Боги, пиво и дурак. Том 3 (СИ) - Горина Юлия - Страница 44

И это было так неожиданно и странно, что мы переглянулись.

Хмурый учитель — и песни?

Эрик зажег свечу на маленьком столике, и теперь мы могли лучше разглядеть обстановку каморки, в которой очутились.

Здесь стояла широкая лавка, на которой вместо постели лежал плоский грубый мешок, набитый соломой. На столике валялись листки бумаги, испещренные мелким нервным почерком. А на полу у стены, завернутая в белую тряпицу, стояла лютня.

— Реки волос... — выдохнул старик и опять захрапел.

Я наугад взял один из брошенных листков.

— Мать честная, Графыч, да это стихи!..

— Положи на место, — хмуро приказал мне приятель. — Не смей читать это.

— Почему?

— А ты не понимаешь? Это же очень личное!

— Личное — это письма, или записи в дневнике, — возразил я. — А стихи — это искусство, а искусство — оно адресовано во внешний мир! Стихи пишутся для того, чтобы их кто-нибудь прочитал! Так же, как и песни поют для того, чтобы кто-нибудь их услышал.

— Но нам это читать никто не разрешал, — заметил Графыч, забирая у меня из руки листок. Но ничто человеческое ему все-таки чуждо не было, так что взгляд Эрика скользнул по бумаге — и листочек так и застыл по пути на стол.

— Горький снег моих дней запылил мне виски сединой, боль от прежних побед серебром заблудилась в моей бороде, одиночества вечная плаха с насмешкой глядит на мой мертвый покой, я хотел бы твой голос забыть — но увы, моя нимфа, на свете есть вещи сильней, — вслух прочитал я.

— Красиво, — с удивлением проговорил Эрик.

— Повторов многовато, — заметил я. — Мой-мое.

— Разве в стихах смотрят на такие вещи? — покосился на меня Графыч.

— Ну, извини, что недостаточно возвышен, — развел я руками. — И это, кстати, не стихи. Это, друг мой, песня. Оттого и количество слогов у строк разное.

Графыч бережно положил лист на столик и забрал с него свечку.

— Пойдем отсюда? Пусть он спит, — предложил Эрик.

Я возражать не стал. Тем более в каморке было тесно и душно.

— Как ты думаешь, кто эта нимфа, о которой старик свои песни слагает? — спросил я, когда мы вышли в святилище.

— Мне кажется, это просто красивый поэтический образ, — предположил Эрик, усаживаясь на пол возле стены — так, чтобы опереться об нее спиной.

Я присел рядом.

— Не уверен. Эреб — мужик конкретный. И нимфа, как мне кажется, там имеется в виду совершенно конкретная.

— Кто-то, в кого он был влюблен в юности?

Я вздохнул.

— В юности, в старости... Как у богов разобрать их возраст, если они вечные? Думаю, если бы Эреб захотел, он мог бы выглядеть и как парень молодой, и даже как ребенок. Но он выбирает оболочку старика. Интересно, почему?

Эрик пожал плечами.

— Соответствует душевному состоянию? — предположил он.

— Может быть, — задумчиво протянул я.

В свете свечи я заметил лежавшую неподалеку на полу монету, выпавшую из чьего-то кармана. Потянулся к ней, подобрал с пола. Покрутив в руках, подбросил и поймал в ладонь.

Орел.

От нечего делать подбросил еще раз и снова поймал.

Орел.

И еще раз. И еще.

Увлекшись процессом, я снова и снова подбрасывал и ловил монетку, и каждый раз на моей ладони она была повернута орлом.

Как так?

Сколько раз подряд можно выкинуть орел по случайности?

— Чем ты занят? — с недоумением спросил меня Графыч.

Я передал ему монету.

— Подбрось?

Ему выпала решка.

— И что с того? — все еще непонимающе спросил Графыч.

Я усмехнулся.

— Да так... Сам еще толком не знаю.

Я забрал у него найденную монетку и принялся задумчиво вертеть ее в руках.

Фортуна явно решила все-таки повернуться ко мне лицом! Вот почему я так легко отыскал святилище, и по пути ни на кого не напоролся. И потому она давала мне выкинуть орла столько раз, сколько захочется.

Ради разнообразия я загадал решку.

