История и память - ле Гофф Жак - Страница 31

Иначе обстояло дело в Европе. Андре Леруа-Гуран так охарактеризовал те революционные изменения, которые произошли с памятью благодаря книгопечатанию: «До появления книгопечатания... довольно сложно было отделить устную передачу текста от письменной. Весь массив того, что было известно, был упрятан в устных практиках и технических приемах; лишь небольшое количество известного, не изменявшееся в этих пределах со времен древности, было зафиксировано в рукописях, дабы быть заученным наизусть... С появлением печатной продукции... читатель не только обнаружил громадный массив коллективной памяти, материалы которой он не имел средств зафиксировать во всем их объеме, но перед ним часто возникала необходимость использования все новых и новых текстов. Тем самым мы наблюдаем прогрессирующую экстериоризацию индивидуальной памяти; именно извне проводится работа по ориентации в сфере написанного» [Leroi-Gourahn, 1964-1965. Р. 69-70].

Однако последствия изобретения печатного станка в полной мере дадут о себе знать лишь в XVIII в., когда успехи науки и философии изменят содержание и механизмы формирования коллективной памяти. «Европейский XVIII век кладет конец Древнему миру как изданием печатной продукции, так и развитием техники... За несколько десятилетий социальная память при помощи книг поглощает всю древность, историю великих народов, географию и этнографию целого мира, окончательно обретшего сферичность, философию, право, науки, искусства, технические знания и литературу, переведенную с двадцати различных языков. Эта волна, постоянно усиливаясь, идет на нас; но, даже принимая во внимание все возможные соотношения, можно утверждать, что ни в какой другой момент история человечества не знала такого стремительного расширения коллективной памяти. Поэтому уже в XVIII в. встречаются все формулы, используя которые можно предложить в распоряжение читателя ранее накопленную память» [Ibid. Р. 70]. И именно этот период, который отделяет конец Средневековья и зарождение книгопечатания от начала XVIII в., по мнению Фрэнсис Йетс, оказывается отмечен долгой агонией искусства памяти.

В XVI в. «кажется, что искусство памяти как бы удаляется от главных нервных центров европейской традиции, чтобы стать маргинальным» [Yates. Р. 119].

Хотя небольшие разработки на тему «Come migliorare la tua memoria» («Как усовершенствовать твою память») не переставали издаваться (что продолжается и в наши дни), классическое учение о памяти, сложившееся в эпоху греко-римской античности и преобразованное схоластикой, которая в эпоху Средневековья занимала центральное место в сфере образования, литературы (достаточно вспомнить еще раз о «Divina Commedia») и искусства, постепенно почти полностью растворилось в гуманистическом движении, однако герметическое течение, одним из основателей которого был Луллий, а окончательный вид которому придали Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, успешно развивалось вплоть до конца XVII в.

Первоначально из этого течения выдинулась любопытная личность, в свое время широко известная в Италии и во Франции, а потом забытая, - Джулио Камилло Дельминио, «божественный Камилло» [Ibid. Р. 144-187). Этот венецианец, который родился около 1480 г., а умер в Милане в 1544 г., построил в Венеции, а затем в Париже деревянные театры. Их описаний не сохранилось, но можно предположить, что они напоминали идеальный театр, описанный самим Камилло в «L'Idea del Teatro», опубликованной в Венеции и Флоренции в 1550 г., уже после его смерти. Сконструированный на основе принципов классической мнемонической науки, этот театр фактически представлял собой воспроизведение вселенной в процессе ее развития, начиная от первопричин и включая все этапы творения. Основания этого театра образовывали планеты, знаки зодиака и трактаты, предполагаемым автором которых был Гермес Трисмегист, - «Asclepius» в латинском переводе, известном уже со средних веков, и «Corpus hermeticum» в латинском переводе Марсилио Фичино. Teatro Камилло следует отнести к первому периоду венецианского Возрождения, а «искусство памяти» в таком случае нужно включить в это возрождение, в особенности в его архитектуру. Если находившийся под влиянием Витрувия (именно при строительстве театра «Олимпик» в Виченце) Палладио, вероятно, испытавший также влияние Камилло, не довел до завершения театральную архитектуру, основанную на герметической теории памяти, то, можно предположить, что в Англии эти теории достигли большего расцвета. С 1617 по 1619 г. в Оппенгейме в Германии были опубликованы два тома (Fludd. Том I - «Макрокосм», том III -«Микрокосм») сочинения Роберта Фладда «Utriusque Cosmia, maioris scilicet et minoris, metaphysica, physica atque technica Historia», в которых можно обнаружить герметическую теорию театра памяти, превращенного на этот раз из прямоугольного в круглый {ars rotunda вместо ars quadratd). Как полагает Йетс [см.: Ibid. Р. 367-394], воплощением этой идеи, вероятно, стал знаменитый лондонский театр «Глобус» - театр Шекспира.

