Маленькие женщины, или Детство четырех сестер - Олкотт Луиза Мэй - Страница 50

— Какие известия от вашей матушки? — кисло спросила старуха.

— Отцу гораздо лучше, — отвечала Джо, стараясь сохранить хладнокровие.

— Неужели? Но это едва ли надолго; у Марча никогда не было большего запаса сил, — последовало доброжелательное рассуждение.

«Ха, ха, ха, никого спозаранок не хорони! Понюхивай лучше табачок! Прощай! Прощай!» — горланил попугай, вытанцовывая на спинке стула и сдергивая чепец с головы миссис Марч в то же время, как Лори теребил его самого за хвост.

— Замолчи, старая невежа! Джо, тебе пора домой — совсем неприлично тебе бегать по улицам в такой поздний час с этим сорвиголовой.

«Замолчи, старая невежа!» — гаркнула птица, порывисто кидаясь с своего насеста на сорвиголову, который трясся от подавленного смеха в продолжение последних речей.

«Не знаю, как я все это вынесу», — думала про себя бедненькая Эмми, оставшись наедине с тётушкой по уходе своих друзей.

— Убирайся вон, страшилище! — возгласил попугай, причем Эмми не могла уже больше сдержаться и заплакала.

У Бетси открылась скарлатина, и она заболела гораздо опаснее, чем подозревал кто-либо, кроме Анны и доктора. Девочки ничего не понимали в болезни, а мистеру Лоренцу не позволяли видеть больную, так что Анна во всем распоряжалась сама, и хотя деятельный доктор Бангс старался изо всех сил, но на долю доброй няни оставалось еще много дела. Мегги сидела дома из боязни заразить Кингов; она занималась хозяйством, ощущая сильное беспокойство и некоторые угрызения совести, когда приходилось писать письма, не упоминая о болезни Бетси. Она не могла согласиться с тем, чтобы следовало обманывать мать, но ей было приказано слушаться Анны, а Анна и слышать не хотела «беспокоить миссис Марч из-за таких пустяков». Джо денно и нощно ухаживала за Бетси, что было не трудно, так как Бетси была очень терпелива и переносила свою болезнь, не жалуясь, пока могла владеть собою. Но настало время когда, в припадках бреда, она начала говорить хриплым, отрывистым голосом, играла по одеялу, принимая его за свое любимое маленькое пианино, силилась петь, причем ее распухшее горло не пропускало ни одного звука; не узнавала более окружавших её, называла их не теми именами и умоляющим голосом звала мать. Тут Джо совсем испугалась, Мегги стала упрашивать, чтобы ей позволили написать всю правду, и даже Анна объявила, что она подумает об этом, хотя теперь еще нет опасности. Письмо из Вашингтона еще прибавило им беспокойства: мистер Марч заболел снова и еще долго не могло быть речи о возвращении домой.

Как мрачны казались теперь дни, как грустно и пусто в доме, и как тяжело было на сердце у сестер, пока они ждали и работали в то время, как тень смерти носилась над их некогда счастливой кровлей! Теперь особенно, сидя одиноко над своей работой, на которую часто капали слезы, Маргарита понимала всю ценность таких вещей, которых не купишь ни за какие деньги: любви, спокойствия и здоровья, словом — всех благ жизни, выпавших на ее долю.

Теперь, проводя время в темной комнате с маленькой больной сестрой, прислушиваясь к голоску, раздававшемуся в бреду, Джо научилась ценить всю прелесть кроткого характера Бетси, почувствовала, какое глубокое, теплое местечко принадлежало ей в сердце каждого, и оценила ее бесхитростное стремление жить для других и делать счастливыми всех домашних посредством самых простых качеств, которые доступны всякому и которые каждый полюбит и оценит не менее, чем таланты, богатство и красоту. Эмми страстно стремилась домой из своего изгнания, желая работать для Бетси, чувствуя, что теперь никакое дело не могло казаться тяжелым или скучным, и вспоминая с огорчением и раскаянием, как много трудились за нее эти услужливые ручки. Лори бродил по дому как тень, а мистер Лоренц запер накрепко большой рояль, потому что он слишком напоминал ему о маленькой соседке, которая помогала ему так приятно проводить сумерки. Всем и каждому недоставало Бетси. Молочник, булочник, лавочник, мясник — все справлялись о том, каково ей; бедная миссис Гуммель пришла извиниться в своем легкомыслии и попросить саван для Мины; соседи присылали всякого рода утешения и добрые пожелания, так что все домашние даже удивлялись тому количеству друзей, которых успела приобрести маленькая застенчивая Бетси.

