Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Дильдина Светлана - Страница 117

— Ну что я могу сказать тебе, сестренка, — юноша гладил голубя, довольно ворковавшего на подоконнике. — Крылатая почта… Хотел бы я крылья для нас обоих.

Два голубя доставили привет от родни, но ему было грустно читать эти послания, кроме письма отца. Остальные были ласковы, но сквозила холодность между строк.

Айтли думал — а может, я просто завидую… ведь вся наша родня сейчас в безопасности… может быть, Ила гуляет с Илику по площади Кемишаль. “Если все они забыли нас… этого не понять по письмам”, — он резко встал, посадил голубя в клетку. Еще немного, и проговорится.

— Сегодня у тебя плохое настроение, а вчера ты старался меня развеселить, — хмыкнула девушка.

— Душно здесь очень. Вроде и жара спадает уже, а все равно… Ветра мне не хватает.

Этле его ветерок… только их скоро опять разделят. Пока вернут на прежнее место, но через луну или меньше поселят в очередном чужом доме. Хорошо или плохо это для обоих, неизвестно. Хорошо бы сестру приютила Шиталь, но это будет кто-то другой.

**

Натиу в последнее время нездоровилось — женщина полагала, что виной тому травы, которых она пьет слишком много. Перестать могла, наверное, но не хотела: с каждой луной все отчетливей ощущала — идет беда. Только вот очертания беды совсем не улавливались, грозила она кому-то из близких, всему из Роду или даже Астале. И Натиу делала, что могла — смотрела. Но все сложнее стало управлять тем, где и когда она на “той” стороне. И Натиу пила все больше своего зелья, как когда-то… много весен назад это стоило ей любви старшего сына. Теперь вновь горько — соленый привкус трав чудился в любой пище. Но сны от них становились необыкновенно отчетливыми — хотя и страшными.

Натиу снилась трава, мягким мехом покрывающая холмы, трава, от которой рассыпались камни кладки — а сама она становилась алой. Еще ей снился песок, засыпающий развалины Тевееррики, и в мертвом воздухе перекатывались гулкие голоса. И песок в холмах тоже перекликается, шепчет невнятное. А люди, ушедшие отсюда давно, незримо присутствуют здесь — умершие.

На закате алое солнце, и воют акольи. На закате орлы черными росчерками пролетают у далеких скал. И песок наполовину черный, словно и не песок, а пепел. Пепел Тевееррики и других городов, которые покинули те земли раньше.

И все чаще стало сниться одно: красивый и непонятный сон о младшем сыне. Кайе… Незнакомая девушка держит гирлянду крупных белых цветов, кладет руки ему на плечи — гирлянда ложится на манер ожерелья.

Он смеется… соединяет ладони на ее талии.

Прохладный запах этих цветов преследует Натиу наяву. И ей, ойоль-сновидице, очень не нравится красивая и нежная картина, раскрывающаяся перед ночным взором. Уж больно не соответствует она тому, что женщина видит, почитай, каждый день — стиснутые зубы младшего сына, хмурый или яростный взгляд, движения зверя, отчего хочется спрятаться. А во сне — смех, лепестки, и нежные руки девушки… незнакомой.

Ты пришла за моим сыном? — безмолвно спрашивала Натиу во сне, но девушка не откликалась.

Я хочу, чтобы он жил говорила Натиу, но теплый, солоноватый ветер смеялся: разве ты любишь его? Зачем он тебе? Я и сама не знаю, говорила женщина. Если бы знала раньше… он был бы со мной.

С ней. Как и старший. После его рождения она долго не могла зачать ребенка, но все же появились еще двое. И последний, Кайе, что-то выжег в ней, она сразу поняла, что больше детей не будет. А потом, после гибели мужа, Натиу совсем было ушла в свои травы и сны, но ее вытащила дочь, одним своим присутствием — и любовью. Но сейчас Киаль выросла и тоже не нуждалась в матери. Натиу остались только сны и вера в пользу, которою она все-таки может принести своему, но по сути давно чужому Роду…

Раз за разом засыпая и просыпаясь, она потеряла счет времени — теперь жизнь ее состояла только из сна, перемежаемого редкими приемами пищи. Служанки перешептывались, но не осмеливались беспокоить ойоль. А травы женщина готовила себе сама — запасов хватало. Она уже почти не думала о грядущей беде, привыкла просто так бродить в безвременьи.

