Безымянная Колючка (СИ) - Субботина Айя - Страница 13

Едва переступив границу портала, я чувствую себя в западне. Как будто меня с головой затолкали в скользкий зеленый пудинг, который еще и сжимается от каждого неосторожного движения, как бы предупреждая, что с чересчур бойкими и любопытными у Высшего таума разговор короткий. Так или иначе, но, когда вслед за мной в портал заходят еще двое, там становится тесно даже для мыслей о лишних телодвижениях. И все-таки один из надзирателей крепко хватает меня за плечо. Он что, серьезно думает, что я настолько бестолковая, чтобы сбежать прямо из портальной трещины? Для таких фокусов нужно иметь в рукаве как минимум парочку запасных жизней.

Дальнейшее становится еще одним разочарованием моей и без того безрадостной жизни. Ни тебе искр из глаз, ни разноцветных мириад, ни даже завалящего светопреставления. Старший таумати что-то шипит сквозь зубы, нас встряхивает – и в следующее мгновение меня кубарем выталкивает наружу. Я так опешила, что даже не успела послать на прощание несостоявшемуся тестю едкую ухмылку. Надеюсь, он понимает, что, если для оправдания себя мне придется полить отборным враньем все его мерзкое семейство, именно так я и поступлю? Потому что в вопросах жизни и смерти каждый сам за себя. Тем более теперь, когда эрд’Аргаван так мило турнули меня из брачной договоренности.

Мои надсмотрщики продолжают хранить молчание. В полном безмолвии меня ведут по сырым, поросшим тридцатью тремя сортами мхов и грибов коридорам, разветвленным, словно самый замысловатый муравейник. Изредка откуда-то раздаются мольбы: о помощи, о воде, о пощаде, о священнике. Одна особенно голосистая баба требует перерезать ей горло. Признаться, у меня мурашки по коже бегут от одной мысли, что после допроса с пристрастием я тоже могу превратится в нечто подобное.

Когда меня определяют в воняющую нечистотами камеру, чей размер в обе стороны могу обмерить всего лишь расставив руки, я даю себе зарок, что никакие пытки и допросы не превратят меня в безмозглое орущее мясо.

Громкий звук захлопнувшейся за моей спиной двери камеры и ржавый лязг провернувшего в замочной скважине ключа я еще долго вспоминаю как реквием по умершей надежде на свободу. Не то, чтобы я настолько безумна, чтобы действительно верить в возможное чудесное спасение, но об этом мечтала бы любая семнадцатилетняя девчонка, будь она хоть трижды отпрыском Старшей крови, хоть не по годам умственно одаренной вентраной.

Сначала я просто усаживаюсь в углу, занимаю удобную позу и тщательно раскладываю складки своего потрепанного домашнего платья, делая вид, что мне плевать на безысходность своего положения. Жаль, что поблизости нет ни одного зрителя – моя бравада как никогда безупречна. Потом, когда порядком отсиживаю зад, приходится встать и бродить от стенки к стенке, пока меня не начинает мутить от понимания, что я наизусть, на веки вечные, запомнила каждую выщерблину на каждом камне. Потом я просто прислоняюсь лбом к стене, мысленно перечисляя все известные мне молитвы. Удивительно, как мало надо атеисту, чтобы обрести веру: всего-то четыре стены, решетка и реальная перспектива отправиться в мир иной в самом ближайшем будущем. Атеисткой я не была, но всегда относилась к вере с некоторым… предубеждением.

Когда мне приносят плошку с помоями в качестве обеда, я близка к тому, чтобы взвыть. Оказывается, прошло всего несколько часов. Наверняка мои тюремщики вместе со мной заперли и само время, как иначе объяснить его медлительность? Чтобы развлечь себя, а заодно отвлечься от подступившей после трапезы рвоты, принимаюсь вспоминать все хорошее, что со мной случалось. Глупо и наивно, но все равно никто не увидит этого моего позорного грехопадения с вершины Иронии в самую гущу моря под названием Сопливые нюни. Плохая идея, как оказалось, потому что все хорошие воспоминания касаются либо книг, либо мертвеца Ашеса. О последнем думать особенно горько. Кто знает, может быть, если мне не удастся выкрутиться из этой передряги, и я попаду на плаху, мы еще встретимся в загробном мире. И уж там нам наверняка никто не помешает…

Я останавливаюсь посреди камеры, сбившись со счета натоптанных моими башмаками кругами, похлопываю себя по бокам юбки, вспоминая. У меня же было письмо Тэоны. То самое, которое я посчитала счастливым вестником ее безумия. И как я могла о нем забыть!

