История и память - ле Гофф Жак - Страница 30

Между тем теология постепенно преобразовала воспринятую риторикой античную традицию памяти.

Продолжая линию св. Августина, св. Ансельм (ум. в 1109 г.) и монах-цистерцианец Аелред из Риво²⁰⁵ вновь обращаются к триаде intellectus, voluntas, тетопа, которую Ансельм превращает в три «д стоинства» (dignitates) души, но в «Monologion» триада включает тетопа, intelligentia, amor²⁰⁶. Памятью и разумом (intelligence) мож обладать и без любви, но любовь невозможна без памяти и разума. Так же и Аелред из Риво в своем трактате «De anima» в первую очередь занят поиском места для памяти среди способностей души.

В XIII в. значительное внимание памяти уделяют два гиганта-доминиканца - Альберт Великий и Фома Аквинский. Античную риторику и Августина они дополняют в первую очередь идеями Аристотеля и Авиценны. Альберт рассуждает о памяти в трактатах «De bono» и «De anima», а также в комментарии к «De memoria et reminiscentia» Аристотеля. Он отталкивается от аристотелевского различения памяти и воспоминания. Продолжая линию христианского понимания «внутреннего человека», он включает в представление о памяти намерение, предчувствует роль памяти в воображаем и соглашается с тем, что басня, чудесное, эмоции, которые привод к метафоре, помогают памяти, но поскольку память является необ ходимым вспомогательным средством осмотрительности, т. е. м дрости (представленной в виде женщины с тремя глазами, которая способна видеть прошлое, настоящее и будущее), Альберт настаивает на важности обучения памяти, на применении мнемотехнических приемов. Наконец, Альберт, как хороший «натуралист», увязывает память с темпераментом. По его мнению, наиболее благоприятствует хорошей памяти «сухо-теплая меланхолия, меланхолия интеллектуальная» [Yates. Р. 82]. В ком же должен был обнаружить мысль о воспоминании и чувствительность к воспоминанию Альберт Великий, предвестник «меланхолии» Возрождения?

Помимо всех прочих интересовавших его проблем Фома Аквинский имел особую склонность к рассуждениям о памяти: его природная память была, вероятно, феноменальной, а искусственная память подверглась тренировке в период обучения у Альберта Великого в Кельне.

Фома Аквинский, подобно Альберту Великому, в «Сумме теологии» («Summa Theologiae») рассуждает об искусственной памяти как о добродетели осмотрительности²⁰⁷ и так же, как и Альберт Великий, пишет комментарий к трактату «De memoria et reminiscentia». Исходя из классического учения о местах и образах, он сформулировал четыре мнемонических правила.

1. Нужно отыскивать «символы, присущие тем вещам, которые хотят вспомнить». И Фрэнсис Йетс [Yates. Р. 87] комментирует: «В соответствии с этим методом, необходимо придумывать символы и образы, поскольку простые духовные намерения легко покидают душу, или хотя бы, так сказать, находиться в связи с телесными символами; это нужно потому, что человеческая способность познания более сильна в том, что касается sensibilia²⁰⁸. Вот почему способность к запоминанию расположена в чувствительной части души». Память связана с телом.

2. Затем нужно расположить «вещи, которые хотят вспомнить, в определенном порядке, таким образом, чтобы, припомнив одну какую-то черту, можно было бы легко перейти к следующей». Память есть рассудок.

3. Нужно «тщательно изучить вещи, которые хотят вспомнить, и отнестись к ним с интересом». Память связана с вниманием и намерением.

4. Нужно «размышлять о том, что хотят вспомнить». Именно поэтому Аристотель говорит, что «размышление сохраняет память», ибо «привычка подобна природе».

Значение этих правил проистекает из того влияния, которое на протяжении веков, и главным образом с XIV по XVII в., они оказывали на теоретиков памяти, теологов, педагогов, художников. Йетс полагает, что фрески второй половины XIV в. капелле дельи Спаньоли доминиканского монастыря Санта Мария Новелла во Флоренции благодаря использованию «телесных символов» для обозначения свободных искусств и теолого-философских дисциплин представляют собой иллюстрацию к томистским теориям памяти. В начале XIV в. доминиканец Джованни да Сан Джиминьяно в трактате «Summa de exemplis ac similitudinibus rerum» выразил эти правила в кратких формулах:

«Существуют четыре момента, которые помогают человеку иметь хорошую память.

