Месть мажора (СИ) - Фарди Кира - Страница 18

Я выхожу в прихожую и трясусь от страха: а вдруг оперативники слышали наш разговор? Но полицейские молча увозят меня в участок.

А дальше начинается кошмар. Я попадаю в кабинет к прокурору.

– Вы видели раньше это кольцо? – вдруг спрашивает он и ставит на стол знакомый футляр.

Я недоуменно смотрю на него. Как связаны авария и кольцо?

– Да, конечно.

Рассказываю все без утайки.

– Вам оно понравилось?

– Красивое, – пожимаю плечами. – Но не мое.

– Вот и захотелось сделать его своим?

– Вы о чем?

Меня окунают носом в дерьмо, в которое с каждой минутой я погружаюсь все глубже и глубже. Ушам своим не верю, это бред больной фантазии. И тут прокурор подкидывает сумасшедшую версию, что я видела раненую девушку, стащила у нее с пальца кольцо, вот только спрятала его в машине плохо.

Ни доводы, ни слезы не убедили уверенных в себе мужчин. Так я, скромная учительница начальных классов, которая никогда даже мухи не обидела, оказалась в следственном изоляторе.

Первые дни в СИЗО – самые страшные, это нельзя описать. Я ничего не знала, не понимала, была напугана всякими книгами, фильмами, рассказами о тюрьме. Меня проверили, переодели, привели в камеру, и оставили посередине. Я с ужасом смотрела на двухъярусные кровати вдоль стен, на толпу женщин, уставившихся на меня. Их было много, очень много. Я везде видела любопытные глаза, и мне казалось, что это происходит с кем-то другим, не со мной.

– Ну, проходи, рассказывай, – вздрагиваю от грубого голоса.

Женщины расступаются, и я вижу четыре кровати без второго этажа, между ними стол, а рядом на стуле сидит огромная тетка с короткими кудрями на голове. Она прихлебывает чай из большой кружки и прикусывает сахар, так когда-то любил чаевничать мой дедушка.

Душа заныла от тоски.

– Здравствуйте, – прошептала я.

– Что, девка, голос потеряла? – толкает меня в бок худощавая брюнетка. – Старшая спрашивает! Отвечать надо.

– А что отвечать?

– Т-ю-ю-ю, блаженная! Звать тебя как?

– Арина.

– За что села?

– Ни за что.

Громкий хохот раздается со всех сторон. Женщины покатываются со смеха и кажутся уже вовсе не страшными. Я робко улыбаюсь в ответ.

– Знаешь, здесь все невиновные, – развлекается брюнетка. – И она, и она, и она…

Женщина показывает на соседок! Те согласно кивают.

– Предварительный приговор какой? – втягивает чай старшая.

– ДТП со смертельным исходом.

– Ого! Да ты у нас гонщица?

– Нет, что вы! Я в школе работаю, учитель начальных классов.

– Э, дура! О школе теперь забудь. Туда уголовников на работу не берут.

– Как не берут?

Я хлопаю ресницами, все еще надеясь, что женщины шутят, но по их лицам вижу: нет, говорят правду. И тут вспоминаю, что при устройстве на работу от меня потребовали справку об отсутствии судимости, и резко, по-настоящему осознаю яму, в которую упала.

– Нет, – шепчу помертвевшими губами. – Н-е-е-е-т! Выпустите меня!

Я бросаюсь к двери и что есть силы начинаю биться в нее. Меня оттаскивают, я вырываюсь и снова лечу к выходу.

– А ну, заткнулись все!

Женщины наваливаются на меня группой и прижимают к полу. Я задыхаюсь, бьюсь, пытаюсь сбросить невыносимую тяжесть, но ничего не получается.

– Все нормально, Галина Ивановна.

– Разберемся.

– У новенькой шок. Скоро привыкнет.

Приспосабливаюсь, но не привыкаю. Все дни до суда живу, как в тумане. Отказываюсь есть, пить, говорить, хожу, как зомби, и вою по ночам в плоскую подушку.

И вот я на скамье подсудимых и слышу ужасный приговор: шесть лет лишения свободы.

Как меня привели после суда в СИЗО, не помню. В какой-то момент повисла на руках охранников и отключилась.

Прихожу в себя от резкого запаха нашатыря и холода. Чувствую, как по щекам течет вода, поднимаю руку, но не могу удержать ее на весу. Она с грохотом падает на кровать. Открываю глаза, но перед ними мутные белые силуэты. Они качаются, как былинки на ветру, и загораживают обзор.

– Пришла в себя, Васильева? – окликает меня мужской голос.

