Запрещённый приём (ЛП) - Гамильтон Лорел Кей - Страница 59

— Она симулирует свой сон. — Возразил Олаф.

— Вот именно. — Поддакнула я.

— Нам правда надо переговорить с Джоселин. Мне жаль, что это не может подождать. — Извинился Ньюман.

— Я позову лечащего врача. — Ответила медсестра таким тоном, будто собиралась наябедничать нашим родителям. Можно подумать, доктор сможет убедить нас, что Джоселин на самом деле спит, раз медсестре этого сделать не удалось. Она вышла из палаты, чтобы найти врача.

— Привет, Джоселин. Я — маршал Анита Блейк. Это — маршал Отто Джеффрис. Нам правда надо поговорить с тобой.

Ньюман наклонился к кровати и произнес:

— Джоселин, прости. Я знаю, ты через многое прошла, но я должен с тобой поговорить.

Ее глаза были закрыты, когда она ответила:

— Оставьте меня.

— Я бы очень хотел это сделать, но у нас тут вопрос жизни и смерти. — Возразил Ньюман.

Джоселин распахнула глаза. Они были карие, что смотрелось куда органичнее на ее лице, чем на лице ее матери, глаза у которой были зелеными. Пока Джоселин не открыла глаза, я и не осознавала, насколько хорошо знаю лицо ее матери. Она постоянно мелькала в таблоидах, пока я росла — в супермаркетах, во всяких шоу про сплетни из жизни знаменитостей, которые обожала моя мачеха Джудит. Передо мной как будто оказался старый друг с чужими глазами.

— О чем ты, Вин? Никто больше не должен был умереть, умер только… папа. — На последнем слове в ее глазах мелькнуло столько боли, что на это было трудно смотреть, а я ведь только что ее встретила. Ньюману наверняка было еще тяжелее.

— Нет, больше никто не умер, и я очень постараюсь, чтобы так оно и было. — Сказал Ньюман.

— О чем ты? — Не поняла Джоселин.

Говорила она с придыханием, а ее голос звучал куда моложе, чем она на самом деле была. Или я просто надеялась услышать глубокий контральто ее матери на этом знакомом лице? Эта мысль мне не нравилась, но, учитывая мою реакцию на то, что у них разный цвет глаз, я не могла исключать такой вариант. Меня бесило, что я подсознательно пытаюсь нацепить на нее образ ее матери, как маску, которую она якобы обязана носить — если я буду держать в голове эту мысль, возможно, я перестану это делать. Не знаю, был ли в этом хоть какой-то смысл, но я сама прожила большую часть жизни, будучи призраком своей собственной матери. Если не принимать во внимание бледность кожи, которая досталась мне от отца, я тоже выглядела, как клон моей мамы.

— Нам надо кое-что спросить у тебя о том, что произошло, Джоселин. — Сказал Ньюман.

— Я уже говорила с полицией.

— Я знаю, но меня там не было, когда тебя опрашивали, так что мне нужно, чтобы ты рассказала о том, что случилось, мне… нам. — Добавил он, глянув через спину на нас с Олафом.

— Я не хочу ни с кем обсуждать это снова. И вообще никогда. Все кончено. Папа… папа мертв, и Бобби тоже. Все, кроме меня, мертвы. — Произнесла она. В ее глазах блеснули слезы, а пальцы зарылись глубоко в простыни, как будто она пыталась удержаться за что-нибудь.

— В том-то и дело, Джоселин. Бобби не мертв.

Она уставилась на Ньюмана — ее глаза расширились и слезы потекли по щекам.

— Он убил нашего отца. Ты должен был казнить его за то, что он сделал с папой.

— Если он действительно это сделал, я так и поступлю. Но пока я не буду уверен, я не стану совершать непоправимого — я хочу знать точно, виновен Бобби или нет.

— О чем ты говоришь? Это сделал он. Я нашла тело. Я видела, что его… — Джоселин провела рукой в воздухе, как будто пыталась продрать его своими пальцами. — Что его когти сделали с моим отцом… с нашим отцом! Как он мог так поступить с папой? Как вообще кто-то мог сделать это со своим собственным отцом? — Она задыхалась, глаза ее были расширены, а пульс метался, как сумасшедший. Казалось, ее вот-вот накроет паническая атака.

Я ждала, что Ньюман отступит, но он этого не сделал. Он задал ей тот вопрос, который мы и планировали задать.

