Красная тетрадь - Беляева Дарья Андреевна - Страница 48

А Алеша сказал:

– Все замечательно блестит.

На Алеше был забавный красный галстук-бабочка в белый горошек. Он придавал ему несколько клоунский вид, но я не решился об этом сказать.

Мы с Андрюшей и Максимом Сергеевичем растащили все столы и стулья в стороны, чтобы освободить место для танцев, и теперь Ванечкина мама перевернула себе один из стульев, которые мы сгрудили у окна, села, сняла желтые туфли и принялась разминать ногу.

– Ну, – сказала она, – хорошо вам повеселиться. Ты Арленчик, да? Хорошенький такой!

Я зарделся (по ощущениям).

– Спасибо, – сказал я. – Нравится вам тут?

– Ну да!

– Как зовут твою маму? – тихо спросил я Ванечку.

– Тоня, – сказал Ванечка.

– Нет, – сказал я. – Для меня она Антонина… а отчество?

Но как я ни старался, ничего не смог добиться от Ванечки. Алеша же сказал:

– Антонина Алексеевна.

Еще Алеша сказал:

– Если честно, не знаю, что я тут делаю.

– Иди-иди, Лешка, – сказала Антонина Алексеевна.

Я спросил:

– А вы правда нашли Ванечку в лесу?

– Правда-правда, – сказала Антонина Алексеевна и засмеялась, запрокинув голову.

И я убедился в том, что это неправда.

– Если тебя нашли в лесу, – сказал я Ванечке, – то как так вышло, что вы с мамой так похожи?

– Ну просто похожи, и всё, – сказал Ванечка.

– А мама правда нашла его в лесу, – сказал Алеша. – Серьезно тебе говорю, Арлен, так все и было.

Ни на грамм я не поверил!

Володя и Боря тоже выглядели всем довольными. Хотя сами танцы смущали и их.

Если честно, мы не знали, что делать, пока девочки бесятся. Андрюша сказал:

– Нужно стоять у стены и ждать, когда это все закончится.

Казалось, он готов заплакать.

Меня танцы не приводили в такое отчаяние, однако я ощущал собственную нелепость, неловкость и неспособность справиться с ситуацией. Боря сказал:

– Ничего интересного.

Володя сказал:

– Нет, подожди, прикольно еще будет.

Я сказал:

– Да?

– Но не для вас.

– Для вас в этой жизни вообще ничего прикольного не будет.

– Потому что вы лохи.

– А лох – это судьба.

Я испытал злость на Володю. Мне казалось, после его пробежки мы хорошо пообщались.

Но Володя выглядел непривычно взвинченным. Я подумал, может, ему кто-то нравится, но это, конечно, были глупости. Вряд ли такой состоявшийся человек, как Володя, мог переживать из-за подобных вещей.

Музыка играла разная, но я небольшой специалист по истории музыки.

Я знал, что некоторые песни были написаны еще в тридцатых годах двадцатого века (такие по тональности голосов, мелодии и словам нравились мне особенно сильно), а некоторые – в конце восьмидесятых (такие песни мне совсем не нравились, казалось, что они звучат грубовато).

Разные песни, соответственно, располагали к разным танцам, но мы совсем не умели танцевать.

Собственно, поэтому мы и не танцевали, но слушать музыку было приятно.

Что касается девочек, они получали истинное удовольствие от происходящего. Девочки легко подстраивались подо всякую песню, и, хотя их телодвижения лишь условно можно было назвать танцами, выглядели они весьма гармонично.

Андрюша сказал мне:

– Красивые.

Я сказал:

– Да, прямо цветник.

И мгновенно почувствовал себя куда более взрослым и умудренным опытом человеком, чем я на самом деле являюсь.

Наверное, ради этого все и затевалось.

Когда стало жарко, Максим Сергеевич и Антонина Алексеевна вдвоем сумели приоткрыть высокое, почти во всю стену окно, которое вело на широкую площадку с лестницей. По-моему, Антонина Алексеевна, обладавшая крайне стройной и тонкой фигурой, даже выскользнула через эту небольшую щель, чтобы покурить на площадке, а Максим Сергеевич с тоской посмотрел ей вслед. Потом он подошел к нам и предложил апельсиновый сок.

– Я предложил вам так, со скуки, – сказал он.

И мы тоже от скуки согласились.

Нас было немного, а потому зал казался очень просторным. Ванечка бегал, нарезал круги, залезал под столы и смотрел оттуда волком. Боря и Володя все время куда-то отлучались и возвращались всякий раз веселее прежнего.