Поворачиваюсь на звук, пытаюсь разглядеть зовущего.

– Н-наверное.

– Ну, ты не отчаивайся так. Приговор на руки получишь и на химию пойдешь. Там жить можно, – бодренько отвечает врач.

– А что такое «химия»?

– Это поселение для заключенных.

– А что там делать? – слезы сами текут по щекам и скатываются с подбородка.

– Везде люди живут. И ты будешь. Профессию получишь, станешь работать, за примерное поведение выйдешь по УДО, и срок твой сократится вдвое.

Его слова стали глотком свежего воздуха. Я неожиданно воспряла духом. Когда исчезла надежда, что глупая ошибка, в которую превратилась моя жизнь, будет исправлена, я наконец смогла посмотреть в будущее. Там ждала меня мама, за которой обещал присматривать Матвей, ждал любимый. Он клятвенно обещал сделать все, чтобы облегчить мою жизнь в заключении.

«Я не одна, со мной родные люди», – решаю я и встряхиваюсь, начинаю расспрашивать женщин из камеры о жизни в колонии.

– Васильева, к тебе посетитель! – кричит надзирательница накануне моей отправки к месту заключения.

– Ко мне?

Сердце радостно трепещет в груди. Я стягиваю с головы платок и бросаюсь к зеркалу. «Матвей, пришел Матвей! – поет душа. – Он все же решился раскрыть себя, пришел!»

– Что расцвела? – брюнетка Варя заглядывает в лицо. – О, как глазки заблестели. Кавалера ждешь?

– Жениха.

– На, губы намалюй, – протягивает мне пенал простой помады старшая. – Потом долго не увидитесь.

По коридору я лечу впереди надзирательницы, чуть ли не приплясывая. Меня приводят в длинную комнату, разделенную на две части перегородкой и разбитую на отдельные ячейки.

– Сюда.

Конвоирша ведет меня к дальней кабинке, я резко распахиваю дверь и отшатываюсь: по ту сторону решетки сидит мажор.

– Отведите меня в камеру! – бросаюсь к двери, но надзирательница закрывает ее на ключ.

– У вас десять минут.

– Продажные твари, – стучу пяткой в дверь. – Выпустите меня!

– Хочешь в карцере куковать? – прикрикивает надзирательница. – Живо устрою!

Я обреченно стою, опустив голову, и вдруг встряхиваюсь и подхожу к перегородке.

– Трубку возьми! – приказывает мажор и усмехается: – А ты хорошо выглядишь, тюрьма пойдет тебе на пользу.

Тыльной стороной ладони стираю с губ помаду, в упор смотрю на мерзавца, подставившего меня. Первый раз вижу его так четко и ясно. Уже нет той наглости и блеска уверенного в себе хозяина жизни, потухший взгляд мутно-голубых глаз, скорбно опущенные уголки губ, провалившиеся щеки. Он похудел, оброс и запаршивел. На нем надета мятая черная футболка, кожаная куртка с пуговицей, висящей на нитке, под ногтями замечаю грязь.

– Я не сбивала твою невесту, – говорю тихо в трубку. – Прости, что так получилось.

– Знаю, что не сбивала.

– Тогда за что ты со мной так? – губы дрожат, глаза наполняются слезами.

– Ты бросила ее умирать, – он вскакивает и бьет ладонью по перегородке, я отшатываюсь. – Если бы ты вызвала скорую! Всего лишь позвонила… Один звонок – и Леру могли бы спасти!

– Я не видела девушку! Как ты не понимаешь?

– Невозможно! Мой помощник сразу ее нашел, как только приехал к остановке, но было уже поздно. Поздно! Ты будешь гнить в тюрьме, стерва! Я жизнь положу на это! Себя положу!

– Я не виновата! – плачу уже навзрыд.

Невозможно пробиться к каменному сердцу. Я верю Матвею. Он, врач, не мог оставить раненую девушку, не мог!

– А мне насрать на твои слова! Слышишь ты!

Мажор прижимает лицо к перегородке, и я ужасаюсь его виду: он не в себе, похож на жуткого демона. И я бросаю трубку и стучу в дверь.

– Выпустите меня! Выпустите! Я хочу в камеру!

– Да, сиди в камере! Там твое место, сука!

Его слова звучали в голове еще долго, я с криками просыпалась ночами, и брюнетка Варя, с которой я подружилась, отпаивала меня чаем и валерьянкой. Нас вместе определили в одну колонию – хотя бы одна радость в этой жизни. Варя попалась на мошенничестве: она с приятелем занималась голосовым фишингом и разводила людей на деньги.