(Не) Сокровище капитана (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 25

— Если вы пожелаете, лорд Генри.

— Желаю, правда, собеседник из меня будет не лучший.

Я вежливо улыбнулась.

— Ничего, мы за сегодня поговорили достаточно, так что я могу спокойно помолчать в вашем обществе.

— Умение вовремя помолчать — ценное качество, удивлен, что оно у вас есть.

Я прикусила язык решив, что сейчас как раз и настало время явить это самое ценное качество. Хотя очень хотелось ответить шпилькой на шпильку. Но лучше будет, если вечер не затянется. Генри пора отдохнуть, да и у меня день оказался богат на события. Чересчур богат: усталость навалилась разом, и на миг мне захотелось извиниться и удалиться в свою каюту без ужина. Нет кровати? Сейчас, кажется я бы и на полу заснула.

— Джеймс, раз уж ужин не отменяется, разделишь его с нами?

— Откажусь, — покачал головой квартирмейстер. — Сегодня был очень длинный день, и я собираюсь совершенно некуртуазно надраться после того, как перед ночной вахтой объявлю команде о завтрашнем испытании.

Генри нахмурился, и он добавил:

— Не бойся, я знаю меру. Завтра я буду в здравом уме и готов действовать.

Капитан кивнул, исчез за дверью Следом за ним вышел из каюты и лорд Джеймс. Я потерла лицо — глаза слипались. Все-таки зря я согласилась отужинать с капитаном? Он ведь явно устал, а придется держать лицо в моем присутствии. Но если я скажу, что передумала, он может оскорбиться. Да и…

Я хотела отужинать с ним, и дело было вовсе не в экзотических напитках, которыми меня потчевали. Просто провести рядом с ним остаток вечера, пусть даже это означало сидеть друг напротив друга и молчать.

Нет, что за глупые мысли лезут мне в голову! Наверное, от усталости, а еще потому, что Генри… капитан и лорд Джеймс — мои единственные союзники на этом корабле. Вот и все. Я вовсе не намереваюсь проявлять к нему благосклонность, особенно в том оскорбительном значении, которое Генри вкладывает в это слово. И сколько-нибудь привязываться к нему. Я вообще люблю другого, и скоро мы будем вместе.

Я попыталась вызвать перед внутренним взором лицо Джека. Только его образ и спас меня от безумия в тот бесконечный месяц, когда я оказалась заперта в своей комнате наедине со священным писанием, не имея возможности поговорить даже со слугами, что носили мне еду и воду для омовений, потому что им запретили раскрывать рот в моем присутствии. Месяц, который родители выжидали, не понесла ли я в ту ночь, после которой моя жизнь полетела кувырком.

Джек. Серые глаза с белесыми ресницами. У Генри тоже серые глаза, а ресницы темные, длинные, девушке впору — хотя они вовсе не делают его женоподобным. Четко очерченные скулы, по которым так и тянет провести пальцем. Длинные волосы под моими руками — неожиданно мягкие, словно не сушила их морская соль и солнце. Жадные губы на моих…

Я ужаснулась сама себе — как так получилось, что, намереваясь подумать об одном мужчине, я вспомнила другого? Неужели правду говорят, что стоит один раз утратить целомудрие, и порок овладеет тобой навсегда, утянув в пучину греха?

Явившийся с матросами лорд Джеймс прервал мои размышления о собственной порочности. Мужчины вытащили из спальни кровать, едва протиснув ее в дверь. Видно было, что недобровольные грузчики изо всех сил стараются не ругаться, получалось, правда, через раз. Я не пошла за ними в свою каюту с указаниями — у какой стены поставят кровать, там пусть и будет. Все равно здесь все чужое, и придется привыкать. Потом туда-сюда пробежал матрос с поломойным ведром.

Снова появился слуга, накрывавший на стол, на подносе красовался омлет, ароматный и пышный, нарезанный ломтями сыр — больше подошло бы для завтрака, чем для ужина, но мой желудок, учуяв запахи, заурчал, давая понять, что ему все равно, для какого времени суток еда на столе считается подходящей.

Генри явился как раз, когда слуга заканчивал приготовления к ужину, поставил на край стола корзину, довольно ухмыляясь.