И, вновь погрузившись в непонятное состояние, когда понимаешь, что делаешь, но при этом не бодрствуешь, Натиу оказалась на звериной тропке в лесу.

Женщина сама не понимала, чего испугалась, разве что рычания энихи? Но ведь за ним она сюда шла, за зверем. Или это другой рычит? Так одиноко в чаще… Лианы выбросили бутоны и поползли, вкрадчиво-ласковыми побегами опутывая испуганно задрожавшее тело.

Когда к неподвижному целые сутки телу позвали целительницу, дом всколыхнулся не сильно — все слишком привыкли, что Натиу большую часть времени проводит не здесь. Но слова целительницы слышал и глава Рода, и Къятта, стоявший у ложа матери.

— Она не проснется, — сказала целительница. — И… она протянет так, без воды и пищи не больше одной луны.

Пристальный, немного удивленный и очень недобрый взгляд Къятты — и целительница запнулась, потеряла уверенность.

— Али, я не могу идти за ней, — прошелестел голос. Не в силах помочь, целительница уже попрощалась с жизнью. — Натиу-дани всегда была особенной…

— Особенной! — презрение упало тяжелой каплей. — Она так ничему и не научилась! Прекрасно.

**

Тейит, шестнадцать весен назад

— Твоя дочь… хоть ты ее останови! — Кави так прижимал смоченную отваром тряпку к лицу, что сам себе едва глаз не выдавил.

— Полегче, — Лиа отвела его руку, принялась накладывать мазь. — Хочешь, чтоб зажило, не строй свирепые рожи.

Держалась она уверенно и чуть насмешливо, несмотря на глубокую грусть, — как и надо с этими мальчишками.

— Лиа, скажи… — мучительный стыд в голосе, — Что, южане сильнее нас?

— С чего ты взял, глупый?

— Нас было четверо…

— Четверо детей, которые ни разу не были в бою — простом, не то что с помощью Силы. Она только помешала вам.

— Я охотился на зверей…

— Вот в том и ошибка твоя! — Лиа едва удержалась от того, чтобы отвесить мальчишке подзатыльник. — Звери! Он человек. А вы… Собрались четверо! Скажи спасибо, что живы остались все… да, и все светила благодари, что ему вы ничего сделать не смогли!

— Это почему?! — ощетинился юноша.

— Потому! До конца дней камни бы таскали! Ладно если бы сами со скалы не полетели! Убийцы недоделанные! — не сдержалась женщина, всегда столь мягкая в обращении. — И Качи молодец, так ему и надо, что своим щитом по глазам получил! И ты… красавчик! — покосилась на его щеку. — С Тахи не вышло, так хоть себя изуродовать?

— Я… извинюсь перед Соль, — с трудом выдавил он.

— Соль ушла.

— Как?! — хриплым стал голос, а дыхание отказало.

— А вот так. Значит, он ей больше по нраву, чем ты… чем мы, — голос матери дрогнул, но тут же выровнялся. — Девочка у меня умная. И я поперек дороги ей не стану вставать. Еще чего не хватало — выбирать между матерью и любимым.

— Так она и выбрала! — закричал Кави, срывая с лица повязку. — Выбрала… бросила тебя!

— Не бросила, а ушла. Бросить могла, если бы я стала собой дверь загораживать. Или с ножом на Тахи кидаться.

Оставшись одна, целительница долго сидела на пороге, смотрела на небо — вот оно блекнет, наливается розовым, после темнеет. Совсем как жизнь человеческая — уныние сменяется радостью, та сходит во тьму, но после будет рассвет… Лиа все еще могла вернуть дочь домой, но вдруг ее выбор — высшая воля, и Лиа вмешается в предначертанное? Такие глаза были у дочери, когда говорили с ней… Ясные были глаза, не похоже на внезапное помешательство, как бывает у молодых и неопытных, вроде этих мальчишек.

И южанина того она видела. Чем-то напомнил давно умершего мужа, хоть тот отродясь оружия в руках не держал… Ожидала другого — броского, яркого, высокомерного. Нет, может, таким он тоже кому-то казался. Но за южным золотом Лиа чувствовала доброту, за манерой двигаться бойца и охотника — открытость миру. Да, он напомнил ей мужа… и оленя в расцвете сил, такого, как видела однажды: вышедшего из леса и смотрящего на восходящее солнце.