Университетские будни - Емец Дмитрий - Страница 8

– Мечтай! – сказал Воздвиженский.

– Ну я и мечтаю, – отозвался Щукин.

Студенты с каждым годом становились все тупее и тупее. Некоторые не умели читать. Некоторые не умели писать. Некоторые не умели ни писать, ни читать. Но все поголовно имели современные взгляды и сидели в телефонах. Щукин когда видел студента с телефоном, говорил ему: «Существо, подвинься!» Существо подвигалось. Оно даже не обижалось, не реагировало, потому что все равно находилось в постоянном мысленном опьянении.

Иногда Щукин жаловался на студентов декану. Декан смотрел на него сквозь очки и, отрываясь от телефона, в котором он лопал шарики, говорил:

– Ну что вы хотите? Да, детки немного глупенькие, но они же наши детки. Мы ж не пед какой-нибудь, нам нужна академическая наука… Вы, главное, помните, что лекции надо читать обязательно добрые, обязательно с гуманистическим смыслом. Вы им там скажите как-нибудь так: «Ну там Пушкин родился, что-то там сделал с гуманистическим смыслом, а потом задумался над судьбами человечества и написал „Горе от ума“»!

Доцент Воздвиженский сказал:

– Я понимаю, что очень спорно и куча исключений. НО:

Заметил сегодня интересный момент на выставке, где было около сотни частных кафе. И я наблюдал, кто, где и как работает. Если женщина толстая, смелая и активная, то муж у нее умный и хитрый. Он ее как пушку разворачивает, и она все за него делает. И детей тащит, и вообще сердце семьи. Мужу надо быть только умным и гибким, чтобы самому под танк не попасть. Если женщина красивая, то ее надо как рюкзак таскать и все за нее самому делать. Думать, разговаривать, мыслить. Но тогда главный уже ты. В общем, как говорится, каждый ищет свой вариант.

В университете был историк-миссионер Котлетов. Он был очень красноречивый, знал это и этим гордился.

– Сегодня на лекции я докажу вам, что святой Неонилий – самый лучший святой! – говорил он и доказывал. Так доказывал, с такими деталями, с такой опорой на факты, что студенты начинали плакать.

Котлетов выжидал пять минут и говорил словно бы в сторону:

– А теперь я докажу, что святой Неонилий – так себе святой. Можно даже сказать, неважный.

И доказывал. До того доводил бедных студентов, что у них кулаки сжимались от негодования на святого Неонилия, который творил такие ужасные вещи. Котлетов наслаждался эффектом и удовлетворенно кивал.

– А теперь я вам докажу, что святой Неонилий, может, и хороший святой, но его никогда не существовало в природе, потому что он возник в результате неправильного перевода священных книг в пятом веке! – говорил он.

И доказывал. Студенты начинали хихикать, но Котлетов строго прерывал их:

– Но, с другой стороны, если святого Неонилия не существовало, почему же он встречается в семи других священных книгах третьего и четвертого века? Они тоже были переведены неправильно? Прямо так все семь книг?

Студенты трусливо замолкали, но тут обычно заканчивалась лекция, и Котлетов гордо удалялся, унося свой круглый животик в сторону буфета.

Профессор Щукин терпеть не мог Котлетова.

– Суть Котлетова в том, что он сам ничему не верит и заражает своим неверием других, – говорил он Воздвиженскому.

– Но он же опирается на факты! – говорил Воздвиженский.

– Факты – это как карточки! – сказал Щукин. – Поверь, что я тоже могу доказать что угодно, просто перекладывая карточки. Внутри всякой человеческой правды есть островки лжи. И внутри всякой человеческой лжи есть островки правды. Вслушайся, например, в тексты, которые произносят люди, когда ссорятся. Например, жена, которая в какой-то конкретной ситуации может быть не права, моментально переводит стрелки и начинает кричать: «А помнишь, я приготовила тебе супчик! А ты сказал, что он дрянь и вылил кастрюлю в унитаз!» Муж моментально теряет нить основного спора, переключается и женщина торжествует.

Тут надо видеть генеральное направление. Верит ли сам человек в то, что он защищает. И какая конечная цель. И тогда вещи приобретают совсем другой смысл. Ты видишь генеральную идею, генеральную линию и не отвлекаешься на мелочи.

