Демоны и сталь - Бурмистров Денис Евгеньевич - Страница 11

Точнее, было двое, теперь Улисс остался один. И все больше убеждался в мысли, что именно за этим отчим и взял их с Магнусом с собой, а не бросил умирать в обреченном поселке.

Для своих одиннадцати лет Улисс слыл довольно смышленым парнем и уже многое понимал. К примеру, почему угрюмый и нелюдимый мельник взял в дом его мать, да еще с двумя ублюдками, насильно зачатыми от квартирующих в Хорте наемников. Ясное дело, не ради доброго семейного гнездышка – ходили слухи, что двух прошлых жен, странным образом одинаково пропавших в лесу, похожий на медведя Густав Кунц попросту задавил, а потому греть ему постель желающих больше не находилось. И поскольку убиенные не успели подарить супругу наследников, Густав надеялся на лоно Эстеллы. К тому же, ее отпрыски, Улисс и Магнус, стали в хозяйстве послушной рабочей силой, которым не нужно было платить, а хватало угла в сарае, да пищи с хозяйского стола.

Мать говорила, что мальчики должны по гроб жизни благодарить доброго дядю Густава, спасшего их от голода и позора. Велела слушаться и служить, всячески демонстрируя благодетель и покорность. Говорила, что лучшего мужа не сыскать. Повторяла это даже тогда, когда вместо сына родила мельнику дочь, за что поплатилась парой зубов.

Так они прожили полтора года, а потом из-за реки пришло моровое поветрие, вестник наступающих Пустошей. Суток не прошло, как жестянщик Бун и его жена покрылись серой коростой. Соседи быстро заколотили дом несчастных, однако к концу недели заболело еще три семьи, а под конец месяца черными полосами отметили уже целую улицу.

По ночам стало вовсе неспокойно. Мертвяки и раньше блуждали по улицам, скрывались в тенях, смотрели в окна, но теперь принялись стучаться в двери и скрестись под стенами. Те же, кого нелегкая гнала в полуночный час за порог, могли и вовсе сгинуть без следа.

Не было спасения и днем. Что ни утро, то новый одержимый. Поселковый светочей стал серее мыши, без сна и отдыха читая воззвания к Свету над беснующимися. Тщетно, почти все померли, не выдержав борьбы за собственные души.

С севера потянулись беженцы, голодные и замерзшие, но их не пускали даже на окраины, опасаясь новой заразы. Потом передох весь скот.

То были дни странного ожидания, когда отчим закрыл мельницу и приказал всем сидеть дома и не высовываться. Мать предложила уйти на юг, как сделали уже многие соседи, сказала, что Пустоши пересидеть не получится. Отчим взбесился и отвесил ей тумаков. Он считал, что дела идут неплохо – за муку и масло брал золотом, легко отказывая иным просящим.

А потом случился пожар и они еле успели выскочить под дождь. Что успели ухватить – спасли, остальное сгинуло в огне. А отчим, вместо того, чтобы тушить дом, гонялся за селянами, растаскивающими тлеющие мешки из амбара. В конце-концов его повалили в грязь и избили палками так, что он до утра кровавые сопли пускал. А когда бледное пятно солнца замаячило на горизонте, уже бывший мельник заставил пасынков соорудит волокуши, погрузил на них что осталось и погнал семью на юг.

В дороге их дважды грабили, чудом не убили. Пока шли по лесу было еще ничего, питались корнями и мелкой живностью. Но потом началась голая, словно тарелка нищего, равнина, и вот здесь пришлось очень тяжело. Ночами сильный ветер выдувал все тепло до самых костей, днем донимали голод и жажда. От смерти их спас разоренный обоз, на который они наткнулись возле заброшенного торгового тракта. Сами телеги были выскоблены полностью, но в канаве Магнус нашел несколько укатившихся в траву палок сухой говяжьей колбасы и бурдюк с разбавленным вином. Мать сказала, что это добрый знак. Отчим ответил, что она и пасынки его проклятье, и большую часть найденного сожрал сам. Тогда Улисс поклялся брату, что убьет Густава, но это услышала мать, отодрала их за уши и сказала, что без отчима им не выжить.

Впрочем, проверить это не удалось, дальнейший их совместный путь оказался недолгим. Сначала пропал Магнус, а теперь пришел черед и Улисса.

– Мальчишка крепкий, здоровый, – Густав толкнул пасынка вперед. – Не пожалеете, господин.