Между тем больная лежала в своей постели, и рядом с ней уложили и старую Жанну, потому что даже в бреду она не забывала о своей убогой protégée. Она тосковала о своих кошках, но не хотела, чтобы их приносили, из боязни, что и они могут заболеть, а в часы сознания сильно тревожилась за Джо. Бетси давала нежные поручения к Эмми, просила всех сказать маме, что скоро напишет ей, и часто требовала карандаша и бумаги, желая попробовать написать словечко, чтобы папа не подумал, что она забыла о нем. Но скоро даже эти светлые промежутки прекратились, и долгие часы проводила она, метаясь из стороны в сторону, с бессвязными словами на губах, или засыпала тяжелым сном, который нисколько не освежал её. Доктор Бангс стал приходить по два раза в день, Анна не ложилась по целым ночам. У Мегги в конторке лежала заготовленная на всякий случай телеграмма, а Джо не отлучалась ни на минуту от сестры.

Первое декабря было для них настоящим зимним днем, на дворе дул резкий ветер, снег падал густыми хлопьями и по всему видно было, что старый год на исходе. Когда же доктор Бангс пришел в это утро, он долго смотрел на Бетси, с минуту подержал ее горячую ручку в обеих руках, потом нежно положил её на одеяло и тихо обратился к Анне с словами: «Если миссис Марч может оставить своего мужа, её лучше бы вызвать сюда». Анна молча кивнула головой, так как губы ее судорожно сжались; Мегги опустилась на стул, как будто силы покинули её при этих словах; а Джо, простояв с минуту с побледневшим лицом, опрометью бросилась в гостиную, схватила телеграмму и, набросивши на плечи теплую одежду, выбежала прямо на метель. Скоро она вернулась, и, пока тихонько снимала свой плащ, Лори вошел с письмом, говоря, что мистеру Марчу опять лучше. Джо с благодарностью прочла письмо, но это не облегчило тяжести, лежавшей на ее сердце, и ее лицо выражало такое сильное огорчение, что Лори быстро спросил:

— Что такое? Разве Бетси хуже?

— Я послала за мамой, — отвечала Джо с трагическим выражением, возясь над своими галошами.

— Бог с вами, Джо! Вы это сделали по собственному побуждению? — спросил Лори, усаживая её на стул в передней и снимая непокорные галоши, так как он видел, что руки ее дрожали.

— Нет, доктор приказал.

— О, Джо, неужели уж так плохо? — воскликнул Лори с испуганным лицом.

— Да; она не узнает никого, она даже перестала говорить о стаях зеленых голубей, как она называет виноградные листья на стене, она стала совсем не похожа на мою Бетси, и никого-то нет тут с нами, чтобы помочь нам переносить горе — папа и мама в отсутствии, а Бог так далеко, что, кажется, и не услышит нас.

Слезы струились по щекам бедной Джо, она беспомощно протянула руки вперед, как будто блуждая в темноте; Лори взял её за руки и сказал как можно ласковее, чувствуя, что ему самому что-то сдавливает горло:

— Я тут, держитесь за меня Джо, милая!

Она не могла говорить, но последовала совету «держаться», и горячее пожатие дружеской, человеческой руки облегчило ее наболевшее сердце. Лори очень хотелось сказать что-нибудь нежное и утешительное, но он не находил подходящих слов и потому промолчал, ласково гладя её по опущенной голове, как обыкновенно делала ее мать. Это было самое лучшее, что он мог придумать, нечто гораздо более действительное, чем самые красноречивые слова, так как Джо почувствовала его невысказанное участие и поняла без всяких слов, какое утешение приносит в скорби дружеская привязанность. Скоро она отерла облегчившие ее слезы и благодарно взглянула на юношу.

— Благодарю вас, Тэдди, мне теперь гораздо лучше, я уже не чувствую себя такой одинокой и постараюсь перенести это, если придется.