Безымянная Колючка (СИ) - Субботина Айя - Страница 14

Глава седьмая

А потом тянется бесконечное ожидание, в котором единственным способом отмерять дни остается кормежка – дважды в день, три дня подряд. Поначалу я была уверена, что меня, как опасную заговорщицу, допросят без промедлений и очереди, но эта уверенность терпит поражение. В какой-то момент я даже начинаю верить, что обо мне просто забыли. В самом деле, почему нет? Раз я последняя из эрд’Кемарри, некому обо мне похлопотать, оббивая лбом императорские пороги. Хотя, этого не случилось бы, даже будь мое семейство живым и здоровым. Даже не представлю, что произошло бы с моей головой за эти долгие дни полного одиночества, не будь я так к нему привычна. Но к концу третьего дня даже данное себе обещание не сходить с ума начинает стремительно терять свою актуальность.

Когда дверь моей камеры, хвала Взошедшим, наконец открывается, я рада пойти хоть на дыбу, лишь бы вырваться из узкого плена сырых стен. К счастью, меня сопровождают в место куда более безопасное – в купальню. А кто сказал, что в заточении только мужчины начинают источать неприятный запах? От меня воняет будь здоров. В купальне меня натирают дешевым мылом, дают какое-то серое платье, фасона как для служанки, и в сопровождении уже знакомых мне надзирателей проводят по хитросплетениям бесконечных коридоров. Перед тем, как запустить внутрь покоев, Старший таумати делает несколько бессмысленных на мой взгляд наставлений, которые легко сокращались до одного емкого: «Любое лишнее движение – и я тебя испепелю».

Так я понимаю, что мне предстоит личная встреча с новоиспеченным Императором.

Зал, в который я попадаю, отличается сдержанным убранством: деревянные скамьи вдоль резных столов, несколько угрюмых гобеленов с пафосными сценами сражений, пара стоек с допотопными доспехами минувшей эпохи. И в центре этой серости, словно бельмо на глазу, вычурное кресло, в котором восседает теперешний правитель Империи – Ниберу Первый.

Один его вид причиняет невыносимую боль моей личной невыплаканной тоске из-за гибели наследника Ашеса. Я до сих пор отказываюсь верить, что он мертв, но другой реальности для подтверждения моих влюбленных надежд в этом мире, кажется, не существует.

Ниберу всегда был любимчиком женщин, потому что, в отличие от старшего брата, является точной копией матери. Императрица же, хоть и была Первой-из-Первых, имела совершенно неземной красоты лицо, чем прославилась на весь Шид. Ниберу пошел в нее: такой же светловолосый, белокожий, с глазами цвета весенней листвы. Он намного ниже Ашеса, более утонченный и весь какой-то подчеркнуто элегантный. Вот уж кто бы никогда не ввалился в парадный зал в изорванной в клочья рубашке и с расквашенным носом. В свои семнадцать новоиспеченный Император уже стал причиной трех самоубийств на почве неразделенной любви, сотен разбитых сердец и океана пролитых слез.

А я, глядя на него, вижу, как дорогой моему сердцу Ашес отличался от брата. Ну хотя бы тем, что у Ашеса, как положено истинному носителю и наследнику крови Первых-из-Первых, вместо волос на голове была копна длинных жестких хрящевидных отростков. И глаза были не нежно-зелеными, как у невинной девицы, а раскалено-оранжевыми, как только что выплеснутая из глотки вулкана лава.

Я запрещаю горю взять верх над самообладанием. Тем более, что в красивых глазах Императора нет ни грамма сострадания, лишь приправленная презрением насмешка. Ничего-то не изменилось с момента нашей первой – и последней – встречи. Помнится, тогда он позволил себе пару нелицеприятных шуток в адрес моего неподобающего событию наряда и грубо прошелся по моей «таумической глухоте». За что и получил от Ашеса совершенно позорную и восхитительно крепкую затрещину, а заодно превселюдный урок вежливости и хороших манер.

Все свои действия во время этой встречи я спланировала заранее. Поэтому первым делом опускаюсь на колени, склоняю голову в самом унизительном из унижений и рассыпаюсь в сожалениях о смерти его отца и брата. Говоря о последнем, я, кажется, впервые в жизни от всего сердца рыдаю.