Натурально и весьма крепко хлопаю себе по лбу. А потом еще разок, да посильнее. На тот случай, если снова допущу настолько глупую оплошность.

Тэона, конечно же, не сошла с ума! Она пыталась о чем-то меня предупредить!

Я продолжаю лихорадочно шарить по тому, что некогда было платьем. И с каждой секундой мои догадки становятся все сильнее, а злость – все больше. Потайной карман я нашла и могу поспорить на свою жалкую жизнь, что письмо положила именно туда. Но теперь мой тайник пуст. Скорее всего, старый стручок приказал обыскать меня, как только меня нашли с ножом. На его месте я бы сделала то же самое. И у меня, естественно, забрали все, что нашли. В том числе – письмо Тэоны. После всех этих событий я точно не сомневаюсь, что Тэона вовсе не выжила из ума. Напротив, моей сестрице удалось одурачить даже меня, дьявол бы ее побрал! Она что-то зашифровала в своем послании, настолько хитро и безупречно, что у меня и мысли не возникло, будто за ее бредовыми объяснениями в сестринской любви кроется нечто большее. И сколько бы оправданий я не нахожу своей невнимательности, все они не выдерживают никакой критики. В конце-то концов, интриганкой у нас всегда была я, а не милая улыбчивая и пустоголовая Тэона. Впрочем, называть ее пустоголовой после попытки меня о чем-то предупредить, я больше не имею никакого морального права.

Но письмо исчезло, и мне остается лишь смириться с собственной недальновидностью и попытаться впихнуть новые кусочки мозаики в общую картину произошедшего. Тэона что-то определенно знала. Неужели все, что рассказали про мое унылое во всех отношениях семейство – самая что ни на есть истинная правда? Или, может быть, Тэона каким-то образом узнала, что нас пытаются подставить, и решила меня предупредить? Никогда не замечала за ней столь трепетной заботы, но мало ли что могло произойти за те несколько месяцев, которые сестра провела вдали от дома? Если бы я не была такой горделивой ослицей, разгадка была бы мне известна. И, быть может, мне не пришлось бы сейчас есть помои и придумывать, как вымаливать прощение - катаясь по полу в слезах и соплях или стоя на коленях, расшибая лоб об пол.

Для дела я еще какое-то время посыпаю голову несуществующим пеплом, чтобы на всю жизнь, будет она короткой или нет, запомнить этот урок. После добавляю недостающие пункты в свой никудышний план. К счастью, новые обстоятельства как нельзя лучше вписываются в его канву. Я радуюсь, как ребенок, потому что мой начавший поддаваться унынию мозг находит благодатную почву.

Чтобы не скатиться в это тухлое болото, я сооружаю крепкие столпы под названием «Нерушимая правда». С этих пор и до того момента, пока я не умру или не распутаю треклятый клубок с покушением на Императора, чтобы не случилось – я буду опираться на них. Мои маяки веры безупречны в своей простоте и оттого крепки: моя семья никогда не покушалась на Императора, мы – не заговорщики, мы – верные подданные правящей Династии. А я, последняя из эрд’Кемарри, готова сделать все мыслимое и немыслимое, чтобы навсегда смыть со своего имени клеймо позора.

Ирония судьбы: именно мне, беззубой и абсолютно ничем не одаренной, вечно мерзнущей вентране, придется защищать честь семьи, которая, как мне всегда казалось, была бы не прочь избавиться от самого моего существования. Где бы сейчас ни находился мой суровый отец, он явно не в восторге от происходящего.

А значит… у меня просто нет выбора, кроме как в очередной раз доказать, что все они слишком рано и опрометчиво сбросили меня со счетов.

Даже если доказывать остается только костям.

Уверена, даже в земле они лежат преисполненными презрения к моей несчастной тушке.

Глава седьмая