Университетские будни - Емец Дмитрий - Страница 7

– Еще чего! Не для того я восемнадцать лет учился, чтобы полы мыть! – возмутился Воздвиженский и пнул ведро.

Уборщица с укором посмотрела на него, вытерла грязную лужу и ушла.

Щукин с Воздвиженским опять остались одни со своими рукописями. Пробовали читать друг другу, но это был не вариант. Филологи друг друга не читают.

– Ну пошли тогда приманивать Картузикову. Пусть потом в воспоминаниях описывает, какие мы были гады! Надо создать ей творческий задел на всю грядущую жизнь в соцсетях! – сказал Щукин.

Они взяли шоколадную конфету, привязали ее на веревочку и отправились ловить Картузикову.

Доцент Воздвиженский вбежал на кафедру и, нервно улыбаясь, сказал профессору Щукину:

– Хочешь хохму? Я преподавал поэзию в доме детского творчества! Вчера прихожу на работу, а там сидит тетенька и говорит: «Я буду вместо вас теперь преподавать!» И начинает преподавать: «Детки! Придумайте героя и запишите в тетрадку, кого вы придумали! Если кто-то не придумал, пусть это будет добрый котик! Что добрый котик сделал? Куда он пошел?» И, главное, мамам ну абсолютно все равно, что я, что эти котики! Абсолютный железобетон! Лишь бы дети их не трогали и можно было в телефонах круглосуточно торчать. Ну, короче, я оттуда свалил.

– Напрасно! – сказал Щукин. – Надо было бороться! У меня тоже есть два заклятых друга: Билл Грейтс и Сахарберг. Эти двое вогнали в амебное состояние все человечество. Один придумал массовый компьютер, а другой придумал, как с помощью компьютера делать людей тупыми. Я поначалу сказал себе: «Ну если человечество такое глупое, так ему и надо! Разве не смешно будет, если эти две жалкие личности его угробят?» Это как с твоими мамочками и добрыми котиками!.. И как-то так легко стало, приятно на душе, что можно уже не заморачиваться… А потом я подумал: а ну как Бог меня спросит однажды, почему я никак не боролся с этими сволочами? И решил хоть как-то, но барахтаться. Получится, у меня хоть что-то или нет – неважно. Главное, что я старался…

Доцент Воздвиженский не слушал Щукина. Он ходил по кафедре и грыз ногти. Щукин придвинулся к нему и тихо спросил:

– Слышь, Воздвиженский, а куда котик-то пошел? Интересно же!

Воздвиженский подпрыгнул на метр и умчался прочь.

Профессор Щукин сказал:

– Заметил, что эффективны только те структуры образования или культуры, в которых не больше трех игроков. Большие структуры, министерства и т. д. – это всегда болото. В них нет никогда крайнего. Если в каком-то учреждении 400 человек работает, никто никогда не будет знать, кто чем занимается. Будут переадресовывать бесконечно друг другу.

– Это к Сидоровой!

– Нет, Сидорова занималась этим до 01.01.21, а с 02.02.21 – это уже Иванова.

– Иванова? Какая Иванова? Я ничего не знаю!

Обычно такие структуры всегда возглавляются мистическим директором, который, по всеобщему представлению, и принимает все решения. Но по факту к нему все бояться обращаться, а потом выясняется, что он уже полгода на больничном или вообще непонятно где.

– Слушай, Воздвиженский! – сказал Щукин. – Наши студенты не читали Иоанна Лествичника! Читали Пелевина, но не читали Лествичника! А это вообще базовая книжка. Я им сегодня рассказал про этапы собеседования с помыслом по Лествичнику, так они даже записывать стали. Короче, вот:

Первая стадия – прилог. Приходит мысль – часто дикая или случайная. Допустим, а «не съесть ли мне банан с перцем?» Если на этой стадии быстро откинуть эту мысль в мусорную корзину – через мгновение все забудется. Это как чих в метро, но когда чихнули не на вас, а в сторону.

Вторая стадия – сочетание. Вы пугаетесь этой мысли, или начинаете с ней спорить. Начинаете навязчиво размышлять: «Банан с перцем… гм… нелепо… но, с другой стороны, гм… а если? Да нет, не буду…» и т. д. Мысль постепенно становится навязчивой.

Третья стадия – сложение. Согласие с посмыслом. Вы предпринимаете какие-то усилия, чтобы дойти до магазина и купить банан, потом перец, потом все это смешать, попробовать и т. д.