Незнакомец, которого отчим назвал «господином», восседал на лощеном жеребце, небрежно сложив руки на седле. Его личина в виде искусно выполненной медвежьей морды выглядела угрожающе, дорогой зеленый камзол и отороченный мехом плащ говорили о высоком или даже благородном положении.

На эту заставу поредевшая семья мельника вышла ближе к полудню, когда липкий туман рассеялся и стало видно хотя бы дальше, чем за двадцать шагов. Тогда-то Улисс и разглядел маячивший вдалеке штандарт с незнакомой символикой, а потом и сам пост с шатрами и поблескивающими жалами алебард. И совсем не пугали торчащие вдоль дороги колья с разлагающимися мертвецами – жажда и голод оказались сильнее голоса разума.

Встретили их грубым окриком и свистом арбалетного болта над головой. Потом в доходчивой форме объяснили, что «всякую шелуху с севера во владения барона пущать не велено». И что если «шелуха» добрых слов не понимает, то кольев на всех хватит, и на Густава с бабой, и на их «крысят».

А потом выехал этот господин в дорогих одеждах. Сказал, что хочет купить Улисса.

– Не смотрите, что худой, – должно быть отчим воспринял молчание покупателя как сомнение. – На нем пахать можно, двужильный. И послушанию обучен, послушный как телок.

– Заливает как соловей, господин Рихтер, – подал голос плечистый солдат с капральской бляхой на шее. – Откуда с севера здоровые-то? Либо чумные, либо чего похуже. Да и уж не больно щенок на него похож – сам то этот дризга[3] рыжий, а пацан серый, словно пепел. Подобрал где-то, а теперь за сына выдает.

На нем тоже была «медвежья» маска, но грубая, шитая из кожаных полос.

– Не сын – пасынок, – пояснил Густав. – Бабу мерсинарий залетный снасильничал. А коли думаете, что он паршивый, или в нем лярса сидит, так проверьте, вижу, способы имеете.

– Поуказывай еще, шелуха! – солдат было замахнулся тупым концом алебарды, но господин Рихтер легким жестом остановил его. Приказал коротко:

– Проверь.

Капрал кивнул, тут же свистнул кому-то в лагере и через миг оттуда появился солдат, тянущий кого-то на бряцающей цепочке. А когда стало понятно кого именно, то даже отчим посерел.

– Сбрасывай свои струпья, – скомандовал Улиссу капрал. – И смотри, чуть что – вмиг рожу оттяпает.

Мальчик задрожал, торопливо опустив глаза, пытаясь совладать с завязками на курточке и не думать о том, кто появился из-за шатров.

– Все снимай, до исподнего, – поторапливал капрал.

Шаги и бряцанье приближались. Всхрапнул конь господина Рихтера, охнула и запричитала мать. В ноздри ударила вонь тухлого мяса и нечистот, раздалось влажное причмокивание, будто беззубый старик пытался облизать жирный мосол.

– Давай уже, – рука в перчатке грубо вырвала из пальцев Улисса штаны, которыми тот пытался неловко прикрыться. – Выпрямись, крысеныш.

Того уже мутило, от страха и от обволакивающих миазмов, но подчинился, выпрямился и поднял голову, стараясь удержать поднявшийся к горлу ком.

Существо, что притащил солдат, когда-то было человеком, об этом говорили остатки одежды, висящие на худой фигуре словно лишайник на сухих ветках. Но Пустоши превратили несчастного в нечто ужасающее, в тварь с головой пиявки и повадками насекомого. Из шамкающей пасти, бордовой и влажной, нестерпимо смердело, на покрытую пятнами грудь постоянно стекали длинные вязкие слюни.

– Не дергайся если хочешь жить, – предупредил господин Рихтер.

Солдат, держащий цепочку, толкнул существо к Улиссу. Чудовище дернулось, закачалось и потянулась к мальчику своей огромной пастью, будто хотела попробовать кусочек.

Улисс зажмурился, пытаясь не поддаться панике, даже перестал дышать, молясь лишь о том, чтобы тварь ничего ему не сделала.

Кожи касалось горячее дыхание, после которого оставалось неприятное ощущение липкости. Когда клокочущие звуки из глотки раздались перед самым лицом, Улисс чуть было не сорвался с места от ужаса, но выдержал, до боли сжав челюсти.