Месть мажора (СИ) - Фарди Кира - Страница 19

– Как тебе не стыдно, – упрекала ее я, когда мы стали ближе.

– Стыдно, у кого видно, – хохотала она. – Нечего ушами хлопать.

Но ее поддержка первое время была ох! как нужна. Вдвоем мы могли бороться против бывалых теток, защищать друг друга.

Годы летели незаметно. Я выполняла обязанности по камере, выучилась на швею, и уже через полгода начала работать. С внешним миром связи почти не было. Чаще звонил мой адвокатик и отчитывался о поданных апелляциях, которые раз за разом не удовлетворяли. А вместе с ним я получала новости от родных.

Иногда звонили подружки. Они рассказывали о маме и о Матвее. Мамуля выдержала испытание судьбой, и я каждый день молила Бога, чтобы он защитил ее, дал возможность дождаться меня.

Очень тосковала по Матвею, до боли в сердце хотелось посмотреть в его лицо, вдохнуть родной запах, прижаться к груди. С любимым мы договорились на время прекратить все контакты. И, как бы мне ни было тяжело, я жила тем днем, когда наконец его увижу.

Мажор тоже пропал. После нашей встречи в переговорной комнате о нем ничего не было слышно.

– Вот мудак! – кипела Варвара, которая знала мою ситуацию. – Нагадил – и в кусты!

– Может, и правда, оставил тебя в покое, – согласились и другие женщины. – Время лечит, его боль тоже отодвинулась.

А однажды пришли новости: мажор женился. О пышной свадьбе писали светские журналы, ее показывали в новостях все телеканалы. Он стоял рядом с невероятно красивой девушкой, но казался роботом: не улыбался, отвечал сухо, не поцеловал невесту, а лишь слегка коснулся губами.

Женщины в камере жадно прильнули к телевизору.

– Ринка, смотри, смотри! Вот мужики, вот козлы! Быстро же он утешился! Тебе жизнь сломал, а сам женится.

– Господи! Пусть женится и от меня отстанет.

Я смотрела на него, но не чувствовала себя свободной. Что-то было во взгляде, в выражении его лица, что вызывало тревогу. Исчез тот наглый, насмешливый, но живой парень, которого я встретила в лесу. Сейчас это был совершенно другой человек. Какой, не знаю, но другой, жуткий и опасный, отчего холодело в груди и спазмом сводило горло.

К жизни в колонии постепенно приспособилась. Вывела для себя главное правило: ни с кем не вступать в конфликты, но и достоинство не ронять. Через два года я отправила первое ходатайство на УДО.

Зато Варе плохо удавалось уживаться с сокамерницами. Она постоянно попадала в истории и нажила себе врагов.

– Ты почему не можешь потерпеть? – ругала ее я, прикладывая смоченное ледяной водой полотенце к очередному синяку.

– А что она в бутылку лезет! – ругалась та.

– Хочешь, чтобы вперед ногами вынесли?

– Зубы обломают! Ринка, ты, главное, держись подальше, – наставляла меня Варюха. – Я привыкла, а у тебя еще вся жизнь впереди. Что там слышно насчет Удо?

– Послезавтра заседание комиссии, – прикладываю руки к груди. – Ох, боюсь я, Варя! Как бы чего ни вышло.

– Не сци, подруга! Два года продержалась, за последние сутки ничего не случится.

Лучше бы она этого не говорила…

День начался чудесно. Я проснулась в отличном настроении, сердце трепетало от радости, каждую минуту поглядывала на часы.

– Ты голову вымой, – наставляли меня соседки.

– Погоди, обязательно надень чистый платок, выглади его, чтобы стрелочки были.

– Да-да, комиссия встречает по одежке. Первым делом осмотрят с ног до головы.

– Держи новые носочки.

– Да, и отвечай на вопросы с достоинством. Не доказывай, что не виновата, это уже дело прошлое. Говори, что раскаялась, всю жизнь будешь помнить свою ошибку, замаливать в церкви грехи.

– Но я…

– А вот это уже лишнее, никаких возражений.

Наставляли меня весь день, большинство из сокамерниц уже проходили через эту процедуру. Редко кому удавалось освободиться раньше срока, поэтому все за меня болели.

В нашей швейной мастерской мы шили джинсы по заказу корпорации «Глория джинс». Да-да, именно те джинсы, которые продаются в торговых центрах и красуются на попах молодежи. У меня дома тоже завалялась парочка таких, но я даже представить не могла, в чьих руках они побывали.