Профессор Щукин сказал:

– Закон литературы: живым ничего не дают. Но если живому что-то дали, значит, есть риск, что он уже все получил сейчас, даже с запасом, и ему ничего не дадут потом.

Доцент Югов постоянно гадил университету и лил на него помои. Университет не такой. Кафедры не такие. Студенты не такие. Всё неправильно, все уроды.

Как-то на защите докторской, когда все преподаватели хорошо это отпраздновали, Сомов стал допытываться у Югов.

– Югов! Ну скажи правду! Какой тебе смысл гадить? Ну докажешь ты, что университет плохой и все мы уроды. Ну и что? Выгода тебе лично какая? Тебе дадут кафедру в Оксфорде? Чемодан денег? Португальский паспорт? Ну хоть что-то дадут или ты это бескорыстно?

Но Югов только икал, грозил пальцем, как бы желая что-то объяснить, но ничего сформулировать не смог и заснул.

В университете на кафедре физкультуры работал доцент Пафнутько. Боксер в тяжелой весовой категории и одновременно философ. Он вечно приходил на кафедру истории русской литературы, пил там чай по четыре литра сразу и жаловался на падение нравов:

– Вот женщины те другое дело! Никогда не слышал, чтобы одна женщина плохо отзывалась о другой! Если она и говорит гадость, то как-то вскользь, даже слушать ее неинтересно. А вот мужчины плохо как-то относятся друг к другу. Как-то, понимаешь, не трепетно, без всякой, понимаешь, нежности и заботы! Вот сегодня в кафе за соседним столиком сидели трое парней. И как они все выпендривались, как ключиками от машинок вертели, как все знали, как про жизнь рассуждали, как щеки дули! Ну такие все были крутые – прям хоть рядом не сиди!

– И ты подумал о падении нравов? – спросил Щукин.

– Нет. Я подумал: «А я вас могу всех вырубить!» – скромно ответил Пафнутько.

Однажды Щукин, Маргарита Михайловна и Сомов поспорили на две пиццы, кто в кафе ни разу не посмотрит в телевизор. Не посмотрели только те, у кого телевизор был дома – Сомов и Маргарита Михайловна.

У Щукина телевизора дома не было уже лет двадцать, и он от телевизора вообще не отрывался. Смотрел всё подряд. И новости, и какие-то музыкальные группы, и сериалы. Совершенно выпал из беседы.

– Ну-ну, батенька! Совсем потерял иммунитет! – снисходительно сказал Сомов, протягивая Щукину счет.

У Маргариты Михайловны было много настроений. Например, одно из ее настроений было: «Я хочу обидеться!» Другое: «Я хочу поругаться!» Третье: «Я хочу себя пожалеть!»

В такие дни она ходила по кафедре, хмурилась и произносила случайные фразы. Целью этих фраз было создать базу для вышеуказанных эмоций. Причем сама Маргарита Михайловна, разумеется, не понимала, что она хочет обидеться, поругаться или пожалеть себя, но все остальные это уже знали, ощущали это и начинали срочно разбегаться по любым придуманным делам.

На кафедре оставался только доцент Воздвиженский, который был ужасный дурачок и вечно ляпал то, чего ляпать не стоило. Например, он всякий раз пытался указать Маргарите Михайловне на нелогичность ее поведения, и всякий раз ему доставалось от Маргариты Михайловны по полной программе.

Воздвиженский стонал и жаловался Щукину.

– Да напрасно ты вообще в разговор влез! – говорил Щукин. – У тебя хоть раз в жизни получалось объяснить что-то женщине?

– Нет, – сказал Воздвиженский. – Наверное, я просто плохой оратор.

– Нет, ты хороший лектор и оратор неплохой, – успокаивал его Щукин. – Но есть очень хитрая штука. Называется «предварительное объяснение». То есть женщина знает уже все ответы заранее, а ты покушаешься на это ее знание. Мешаешь ей испытывать чувства. Вот и отгребаешь. А свои мнения она завтра и сама переменит. Ты просто сразу ощущай, куда Марго клонит, и сматывайся.