если ты хочешь мне помочь, перестань пить! — выкрикнул вдруг Игнат. — Просто перестань бухать! Я уже не могу так больше, мам! Ты же обещала не пить и сорвалась! Обещала же! Зачем опять начала?

Вместо того, чтобы оправдываться, Алина начала наезжать на него:

— Ты тоже на ее стороне, да? На стороне этой сучки, которая разрушила нашу семью? А может быть, она под тебя свою дочурку подложила? Чтобы заткнуть тебе рот? Такая на все способна…

Ее слова были отвратительны — я сидела и чувствовала, как горят уши. Стало страшно. Что сейчас ответит Игнат? Вдруг он скажет что-то такое, что ранит меня очень сильно?..

Но он удивил меня.

Мой мальчик.

— Мама. Никогда не говори так о ней. Не оскорбляй ее. Или больше можешь мне не звонить, — вдруг спокойно, но твердо, будто в противовес ее крикам, произнес Игнат.

— Значит, я права. — Голос Алины тоже стал спокойным, но теперь в нем слышалась бесконечная печаль. — Ты не на моей стороне. Зачем мне вообще жить? Если…

Договорить женщина не успела — Игнат сбросил вызов. Затем откинулся на спинку диванчика и прикрыл лоб и глаза широкой ладонью, как человек, который от всего устал. Он сидел неподвижно, будто статуя, и когда я услышала его глубокий вздох, полный тоски, закололо сердце. Игнату было плохо, очень плохо — это чувствовалось по поникшим плечам и опущенным уголкам губ. И мне захотелось подойти к нему. Обнять, утешить, сказать несколько теплых слов. Показать ему, что я с ним, что я рядом, что я поддержу его… Что все будет хорошо! Но я только и могла, что смотреть на него через щель в портьерах, не выдавая своего присутствия, и сердце мое обливалось кровью.

Он уснул. И я, глядя на него, вдруг поняла — это любовь. Потому что любовь — это не только когда ты хочешь человека. Это когда ты хочешь, чтобы ему было хорошо. А ему так плохо — из-за матери-манипуляторши, из-за новой семьи отца. Должно быть, он чувствует себя ненужным. Потерянным. Одиноким. Но… Но я до сих пор не могу простить ему то, что он пытался оговорить мою маму, хоть Игнат извинился и признал, что совершенно неправильно понял ее разговор к врачу. Я не могла этого забыть. И не могла этого простить.

Почему все так сложно? Это и есть взрослая жизнь, когда вокруг одни сложности, которые надо решать?

Я осторожно слезла с подоконника и вместо того, чтобы уйти, подошла к спящему Игнату — его лицо манило меня, как свет фонаря — бабочку. Я внимательно рассматривала Елецкого, впитывала каждую его черту, и больше всего на свете хотела дотронуться до него. Это желание было столь сильным, что я дотронулась его волос кончиками пальцев. Но тотчас одернула, испугавшись, что он проснется. Но нет, Игнат продолжал спать, и его плечи мерно вздымались в такт дыханию. Окончательно перестав справляться с собой, я склонилась к нему и коснулась его теплых губ своими. Замерла, прикрыв глаза и наслаждаясь мгновением. Осторожно поцеловала спустя пару секунд и отстранилась. А потом ушла, думая, что все могло быть иначе.

Говорят, что любовь прекрасна, даже если она не взаимна. Но я не была согласна. Моя любовь опустошала меня. Делала несчастной и отбирала силы. И самым ужасным было то, что я не могла вырвать ее из своего сердца.

Едва дверь захлопнулась, Игнат резко открыл глаза и коснулся губ. Медленно провел по ним пальцами и сжал руку кулак. Он едва сдержался от того, чтобы поцеловать Ярославу в ответ, когда она, решив, что он спит, появилась рядом с ним, словно из ниоткуда, и дотронулась до его лица. А он не спал — проснулся из-за тихих шагов в библиотеке, куда пришел после работы, чтобы взять книгу. В последнее время книги успокаивали его, хотя если бы кто-то еще полгода назад сказал Игнату, что он будет читать, он бы начал смеяться.

Игнат решил, что Ярослава зашла в библиотеку, увидела его и подошла, а затем поспешила уйти. Зачем она сделала это? Поцеловала его во сне? Потому что он все еще нравится ей, несмотря на все то, что было? Ей нравятся такие мудаки, как он? Забавно.

А он ее любит. Наверное. Иначе как еще можно назвать это наваждение в его голове, если не любовью? Только он никому не признается в этом, даже Сержу, единственному близкому человеку. Хотя тот явно что-то подозревает, то и дело говорит про Ярославу. Каждый раз, когда Серж называл ее имя, Игнату становилось не по себе. Ему хотелось крикнуть: «Не произноси ее имя, я сам хочу его произносить!» Но он молчал. Уходил в себя или просто переводил тему.

Любовь. Простое слово из шести букв, а сколько в нем боли. Игнату не нравилась эта боль, но еще больше он бесился из-за того, что не мог выбросить Ярославу из головы, зажечь с другими девушками и просто забыть обо всем. Просто на хрен все из башки.

Не получалось.

Из-за отца, в высоком ай-кью которого Игнат начал сомневаться, ему пришлось работать. В головном офисе, на должности мальчика «принеси-подай» наравне с несколькими новичками. Его шефом был суровый мужик, который не стал миндальничать с сыном босса, а заставлял работать. И если Игнат отлынивал или делал работу плохо, шеф устраивал разнос на весь офис. Раньше бы Игнат хлопнул дверью и свалил, послав всех и каждого на три буквы. Но сейчас он не мог позволить себе этого — должен был быть паинькой, чтобы отец не разозлился еще сильнее. Поэтому делал все, что ему говорили, но при этом завел «черную тетрадь», в которую мысленно записывал всех, кто его бесил. Странно, но спустя неделю ему даже начало нравится то, что он делал. Игнат постепенно начал вникать в работу и кое-что понимать, хотя, если честно, бизнес отца был для него темным лесом. А еще работа помогала ему меньше думать о Ярославе и о том, что произошло.

Отец зря не поверил ему. Потому что Игнат не лгал ему. Он действительно слышал разговор мачехи с кем-то по телефону и сразу же понял, о чем она говорит.

Лена подставила отца. Скорее всего, залезла в его компьютер, скачала нужные файлы и передала кому-то. Только кому? И зачем она сделала это? Может быть, ее специально подложили под отца? Игната мучила эта мысль — почему отец повелся на нее? Он ведь реально влюбился, поплыл от нее как пацан. Что эта Лена сделала с отцом?

И что с ним самим сделала ее дочь?

К Ярославе он не чувствовал больше ненависти и злости, до него будто дошло, что она не виновата в том, что делает ее мать. Она верила ей и не могла идти против нее так же, как он не мог идти против своей матери, хотя сегодня, кажется, она перешагнула черту. Ему не нравилось слушать, когда она говорит гадости о Яре. И вообще слушать ее не нравилось. Мать то проклинала отца, то жаловалась на судьбу, будто позабыв о сыне.

Только любовь и боль — вот что осталось в Игнате. И сожаление, что они с Ярославой не могут быть вместе.

Мачеха вышла сухой из воды — ей повезло. Выпуталась и подставила его самого. Отличный ход. Но он не собирается сдаваться. Игнат целенаправленно сделал вид, что раскаивается, что перепутал, не так понял, был на эмоциях… Что будет работать и вообще сделает все, чтобы вернуть расположение отца. Но на самом деле Игнат решил затаиться. Он выведет мачеху на чистую воду, это лишь дело времени. А пока она пусть думает, будто бы он смирился.