Подбросил монетку. Блеснув в воздухе, она перевернулась и плюхнулась мне на ладонь.

Решка!

Я просиял. А ведь это...

Это идея!

Уже не раз было замечено, что моя удача — как зебра. То внезапно везет, то возникает ощущение, что даже просто из дома выйти я не могу без приключений на задницу.

И если появится способ тестировать свою удачу незадолго до принятия важных решений — есть шанс вовремя почуять перемену ветра.

Вот сейчас, похоже, Фортуна мне улыбалась. А значит, пока она ко мне благосклонна, этим можно попытаться воспользоваться в своих целях...

Тут ход моих мыслей прервался. Потому что из своей комнатушки, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, вышел Эреб.

Мы с Графычем разом поднялись, как по команде.

Учитель держал в руке два ключа.

— Странно, но, оказывается, я заранее взял у дежурного ключи от ваших комнат, — с усилием выговаривая слова, удивленно сообщил Эреб. — И это хорошо. Держите. Идите спать. Вещи... — он икнул, прижав ладонь к губам, и через мгновение продолжил. — Вещи заберете... позже.

— А где находятся наши комнаты? — спросил я.

— Идите вниз. На три этажа. Там холл. И в другое крыло. Там.

И он ушел обратно в свою каморку.

Переглянувшись, мы осторожно последовали за ним — по крайней мере мешки с барахлом все-таки хотелось взять с собой. Особенно мне — не появляться же перед всеми в униформе палача.

Так мы отправились искать свои комнаты. К счастью, на каждом ключе имелся брелок с номером. Графычу достался 124. Мне — 327. Стало быть, его комната должна по идее находиться на самом нижнем этаже, моя — на третьем.

Мы без проблем отыскали жилое крыло, где и расстались.

Так начиналась наша новая жизнь в новой школе.

Очутившись на пороге своего нового жилища, я сначала подумал, что ошибся. И даже перепроверил номер на двери.

Своим убранством комната напоминала жилую монашескую келью. Постель у стены, два маленьких столика — один с умывальным набором, другой с принадлежностями для письма и парой хороших масляных ламп. Один стул и сундук возле двери. И в каждом уголке этого предельно скромного жилища ощущалось присутствие кого-то чужого, по всей видимости — прежнего жильца.

За решетку большой квадратной вентиляции были прицеплены две короткие ниточки с маленькими клочками бумаги на концах. От сквозняка бумажки вздрагивали и покачивались, будто живые. На письменном столе валялось перо с погрыженной верхушкой. В углу примостилась стопка из трех здоровенных толстых книг, на постели в складках одеяла потерялась одна перчатка.

Я покрутил перчатку. Она была серая и очень качественная, из тончайшей бархатистой кожи. А еще меня поразил ее размер — такую вещь мог носить разве что подросток или очень хрупкая, маленькая девушка.

Почему эти вещи остались в комнате? Кто-то собирался в такой спешке, что позабыл про них?..

Ну да ладно.

Об этом я постараюсь все разузнать завтра. А сейчас нужно перетрясти свалявшуюся солому внутри мешка-матраса и хорошенько выспаться.

Скинув колючее одеяло на стул, я принялся трясти мешок. И с удивлением обнаружил, что внутри импровизированного матраса тоже что-то припрятано, плоское и твердое.

Аккуратно развязав веревку, я сунул руку в мешок и вытащил небольшую книжку. Или, скорее, тетрадь в плотных корочках из обтянутого коричневой кожей дерева и с замочком, как на детских дневниках. На замочке светилось ярко-оранжевое начертание.

— Похоже, это что-то очень личное, — сказал я Лёхе, разглядывая тетрадь. — Надо бы вернуть хозяйке.

Я больше не сомневался, что прежним жильцом была девочка. Кому еще взбредет в голову делать записи и прятать их в матрасе?

Вернув тетрадь на прежнее место, я потуже завязал мешок и завалился спать.

И только я закрыл глаза, как в уши ударил громкий, отвратительно лязгающий звук, будто кто-то дубасил по жестяному ведру половником.

В первый момент мне показалось, что этот кто-то стоит прямо у моего изголовья. Но нет, звук исходил из-за двери.

— На построение! — добавился к лязгу молодой мужской голос. — Всем в холл на утреннее построение!