Я летала от машинки к гладильной доске, руки и ноги выполняли привычную работу, а глаза подгоняли минутную стрелку на настенных часах. И все равно звонок на обед прозвучал неожиданно.

От досады раздраженно вздыхаю: осталось стачать несколько швов, чтобы завершить дневную норму и оставшееся время посвятить подготовке к комиссии, назначенной на шестнадцать часов. Женщины по цепочке покидают свои столы и выходят из мастерской.

– Рина, ты идешь? – спрашивает надзирательница.

– Сейчас, минуточку.

– Я тебя подожду, – машет рукой Варюха.

– Ага, – прострачиваю последний шов и, не поднимая головы, прошу: – Варюха, дай ножницы, – Та не отвечает. – Варя…

Останавливаю машинку, короткий всхлип раздается в наступившей тишине. Вскидываю голову: подруга стоит, прижатая к стене тремя бабами из раскройного цеха. В руке одной из них я вижу свои ножницы.

– Хочешь? – она трясет ими. – Забери. Иначе…

Острый край впивается в горло Вари.

– Ринка, не дергайся, – хрипит она. – Они не посмеют.

– Девушки, не дурите, – я встаю. – Зачем вам проблемы?

– Жалко шмару, защитница! Подь сюды, потолковать надо.

От резкого удара в живот Варя сгибается пополам, из горла вылетает короткий стон.

– Не трогайте ее!

Не своим голосом вскрикиваю я, хватаю со стола бобину с нитками и запускаю в голову главаря. Та отшатывается и бросается на меня с ножницами наперевес. Мы сцепляемся намертво, колотим друг друга, куда попадем. Я не чувствую боли, только ярость, которая долго зрела в душе и наконец-то нашла выход, и желание отобрать ножницы.

– Не… трогай… мою… подругу… – с каждый судорожным вдохом выкрикиваю я, выкручивая бабе руки.

– Глаза раскрой, идиотка! – сипит та, зажатая у меня под мышкой.

Короткий взмах, и острые металлические концы обрушиваются мне на бедро.

– Стерва! – вою от боли я и отпускаю соперницу.

– Ринк-а-а-а…

Не своим голосом вопит Варвара. Как она вырывается, не знаю. Подружка в один прыжок настигает моего врага и вцепляется ей в волосы. Я не успеваю осмотреть себя, руки-ноги двигаются, и хорошо, как две другие женщины тоже ввинчиваются в драку. Мы падаем, катимся по полу, натыкаемся на столы и стулья, рычим и воем, как звери.

Вдруг резкая боль пронизывает меня насквозь, я захлебываюсь криком, отпускаю соперницу. Пальцы еще пытаются найти опору, пятками скольжу по полу, пытаясь встать, а перед глазами все расплывается, и что-то горячее, пульсирующее заливает горло и грудь.

– А-а-а…

Это был последний звук, который я слышала, прежде чем отключиться.

Прихожу в себя не сразу. Открываю глаза, а перед ними плывет, кружится белое облако и так сильно сияет, что снова зажмуриваюсь. «Где я? Что со мной? – мозг обжигают вопросы.

Потом наваливаются звуки. Они нарастают постепенно, издалека и обрушиваются на голову со всех сторон.

– А-а-а… Боль-но…

– Где больно? – спрашивает кто-то.

– П-пожалуйста, не кричите…

– Василий Иванович, что с ней?

– Отходит от наркоза. Жить будет. Леночка, вколи ей дозу снотворного.

Второй раз просыпаюсь уже легче. Долго лежу, прислушиваясь к звукам, потом пытаюсь сесть: не получается. Поднимаю руку, она прикована к кровати наручниками.

– Где я?

Горло саднит так, что, кажется, будто его наждаком почистили, но говорить могу, это приносит облегчение.

– В больничке, где же еще.

Голос доносится справа, хочу повернуть голову, не двигается. Паника растет изнутри и заполняет сознание.

– Что со мной? – голос какой-то странный, чужой, грубый. Вырывается из горла с трудом, нужно напряжение, чтобы выдавить слова.

– Молчи, тебе нельзя разговаривать.

– Почему?

– Ранена в горло. Вот дура! Шрам теперь на всю жизнь останется. Ты, что, ничего не помнишь?