Ключ от опасной двери (СИ) - Чейз Бекки - Страница 28

— Если вам нужно признать, что я такая же, я признаю, — торгуюсь я, но Рид меня не слышит.

Пик унижения приходится на момент, когда он разводит мои ноги. Потеряв опору, я висну на цепях.

— Прошу, Ридан!

Мы вздрагиваем синхронно. Я — потому что произнесла это вслух, а мой мучитель — от того, что впервые осмелилась назвать его по имени.

Доля секунды застывает вместе с нашими взглядами, а потом он подхватывает меня под бедра и вжимает в крест. Сквозь гладкую ткань брюк я чувствую напрягшийся член. Рид тяжело дышит и трется об меня, имитируя проникновение. Безвольно запрокинув голову назад, я молюсь, чтобы этим и закончилось.

Зачем я вообще затронула тему импотенции? Она болезненна для мужчин, а для Рида даже не триггер — мощнейший катализатор ярости.

Когда он отстраняется, я вдыхаю с облегчением, но радоваться рано. Его правая ладонь остается на ягодицах, а левая скользит к животу и спускается ниже. Рид все еще возбужден, и я понимаю, что извращенная прелюдия — это только начало. Его пальцы с нажимом обводят клитор, заставляя меня жалобно заскулить.

— Пожалуйста… — всхлипываю я, лишь распаляя Рида.

И с ужасом осознаю, что соски затвердели, хотя он к ним даже не притронулся.

Что это? Защитный механизм тела? Или все, что Рид делает со мной, заводит на самом деле?

Но это же… неправильно. Противоестественно. Дико!

— «Пожалуйста» что? — ехидный голос вклинивается в мечущиеся мысли, а упругая подушечка пальца ускоряет поглаживания. — «Пожалуйста, дай мне кончить»? Не так ли, Кэтрин?

От его шепота впадинка между лопатками покрывается россыпью мурашек.

— Пожалуйста, остановись, — мой стон взлетает к потолку вслед за затравленным взглядом сквозь пелену слез. — Умоляю…

— Лгунья.

Рид все же останавливается. Но не из-за просьбы, а просто потому, что сегодня не намерен ограничиваться пальцами.

Рывком расстегнув брюки, он толкается в меня.

— Нет! — дрожа, я выгибаюсь на цепях, выкручивая их так, что металл впивается в кожу. — Я… я не хочу!

— Лжешь, — следующий выпад вдавливает меня в крест. — Опять.

Очередной протест я кричу Риду в рот, потому что он снова меня затыкает, и синхронно с толчком члена углубляет и поцелуй. В этот раз я воспринимаю его иначе. По-прежнему яростный, но уже не такой болезненный, словно Рид сдерживает свою звериную натуру.

Я все еще не отвечаю, но уже и не сопротивляюсь — нет сил. Их на стоны едва хватает.

Не думай, Китти-котенок, не борись. Реальность не изменить. От хищника и его власти нет спасения.

Рид чувствует мою податливость. И пользуется ею, наращивая темп. Вонзается снова и снова.

Спина ерзает по кресту. Тугая распирающая наполненность туманит мозг. Цепи позвякивают в такт резким толчкам, и с каждым проникновением почему-то легче. Я не зажимаюсь, когда крепкие ладони приподнимают ягодицы, и Рид насаживает меня на свой член, яростно и жестко, до предела.

Животный инстинкт заставляет двигаться в одном ритме с ним. Я не хочу, но подчиняюсь. Первобытная сущность признает чужую силу. От влажного трения знакомо напрягаются мышцы внизу живота, и все же я не кончаю. Слабое утешение, но я цепляюсь за него, чтобы перестать раздирать свою совесть в клочья.

Все просто. Нет согласия — нет оргазма. Хотя бы этим Риду меня не упрекнуть. Не потешить тщеславие.

Не доказать превосходства ни мне, ни самому себе.

Кончая, Рид судорожно дергается, выходит из меня и устало опирается на крест одной рукой. И пока по моим бедрам медленно стекают вязкие капли, я внутренне сжимаюсь от циничной мысли.

Кого он сейчас представлял?

— Я не Кристина… — хрипло шепчу я. И пусть его это не трогает, упрямо повторяю: — Не Кристина!

— Знаю, — прерывистое дыхание обжигает скулу. — Но это тебе не поможет.

[1] Разновидность хлыста.