В конце концов Боря даже подошел к девчонкам, приобнял Фиру и Валю. Он принялся что-то им рассказывать.

Тогда-то я и понял: Боря пьяный.

Я подошел к нему и спросил:

– Ты что, пил?

Боря засмеялся, и я ощутил кисло-сладкий запах плохого вина. Он сказал:

– Ты чего от стены отлип, крошка политрук? Иди давай, не порти нормальным людям вечер.

Я сказал:

– Это очень серьезное нарушение.

– Ты у мамки твоей очень серьезное нарушение, – сказал Боря.

Я не обиделся на него, ничуть. Во-первых, Боря был пьяный. Во-вторых, Боря был Борей.

Однако моей обязанностью оставалось доложить обо всем куратору, что я и сделал.

Я сказал:

– Максим Сергеевич, Шиманов пьяный.

– Который?

– Я думаю, что оба.

Я огляделся, но Володи не заметил. Володя и Боря часто делали одни и те же плохие вещи, но Боре доставалось, а Володя почти всегда умудрялся избежать наказания.

– Борю вижу, – сказал Максим Сергеевич. – Пьяный?

И тут Боря самым идиотским образом упал, девочки засмеялись, принялись его поднимать, он замахал руками, засмеялся, выдал громкое, громче музыки:

– Да все в поряде! Сейчас-сейчас!

Щеки и уши у него сильно раскраснелись, координация нарушилась. Все было очевидно.

Максим Сергеевич подошел к Боре и что-то ему тихо сказал.

В ответ Боря громко засмеялся.

– Да ну на «хуй», – сказал он. Тут Максим Сергеевич не выдержал и схватил его за ухо.

– Ах ты черт мелкий! – сказал Максим Сергеевич, и девочки засмеялись.

Мне почему-то вспомнилось, что маленькие свинки действительно очень похожи на чертят с картинок.

Хотя, конечно, стоит отметить, что и взрослых чертей часто ассоциируют со свиньями.

– Где? Где? – спрашивал Максим Сергеевич. – Где достал? Где успел?

Он вывел Борю из зала, дальше они, видимо, о чем-то напряженно беседовали.

Потом Максим Сергеевич вернулся, сказал:

– И чтоб я тебя тут не видел! Это не для тебя праздник, хулиган!

Дверь он захлопнул так, что девочки вздрогнули.

– Продолжайте, продолжайте! – сказал Максим Сергеевич, все еще раздраженный. – Веселитесь, пожалуйста!

Он еще сказал Антонине Алексеевне:

– Эти Шимановы совсем обалдели. Думают, если папочка в Космос летает, так они что хотят могут творить.

Антонина Алексеевна засмеялась. Как же она много смеется!

Мы с Андрюшей так и стояли у стены, иногда мимо нас проносился Ванечка, останавливался и говорил:

– Обожаю танцы!

Мне все время хотелось сказать Ванечке, что с ним хочет потанцевать Мила, но я держался.

Андрюша сказал:

– Девочки так блестят. И уже, наверное, вспотели.

Я сказал:

– Не знаю. Но музыка мне нравится.

– Ты думаешь, мы правда как лохи стоим?

– Глупое слово. И не очень хорошее. Мы просто не пьяные и не девочки, и не любим танцы.

Тут к нам подошла Фира.

– Ой! – сказала она. – Ребята, а в Космосе-то есть танцы?

– Есть, – сказал я. – В Космосе есть все.

Фира протянула к нам руки. Ее бледные кисти раскраснелись, казалось, будто у нее началась легкая аллергия на блестки, которыми она покрыла руки.

В ярком свете блестки отчаянно переливались, но на красных пятнах смотрелись немного жутковато.

– Так, – сказала она. – Мне надо прихорошиться.

Фира показала нам коробочку теней в виде рыбки.

– Видишь, Андрюшенька, тут два цвета, синий и зеленый. Красиво?

– Красиво, – сказал Андрюша.

Я сказал:

– Фира, ты же не пьяная?

Я сделал шаг к ней, Фира не отступила, а только вскинула брови.

– Не пахнет, – сказал я. Фира махнула на меня рукой.

– Ой, ну тебя. Испортил Борьке праздник, да? Вот тебе достанется!

Я это знал. Но следует принимать невзгоды жизни терпеливо и смело. И нельзя пасовать перед опасностью.