Первый - расположить вещи, которые он хочет вспомнить, в определенном порядке.

Второй - отнестись к ним с интересом.

Третий - свести их к непривычным символам.

Четвертый - повторять их, часто о них размышляя» (Кн. VI. Гл. XIII).

Несколько позже другой доминиканец из пизанского монастыря, Бартоломео да Сан Конкордио (1262-1347), вновь обратился к томистским правилам памяти в своих « Ammae stramenti degli antichi» -первом труде, в котором искусство памяти трактовалось на обывательском языке, т. е. по-итальянски, поскольку оно предназначалось для мирян.

Среди многочисленных «Artes memoriae» позднего Средневековья - периода их наибольшего расцвета (как и «Artes Morien-di»²⁰⁹) - можно указать на трактат «Phoenix sive artificiosa memoria»²¹⁰Пьетро ди Равенна, его первое издание вышло в 1491 г. в Венеции и затем в 1492 г. в Болонье - второе. Это был, по-видимому, самый популярный из подобных трактатов. Известно несколько его изданий, относящихся к XVI в. Он был переведен на различные языки. Например, в 1548 г. Робер Коплан издал его в Лондоне под названием «The Art of Memory that otherwise called the Phoenix».

Эразм в своем «De ratione studii»²¹¹ (1512) не обнаруживает симпатии к науке мнемоники: «Хотя я и не отрицаю, что места и образы могут помочь запоминанию, тем не менее наилучшая память по-прежнему основывается на трех очень важных вещах: учеба, порядок и применение»²¹². В сущности, Эразм рассматривает искусство памяти как пример средневекового схоластического интеллектуального варварства и особо предостерегает против «магических» практик памяти. А Меланхтон в «Retorica elementa»²¹³ (Венеция, 1534) прямо запретит студентам использовать приемы и «трюки» мнемоники.

Для него память смешивается с нормальным процессом получения знаний.

Нельзя покинуть Средневековье, не вспомнив одного теоретика, также очень оригинального в этой области - в области понимания памяти в этот период, - Раймунда Луллия. Поразмышляв о памяти в различных трактатах, Раймунд Лулл ий ( 1233-1315/1316) создал в конце концов три трактата - «De memoria», «De intellectu» и «De voluntate» (а это значит, что он отталкивался от августинианской троицы), если не считать еще одного - «Liber ad memoriam confirmandam»²¹⁴. Весьма не похожее на доминиканские «Artes Memoriae», «Ars Memoriae» Луллия является «методом исследования, а именно методом логического исследования» [Yates. Р. 200], который разъясняется в «Liber septem planetarum»²¹⁵ самим Луллием. Секреты ars memorandi скры ты, по мнению Луллия, в семи планетах. Неоплатоническое истолкование луллизма в XVI в. во Флоренции (Пико делла Мирандола) привело к тому, что в его «Ars Memoriae» обнаружилась каббалистическая, астрологическая и магическая доктрина. Таким образом, он оказал благотворное влияние на эпоху Возрождения.

4. Процесс развития письменной и образной памяти

от Ренессанса до наших дней

Книгопечатание революционизирует - хотя и медленно - память Запада. Еще медленнее оно революционизирует ее в Китае, где не было известно о ручном наборе, о типографском деле, хотя книгопечатание и было открыто в IX в. нашей эры, и вплоть до введения в XIX в. западных механических технологий здесь довольствовались ксилографией - печатью с помощью досок с глубокой гравировкой. Таким образом, книгоиздание не могло широко распространиться в Китае, но его влияние на память, по крайней мере в образованных слоях, было значительным, поскольку издавались главным образом научные и технические трактаты, которые ускоряли запоминание знания и расширяли сферу его распространения.