[2] Отсылка к происхождению названия «андреевского креста» — специального фиксатора, выполненного в форме буквы «Х». На таком кресте был распят Андрей Первозванный, позже название закрепилось в БДСМ-практике.

[3] Техническая остановка машины во время гонки для заправки топливом, смены шин, смены водителей, быстрого ремонта и проверки технического состояния машины.

Притормозив у светофора на пересечении Стрипа и Фламинго-роуд, я нервно барабаню ногтями по рулю. Кулон остался в номере, смартфон отключен, депозит за арендованный седан внесен наличными, но глаза не перестают нервно коситься в зеркало заднего вида.

Наверняка Рид отследит мои перемещения, но после случившегося на кресте, наказание — это последнее, что должно меня тревожить.

Все. Я сломалась. И больше не могу.

Я выла в подушку до шести утра, пока не навалилась сонная апатия. Не помню, как уснула, а когда встала, кое-как оделась и поехала в ближайший «Герц».[1] Хуже, чем сейчас, мне все равно уже не станет. Я знаю одно — если не увижу родителей и Зоуи, сойду с ума.

Красный свет сменяется зеленым, и я плавно поворачиваю в общем потоке машин. Сзади мелькают красно-синие проблесковые маяки, заставляя пульс сбиться с привычного ритма вместе с дыханием.

Черт. Неужели Рид спохватился так быстро?

Я не успеваю зажмуриться — джип дорожного патруля проносится мимо.

Отлично. Эти не за мной.

Дорога до Прескотта занимает пять часов. Можно добраться быстрее, но я не хочу, чтобы меня остановили за превышение скорости. Хватает и того, что каждый раз, услышав сирену, я воровато оборачиваюсь. Ладони потеют, спину сводит от напряжения, но волнение оказывается напрасным.

— Милая, ты бы предупредила, — радостно восклицает мама, когда я паркуюсь возле поднятых ворот гаража, где стоит ее «Шевроле». — Я бы приготовила твой любимый суп.

Отряхнув ладони от земли, она отходит от цветника у забора и порывисто обнимает меня.

— Я ненадолго, мам, — я ответно стискиваю ее плечи, силясь не заплакать.

Как же мне не хватало ее рук! И успокаивающего голоса, за одно мгновение возвращающего в детство. Счастливое время, где мы с Линнет, босоногие и перепачканные травой, бегаем по лужайке, перескакивая через шланг для полива. Визжим, брызгаемся и наперегонки несемся к крыльцу за лимонадом.

Время, которое не вернется никогда.

И две беззаботные девочки, которые никогда не станут прежними.

— Все хорошо? — мама обеспокоенно отстраняется и вглядывается в мое лицо.

— Конечно, — киваю я с широкой улыбкой. — Просто соскучилась.

Только бы она поверила в мою напускную веселость. Я не хочу обманывать снова и снова. Вокруг меня и так слишком много лжи.

— Тогда идем есть капкейки, — мама не настаивает на объяснениях. — Я как раз испекла дюжину.

— Чур, мои с шоколадом, — и в этот раз смех выходит искренним.

До вечера я с энтузиазмом рассказываю о проекте в Финиксе, умолчав лишь о том, что не принимаю в нем участия. Мама заинтересованно переспрашивает, дает советы, хвалит. С ее теплотой и участием мне, наконец, легче — настолько, что я почти не вспоминаю Рида.

Забытое ощущение свободы придает сил. Я перестаю дергаться и охотно помогаю маме пересаживать маргаритки.

Нет места лучше дома. Да, Дороти, ты была права.[2]

Когда с работы возвращается отец, мы ужинаем втроем под белый шум телевизора. За последний капкейк разгорается целая битва, каждый так и норовит забрать его себе, но победа ожидаемо за мной — как и раньше, родители поддаются.

— Ты уже звонила Зоуи? — загрузив тарелки в посудомоечную машину, мама вытирает со стола остатки крошек.

— Пока нет, но собираюсь.

Родители ложатся рано, а мне так хочется побыть с ними рядом, пока они не ушли. Немного поболтав, я с томлением в груди отпускаю их спать и иду в гостиную к телефону. Старый аппарат знакомо пощелкивает кнопками при наборе, вызывая новый всплеск ностальгии, но я не даю себе раскиснуть и бодрым голосом кричу в трубку:

— Сюрприз!