Тем временем оккультные теории памяти нашли своего наиболее крупного теоретика в Джордано Бруно (1548-1600), и эти теории были главной причиной преследования, осуждения церковью и казни знаменитого доминиканца. О деталях этих теорий, которые изложены главным образом в трактатах «De umbris idearum» (Париж, 1582), «Cantus Circaeus» (1582), «Ars reminiscendi, explicatio triginta sigillorum ad omnium scientiarum et artium inventionem, dispositionem et memoriam» (опубликован в Англии в 1583 г.), «Lampas triginta statuarum» (написан в Виттемберге в 1587 г., впервые опубликован в 1891 г.), «De imaginum, signorum et idearum compositione» (Франкфурт, 1591), можно прочесть в прекрасной книге Фрэнсиса Йетса. Здесь же удовольствуемся замечанием о том, что, согласно Бруно, колеса памяти функционируют с помощью магии и что «такая память должна была быть памятью божественного существа - Мага, одаренного божественными способностями благодаря воображению, связанному с действием космических сил. Подобная попытка должна была бы основываться на герметической идее о том, что человеческий mens²¹⁶ божествен, что его происхождение связывает его со звездными правителями мира и что он способен одновременно отражать и контролировать вселенную» [Ibid. Р. 241-242].

Наконец, в Лионе в 1617 г. некто Иоханнес Паэпп в своем труде «Schenkelius detectus, seu memoria artificalis hactenus occultata» заявил, что его учитель Ламберт Шенкель (1547 - ок. 1603), который опубликовал два трактата о памяти («De memoria». Дуэ, 1593 и «Gazophylacium». Страсбург, 1610; французский перевод - Париж, 1623), казавшийся верным последователем античных и схоластических теорий о памяти, в действительности был тайным приверженцем герметизма. Это была лебединая песня мнемонического герметизма. Научный метод, который предстоит разработать в XVII в., должен будет уничтожить эту вторую ветвь средневекового Ars Метопае.

Уже французский протестант Пьер де ла Раме (род. в 1515), ставший жертвой Варфоломеевской ночи в 1572 г., в своих «Scholae in liberales artes» (1569) требовал заменить прежние приемы запоминания новыми, основанными на «диалектическом принципе», на некоем «методе». Бунт разума против памяти, который вплоть до наших дней все еще продолжает вдохновлять некое течение «антипамять», требующее, к примеру, исключения из школьных программ или уменьшения в них материалов, заучиваемых «на память», тогда как детские психологи, такие как Жан Пиаже, доказали, как мы видели, что память и разум, будучи далекими от конфронтации, поддерживают друг друга.

Во всяком случае, Фрэнсис Бэкон еще в 1620 г. писал в «Novum Organum»: «Создан также и уже используется некий метод, который, будучи ложным, не является методом законным; он сводится к передаче знаний таким образом, чтобы можно было быстро продемонстрировать наличие культуры, будучи при этом совершенно ее лишенным. Таково творчество Раймона Луллия» [Ibid. Р. 402].

В это же время Декарт в «Cogitationes privatae»²¹⁷ (1614-1621) предпринимает атаку на «глупости Шенкеля (в его книге "De arte memoriae")» и предлагает несколько логических «методов», помогающих стать хозяином своего воображения, «а именно посредством сведения вещей к их причинам; когда же все они в конечном счете будут сведены к единой причине, станет ясно, что нет никакой необходимости в памяти для всех наук» [Ibid. Р. 400].