Император не спешит прекращать мои стенания. Когда слова сожаления иссякают, я начинаю горевать о том, что славное имя моей семьи оказалось так невыносимо грустно испачкано позорными наветами, при этом чуть не через слово вставляю заверения в своих неведении и невиновности.

— Довольно, - Ниберу останавливает меня как раз в тот момент, когда я рассказываю, с каким упоением читала исторический очерк о Битве шипов, в которой его отец лично повел армию в бой. – Как всегда городишь полную белиберду, эстрани.

Плюс – он все еще обращается ко мне с почтением, минус – «тыкает», что вообще не позволительно правилами придворного этикета. И какой из этого напрашивается вывод? Император определенно не спешит подписывать приказ о моей казни, но наверняка вот у того долговязого крючконосого старикашки, что притаился за спинкой его кресла, подобная бумага уже имеется, как и чернильница с пером.

— Ты знаешь, почему я для начала решил поговорить с тобой лично, без дознавателей? – подавив зевоту, осведомляется Ниберу.

— Потому что у вас бесконечно добрая душа, - не моргнув глазом, лгу я. – И великодушное сердце.

Он реагирует на мою лесть смешком, его долговязый шептун на секунду подхватывает натужное веселье хозяина, но быстро замолкает.

— Магрот предупреждал меня о твоем слабоумии, - говорит Ниберу.

Я бросаю короткий взгляд на долговязого. Магрот, значит? Не тот ли, который при бывшем Императоре был побит палками за то, что допустил ошибку в каком-то важном письме? Лихо же он взлетел, от писаря до шептуна. Не будь мое положение таким тяжелым, я бы непременно поинтересовалось, каким окольными путями он взобрался так высоко. При всем том, что сам-то умишком явно не блещет, иначе бы знал, что называть меня слабоумной, по меньшей мере, неразумно. Хотя, сейчас это как раз играет мне на руку. Как известно, дураков и прокаженных всегда подозревают в последнюю очередь.

— Я решил, что хотя бы для одного из эрд’Кемарри стоит сделать исключение и дать ему возможность во всем чистосердечно сознаться до встречи с императорскими дознавателями. - Ниберу вертится в кресле так и эдак, пытаясь поудобнее пристроить свой привыкший к мягким подушкам зад.

— Боюсь, мой Император, единственное, в чем я готова чистосердечно сознаться, так лишь в своей полной невиновности. Если моих клятвенных заверений в этом будет недостаточно, я смиренно вынесу все пытки. Могу ли я надеяться, что вам передали мою просьбу?

Ниберу непонимающе хмурится, но Магрот быстро шепчет ему на ухо.

— Твоя просьбы абсурдна, - отмахивается Император. – Эта поправка устарела.

— Но она действует. – Я хожу по тонкому льду, чего раньше никогда в жизни не делала. Меня оправдывает лишь полное отсутствие путей в отступлению - когда терять нечего, даже в пустоту шагаешь с надеждой. – И я буду взывать к вашей справедливости, мой Император, потому что вы есть Закон и Порядок нашей Империи.

Долговязый что-то снова шепчет ему на ухо, пока Ниберу небрежно позволяет ему говорить.

— Ты правда полагаешь, что ради допроса государственной изменницы я буду созывать все Тринадцать семей Старшей крови?

Я очень убедительно киваю.

— Мой Император, кажется, девчонка еще более безумна, чем меня осведомили.

Осведомили? А вот это уже интересно. Кто бы ни был этот врун, он определенно оказал мне услугу.

Дознаватель гаденько хихикает, а я в ответ «награждаю» его лучезарной улыбкой. Одной из тех, что позаимствовали из арсенала Тэоны, но так толком и не освоила. В зеркале у меня был до противного бестолковый вид, и я никак не могла взять в толк, зачем потратила столько времени ради того, чтобы придать выражению своего лица вид безмозглой куклы.

Оказывается, вот для этого. Нужно впредь не брезговать даже такими навыками.

Я мысленно закатываю глаза. Как все же странно складывается жизнь: все семнадцать лет своей жизни я оттачивала ум, но выживу, вероятно, прикидываясь беспросветной идиоткой.