Четвертая стадия – пленение. Это когда вы все чаще пленяетесь бананом с перцем. Под конец уже даже никаких собеседований не происходит. Просто как инстинкт по Павлову. Перец увидел, банан увидел – и готово.

Пятая стадия – страсть. Это когда уже всё, финал. Поезд дальше не идет.

– Слушай, – сказал Воздвиженский. – Но на банан с перцем не подсядешь. Это вообще нереально.

– Да, – сказал Щукин. – Но замени его на что угодно. Не только на водку и курение, но вообще на любые виды зависимости. Что хочешь подставь. А Иоанн Лествичник – это 6–7 век. То есть реально в человеке с 6 века ну вообще ничего не изменилось. Главное, не надеяться на свои силы. Не считать себя сильным. Не размышлять, какая страсть для меня опасна, а какая нет. Или довольно быстро так тебя замусорит, что только хрюкать будешь.

Профессор Щукин сказал:

– Почему так трудно быть всегда гостем. Особенно в первое время. Допустим, есть большая комната в офисе. В комнате пять человек. Кажется, что у них мир, дружба, жвачка. Но на самом деле у них, как у всех людей, вооруженный нейтралитет. Каждый знает, кому и куда нельзя подходить и чего нельзя делать. Если подойдешь к окну и попытаешься его открыть – будет кричать Иванова. Она боится сквозняков. А Протасова, наоборот, боится духоты. Поэтому окно открывать можно, но только на пять миллиметров. Это было установлено раз и навсегда во время Ивановско-Протасовских войн. Если попытаешься взять яблоко, то горе. Это яблоко Парфенкиной. У нее желудок переваривает только яблоки. Но вот тортик брать можно, Парфенкина худеет. И вообще она не жадная, ее жадность распространяется только на яблоки. Холодильник открывать тоже нельзя. Цветы поливает только Завьялова. Это ее цветы, хотя возле ее стола цветов нет. Она любит любоваться ими издали, а потом выливать в фиалку ведро воды. Но фиалку подарили ей, так что не проблема. Если снимешь с плечиков вот эту кофту – получишь по лбу. А вот эту кофту можно снимать. Даже ронять можно. Ее клиенты забыли лет сто назад – и никто не знает, чья она.

С этим нельзя говорить про то, с этим про это. И таких тонкостей миллионы. Чтобы к этому привыкнуть – нужно где-то полгода.

– Да-да! – воскликнул Воздвиженский. – Мне даже тошно иногда думать, какие мы все предсказуемые! У меня дома куча кошек и собак. И тоже у них все поделено. На аквариум нельзя – там Буся. На кресло нельзя – там Дуся. Под стол нельзя – там Вава. Дверью хлопать нельзя – Ричард будет истерить. А он старый и истерит всегда долго, часа по четыре, а потом болеет. Я к этому привык и у меня мир. Ну до момента, пока я случайно не попытаюсь сесть в кресло и не сгоню Дусю. Дуся случайно спрыгнет под стол к Ваве. Вава вцепится в Дусю и будет лаять на Ричарда. У Ричарда случится истерика часа на четыре, и весь кошаче-собачий мир придет в нестроение.

– Давай придумаем государственную идею! – предложил Щукин Воздвиженскому. – А то у нас государство есть, а идеи нету!

– Как нету? – испугался Воздвиженский.

– А так нету. Ну какая у нас идея? Вот озвучь!

Воздвиженский задумался.

– Ну… э-э… – начал он.

– «Ну э» – это не идея! Идею нельзя не знать. Если хоть на миг задумался – значит идеи нет. Идея – это всегда три существительных. Или два. Раньше идея была «Православие, самодержавие, народность». А сейчас?

– А сейчас нету… – вздохнул Воздвиженский.

Щукин кивнул.

– Вот и я о том же. Нету. Я предлагаю: «Традиция, вера, единство». Слово «вера» не расшифровываем, хотя хотелось бы, конечно. Дальше «традиция». Надо позиционировать, что Россия – традиционное государство. Государство, которое традиционно стоит на защите семьи. Государство, где запрещены аборты. Где можно скрыться от всемирных либералов. Где никогда не будет однополых пар и всего вот этого. Где любой нормальный европеец и американец всегда смогут найти убежище, если им неприятны процессы, происходящие у них на родине. Ну а «единство» тоже понятно. Одна держава. Мы должны стать сердцем мирового традиционализма и всячески повторять эти слова.