— Бобби сказал, что был с тобой тем вечером, и что ты оставила его в комнате в тот момент, когда он должен был отключиться после трансформации. Это правда, Джоселин?

— Я не была с ним. Что за ужасы ты говоришь! Он же мой брат.

Ньюман отстранился — физически и вербально.

— Ну конечно же нет. Я имел ввиду, что ты видела, как он отключился у себя в спальне.

— Нет, разумеется, нет! Я увидела его кровавые следы в коридоре, а потом то, что он сделал с папой! Вот что я видела! — Она села и стала размахивать руками, грозясь опрокинуть капельницу.

Низкорослая медсестра с темными волосами вошла в палату и принялась мягко успокаивать Джоселин, а также говорить нам, чтобы мы ушли. Одной рукой она пыталась помешать Джоселин свалить капельницу, другой — помочь ей лечь обратно.

Темноволосый мужчина в белом халате поверх делового костюма вошел в палату. У него за спиной была та сестра, которую мы увидели первой. Очевидно, она нашла доктора.

— Вы не имеете права запугивать моих пациентов. — Сказал он и отодвинул нас от кровати, чтобы помочь медсестре успокоить Джоселин.

— Мы не запугивали ее. — Возразил Ньюман. Голос его прозвучал твердо и уверенно, но, поскольку Джоселин кричала, ни врач, ни медсестра его, вероятно, не услышали.

Высокая медсестра успокаивала Джоселин теми мягкими движениями, какими пытаются унять своенравного ребенка. Возможно, мы и спровоцировали эксцесс, но сейчас все немного вышло из-под контроля, так что врачи подготовили еще одну иглу и лекарство, чтобы ввести его в капельницу. Как только мы позволили высокой медсестре выпроводить нас из палаты, Джоселин успокоилась. На бейдже сестры было написано «Патриция». Она не походила на Патрицию — слишком атлетичная и властная. Может, Пат или Патти?

Мы прошли вглубь коридора — достаточно, чтобы оказаться за пределами слышимости, и собрались вместе, как игроки футбольной команды перед матчем. Надо понять, что это за фигня сейчас была в палате, и что нам теперь делать дальше.

— Я не подразумевал, что у них с Бобби что-то было. — Заметил Ньюман.

— Она переигрывала, тебе так не кажется? Или она всегда такая гиперчувствительная? — Спросила я.

— Я бы не сказал. Она даже на нервную никогда не была похожа. Обычно она очень спокойная, собранная и уверенная в себе.

— Наверное, любой бы сорвался с катушек, если бы обнаружил труп своего родителя. — Сказала я.

— Под срыванием с катушек ты имеешь ввиду истерику? — Уточнил Олаф.

— Ага. — Ответила я и кивнула, как будто самого ответа было недостаточно.

— Она не была в истерике.

Мы с Ньюманом переглянулись.

— Мы же сами только что видели, как она вела себя так, словно у нее истерика. — Сказал Ньюман.

— Видели — да, но ее эмоции не соответствовали тому, что мы видели.

— Ну-ка поясни. — Попросила я.

— Когда Ньюман начал задавать ей вопросы, она испугалась.

— Как ты это понял? — Спросил Ньюман.

— По запаху.

Ньюман недоуменно моргнул, но не стал докапываться. Молодец.

— Она пережила жуткие вещи. Разве вспоминать о таком не было бы страшно?

Олаф покачал головой.

— Пик ее страха пришелся на первую половину твоего вопроса.

— В смысле, на «Бобби сказал, что был с тобой тем вечером»? — Уточнила я.

Олаф кивнул.

— Она казалась возмущенной. — Заметил Ньюман.

— Она вела себя так, будто возмущена этим, но ее истинной эмоцией был страх.

— Я могу понять отвращение, возмущение, злость, но почему страх? — Спросила я.

— Может, потому, что это связано с убийством? — Предположил Ньюман.

— Я бы поверил в это, но ее эмоции шли вразрез с той болью и печалью, которые она демонстрировала. — Возразил Олаф.

— В смысле? — Не поняла я.

— Я почуял страх, она была в панике, а потом эти эмоции просто исчезли. Она была спокойна, когда кричала на нас.

— Хочешь сказать, это все был спектакль? — Уточнила я.

— Я хочу сказать, что она пахла не так, как себя вела. Я выяснил, что люди могут контролировать большую часть своего тела, но не свой запах.