— Я принес вам подкрепиться, леди Белла. Бананы — говорят, их завезли на острова Скайдорских морей в прошлом веке, и с тех пор они отлично разрослись. Финики. Померанцы и лимоны. Эти земли удивительно плодородны — они принимают растения со всего света.

— Как и людей?

— Как и людей, — кивнул он. Жестом указал на стул. — Составьте мне компанию, как обещали.

Ужин прошел в полном молчании, хотя оно не тяготило. Тишина, прерываемая лишь неугомонным шелестом моря, оказалась удивительно уютной. Я изо всех сил гнала ощущение, что мы знакомы уже давно, и потому незачем заполнять тишину пустыми словами.

Так продолжалось ровно до тех пор, пока Генри, на правах хозяина, не положил на мою тарелку банан, предлагая попробовать. Я вспыхнула от собственной испорченности — форма этого фрукта, который я впервые увидела, вызвала исключительно неприличные сравнения. Как его есть? И… Неужели именно такие «грешные мысли» имел в виду Генри? Нет, не может быть! Не может же…

— Что случилось, сокровище мое? — поинтересовался он.

— Вы… Вы!!! — Я вылетела из-за стола, опрометью кинувшись в свою каюту.

Рухнула на кровать, накрыла подушкой голову. Нет, не может быть! Это просто я настолько испорчена, что придумываю… Я всхлипнула. Или я уже схожу с ума, вот и лезет в голову всякое?

— Белла? — На плечо легла горячая рука. — Что случилось?

Я затрясла головой, забыв, что под подушкой он не может меня видеть.

— Нет, так дело не пойдет.

Подушку вырвали у меня из рук, а потом я сама не поняла, как оказалась у Генри на коленях.

— Поплачь, девочка. — Он погладил меня по спине.

Я снова затрясла головой, пытаясь унять слезы. Еще чего не хватало — рыдать при людях! Братья смеялись над моими слезами, обзывая плаксой, отец начинал кричать — дескать, я его все равно не разжалоблю. Так что я давно отучилась плакать, когда рядом кто-то есть, а сейчас и подавно нельзя этого делать, тем более повод для слез такой, что со стыда сгореть можно.

— Просто пореви всласть. Слишком много всего сегодня случилось для одной тебя.

Я не выдержала — слезы полились градом, и я сама уже не знала, что оплакиваю. Грешные свои мысли, дом ли, собственную утраченную невинность — вовремя спохватилась, ничего не скажешь! — меченого, убитого моими руками; или покойного Дезо, ведь он, как ни крути, нашел свою смерть из-за меня; или бестолковую свою жизнь, которая, как я чувствовала, никогда не станет прежней, сколько бы я ни цеплялась за мечты о своей любви. А, может, и саму свою любовь, что выцветала на глазах, расползалась в руках, словно сгоревшее письмо, которое какое-то время сохраняет форму бумаги. Я плакала и плакала, а Генри баюкал меня на коленях, тихонько гладя по спине, пока я так и не уснула, уткнувшись лицом в его плечо.

Проснулась, я когда было уже совсем светло. Мое платье лежало на столе, рядом аккуратной кучкой были собраны булавки. Поверх платья обнаружились корсет, чулки и подвязки. Спасибо хоть юбки остались на месте. Наверное, мне надо было ужаснуться при мысли, что Генри — а кто еще, кроме него? — раздевал меня, но, кажется, все мои запасы скромности и смущения закончились вчера. Как ни крути, Генри позаботился обо мне, освободив от корсета и подвязок, иначе я проснулась бы совершенно разбитая и с отекшими ногами.

Не забыл он и о моем сундучке, оставшемся накануне в его каюте. Сейчас он стоял рядом с кроватью, на его крышке пристроились таз и кувшин для умывания, полный воды. Еще раз мысленно поблагодарив Генри и положив себе обязательно поблагодарить его и вслух, я начала приводить себя в порядок.

Я как раз закалывала последние булавки, когда в дверь постучали — негромко и, я бы сказала, осторожно.

— Заходите — окликнула я.

Кажется, ночной сон пошел на пользу не только мне. Генри выглядел цветущим и довольным жизнью. Настолько цветущим и довольным, что и я невольно разулыбалась.

Генри склонился к моей руке.

— Доброе утро. Ты сегодня яркая, как райская птица.